Государь (сборник) - Никколо Макиавелли

Ошибочность переоценки конницы по сравнению с пехотой видна еще на одном примере из истории римлян. Их войско стояло лагерем под Сорой, осажденные сделали против него вылазку и выставили кавалерийскую турму, навстречу которой двинулся начальник римской конницы со своим отрядом. При столкновении командиры с обеих сторон погибли, но воины, оставшиеся без руководителей, продолжали схватку. При этом римляне, чтобы облегчить задачу, спешились и вынудили противника, для удобства обороны, поступить так же; это помогло им одержать победу. Трудно подобрать лучший пример для доказательства преобладания достоинств пехоты над конницей, ибо в прочих случаях консулы приказывали римским всадникам спешиться для подкрепления пехоты, колебавшейся и нуждавшейся в помощи, но в этом бою такое решение было принято не ради пехоты и не для того, чтобы сразиться с вражескими пехотинцами, а потому, что кавалеристы, которые не могли одолеть кавалеристов же в конном состязании, посчитали, что легче победят их в пешем строю. Итак, я прихожу к выводу, что хорошо обученную пехоту при прочих равных условиях может побороть только другая пехота.

Красс и Марк Антоний проделали многодневные походы по территории парфян с немалым количеством пехоты и немногочисленной конницей, при том, что противник обладал бесчисленной кавалерией; Красс погиб вместе с частью своего войска, Марк Антоний с блеском вышел из затруднения. Тем не менее и эти неудачи римлян свидетельствуют о превосходстве пеших солдат над конными, ибо, несмотря на обширность страны, почти лишенной гор и тем более рек, удаленность моря и отсутствие каких бы то ни было подручных средств, Марк Антоний, по словам самих парфян, блестяще избежал опасностей, и вся парфянская конница ни разу не отважилась испытать прочность его рядов. Если же Красс сложил там голову, то внимательный читатель его деяний убедится, что его одолели обманом, а не силой, и парфяне при всех свалившихся на него бедах никогда не дерзали сразиться с ним. Вместо этого они следовали за ним с флангов, мешали доставке провианта, отвлекали ложными посулами и так довели до последней крайности.

Я посчитал бы нужным дольше доказывать, что пехота своей воинской доблестью превосходит конницу, если бы об этом не свидетельствовало исчерпывающее множество современных примеров. Мы уже ссылались на девять тысяч швейцарцев, противостоявших при Новаре десяти тысячам кавалерии и такому же количеству пехоты и победивших, потому что конники не смогли причинить им вреда, а с пехотинцами им не приходилось считаться, поскольку большинство из них составляли гасконцы, малопригодные для ведения боя. Двадцать шесть тысяч швейцарцев вступили под Миланом в борьбу с французским королем Франциском, располагавшим двадцатитысячным отрядом конницы, сорокатысячным – пехоты и сотней орудийных повозок. Если швейцарцы и не выиграли сражения, как при Новаре, то они доблестно сражались на протяжении двух дней, а потерпев поражение, спасли половину своего войска. Марк Регул Аттилий возымел намерение тягаться своей пехотой не только с конницей, но и со слонами, и хотя дело кончилось неудачей, это означает, что доблесть его пехотинцев внушала ему надежду справиться с такой задачей. Поэтому я еще раз повторяю: кто хочет одолеть хорошо обученную пехоту, тот должен противопоставить ей пехоту еще лучше подготовленную, иначе он обречен на неуспех. Во времена Филиппо Висконти, герцога Миланского, в Ломбардию вошли шестнадцать тысяч швейцарцев, навстречу которым герцог снарядил тысячу рыцарей и немного пехоты, во главе со своим тогдашним полководцем, Карманьолой. Тот решил атаковать их кавалерией, не зная их воинского обыкновения и рассчитывая опрокинуть с первого удара. Но так как швейцарцы остались незыблемы, а он понес большие потери, Карманьола отступил и, будучи человеком весьма мужественным и умеющим принимать новые решения в новых обстоятельствах, привел своих людей в порядок и вернулся на поле боя. Дойдя до швейцарцев, он спешил всех своих солдат, поставил их перед пехотой и двинулся в атаку. На этот раз швейцарцы не могли противостоять ему, ибо сошедшие с коней воины Карманьолы были хорошо вооружены и без труда проникли в их ряды, не неся никакого урона; здесь они смогли свободно перебить своих противников, так что в живых из всех швейцарцев остались только те, кого пощадил Карманьола.

