Шкуро: Под знаком волка - Владимир Рынкевич

— А в штаб главнокомандующего генерала Деникина мы можем передать донесение? — спросил полковник.

— Так точно, ваше превосходительство. Волну штаба я знаю. Дайте текст донесения, и я