Я полагаю, что указанное различие в достоинстве одного и другого рода войск известно многим, однако, к несчастью, в наши дни ни примеры античности, ни современные уроки, ни открытое изобличение заблуждений не способны заставить государей одуматься и понять, что вернуть уважение к войску какой-либо страны или государства можно, только восстановив описанные порядки, внимательно их изучая, распространяя их влияние и возрождая к жизни, с тем чтобы они укрепили влияние и жизненные силы самого правителя. Но государи уклоняются от соблюдения этих обычаев, как и других, о которых говорилось выше, поэтому их приобретения обращаются во вред и не служат величию государства, как будет показано немного позже.

Глава XIX

О том, что приобретения, сделанные неправильно устроенными республиками, не соблюдающими заповеди римской доблести, служат их погибели, а не возвышению

Распространенность мнений, противных истине и основанных на дурных примерах, подаваемых нашим развращенным веком, ведет к тому, что люди и не помышляют сворачивать с проторенных дорожек. Возможно ли было бы на протяжении последних 30 лет внушить любому итальянцу, что 10 тысяч пехотинцев способны атаковать на равнине 10 тысяч конных и такое же количество пехотинцев и не только противостоять, но и победить их, как это было в неоднократно упоминавшейся нами битве при Новаре? И хотя история полна таких примеров, tamen [44] в это никто бы не поверил, а поверив, сказал бы, что современные доспехи куда надежнее и что эскадрон тяжелой кавалерии смел бы с лица земли целую скалу, а не то что отряд пехоты. Подобными измышлениями наши современники оправдывают свои заблуждения, забывая о том, что Лукулл, располагая немногими пехотинцами, разгромил 150-тысячную конницу Тиграна, а в ее составе были части, во всем похожие на наших современных рыцарей. Равным образом ложность этих доводов была обнаружена примером заальпийцев. Он доказывает справедливость того, что в истории говорится относительно пехоты, и точно так же следует полагать, что и остальные древние обычаи окажутся истинными и полезными. Если бы люди поверили этому, государи и республики допускали бы меньше ошибок, умели бы успешнее противостоять внезапным нападениям и не искали бы спасения в бегстве, а те, кто держит в своих руках бразды правления гражданского сообщества, могли бы с успехом направлять его на путь расширения или сохранения приобретенного и понимали бы, что умножение населения, принятие в союз, а не в подданство, основание колоний для охраны завоеванных стран, обогащение с помощью трофеев, обуздание противника битвами и набегами, а не осадой, пополнение общественного богатства за счет ограничения частного, всемерное поощрение воинских упражнений ведут республику к величию и расширению ее владений. А если не нравится такой способ расширения территории, то пусть запомнят, что всякий другой путь приобретения губит республики, и пусть навсегда распростятся с честолюбивыми планами, позаботившись лишь о хорошем внутреннем устройстве с помощью соответствующих городских законов и порядков, воспрещающих завоевание и направленных на оборону и ее организацию. Так поступают республики Германии, которые сохраняют таким способом свою свободу с давних пор и поныне.

Однако, как я уже говорил, рассуждая о разнице между устройством, предназначенным для расширения государства, и устройством, имеющим в виду только защиту, навряд ли какой-либо республике удастся жить в мире и спокойствии, наслаждаясь своей свободой в малых границах, ибо если она не станет причинять никому беспокойства, то ее побеспокоят другие, вследствие чего у нее возникнут желание и необходимость раздвинуть свою территорию. А коль скоро у нее не окажется внешнего врага, она найдет его у себя дома; похоже, что так случается со всеми крупными городами. Если же германским республикам удается жить по такому образцу и они долгое время сохраняют свою независимость, то это вызвано определенными условиями страны, без которых ему нельзя было бы следовать и которых в других местах нет.

Та часть Германии, о которой я говорю, входила в состав Римской империи, так же как Франция и Испания. Но когда империя пришла в упадок и ее название сохранилось как раз только в этом краю, самые сильные германские города начали освобождаться благодаря денежным потребностям императоров или вследствие их слабости, откупаясь от империи при сохранении небольшого ежегодного налога. Постепенно все города, зависевшие непосредственно от императора и не подчинявшиеся никаким другим князьям, заплатили за себя подобный выкуп. В то же самое время, когда названные города покупали свою свободу, восстали некоторые общины, подвластные герцогу Австрийскому, в том числе Фрибур, швейцарцы и другие. Процветая с самого начала, со временем они добились таких успехов, что не только не вернулись под австрийское иго, но и наводят страх на своих соседей. Это относится к народам, именующим себя швейцарцами. Таким образом, все германские земли поделены между швейцарцами, республиками, называемыми вольными городами, князьями и императором. Причина, почему среди такого разнообразия властей не возникает войн, а если они возникают, то длятся очень недолго, заключается в наличии императора, который хотя и не располагает большими силами, но пользуется уважением и играет среди них роль миротворца; он выступает как посредник и своим авторитетом пресекает в корне всякие раздоры. Самые тяжелые и затяжные войны происходили у них между швейцарцами и герцогом Австрийским, и хотя вот уже многие годы император и герцог Австрии – это одно и то же лицо, ему все же никак не удается справиться с бесстрашными швейцарцами; все спорные вопросы решаются между ними только силой. Остальная часть Германии не оказывает императору существенной помощи, как потому, что городские общины не в состоянии нанести обиду тем, кто хочет жить, подобно им, свободно, так и потому, что германские князья отчасти не могут из-за бедности, отчасти не хотят из ревности помогать императору, чтобы не увеличить его власти. Таким образом, названные общины довольствуются своими малыми владениями, не имея повода при наличии императорской власти желать большего. Близость противника заставляет их поддерживать внутреннее единение, потому что в противном случае они станут жертвой собственных разногласий. Но если бы эта страна жила по другому, им пришлось бы позаботиться о расширении территорий и тем самым нарушить царящий там мир. А поскольку в других местах подобных условий нет, этот способ существования не может служить образцом для других, которые вынуждены расширять свои владения, вступая в союзы или подражая римлянам. Тот, кто поступает иначе, не становится жизнеспособным, а приближает свою гибель и крах, ибо существуют тысячи способов и причин для того, чтобы новые приобретения становились пагубными. Очень нетрудно обзавестись владениями, которые не придают тебе сил, а тот, кто обретает владения, но не силу, неизбежно погибнет. Кто изнуряет себя войнами, тот останется слабым, хотя бы и одерживал победы, ибо он затрачивает на расширение владений больше, чем приобретает. Так поступали венецианцы и флорентийцы, первые из которых заметно ослабили себя присоединением Ломбардии, а вторые – Тосканы; им было бы лучше довольствоваться в первом случае морскими владениями, а во втором – границами на расстоянии шести миль. Все дело тут в желании приобретать, не подкрепленном знанием правильного способа, которое заслуживает тем большего порицания, что у венецианцев и флорентийцев нет оправдания – ведь им были известны способы, применявшиеся римлянами, и они могли следовать их примеру, в то время как римляне открыли их благодаря собственному разумению, никому не подражая. К тому же приобретения иногда наносят немалый ущерб всякой хорошо устроенной республике, когда она присоединяет к себе город или область, предающуюся удовольствиям, и благодаря общению с ее жителями может проникнуться подобными нравами; так случилось при занятии Капуи сначала с римлянами, а затем с Ганнибалом. И если бы Капуя была так удалена от Рима, что промах солдат было бы невозможно исправить, или город был бы в какой-то степени затронут разложением, то это приобретение, несомненно, привело бы к гибели Римской республики. Тит Ливий свидетельствует об этом в следующих словах: «Iam tunc minime salubris militari disciplinae Capua, instrumentum omnium voluptatum, delinitos militum animos avertit a memoria patriae» [45] . Воистину победитель испытывает месть со стороны таких городов или провинций без войны и кровопролития; заражая его своими скверными обычаями, они делают его жертвой первого захватчика. Ювенал как нельзя лучше выразил эту мысль в своих сатирах, говоря, что вследствие завоеваний чужих земель в римских сердцах привились чужеземные нравы и вместо бережливости и прочих замечательных добродетелей «gula et luxuria incubuit, victumque ulciscitur orbem» [46] . Итак, если приобретения представляли опасность для римлян в то время, когда они действовали с таким благоразумием и с такой доблестью, насколько опаснее они могут быть для тех, кто далек от подражания римлянам, и для тех, кто, кроме прочих ошибок, подробно описанных выше, использует чужих или наемных солдат. Отсюда следуют для них и те убытки, о которых будет упомянуто в следующей главе.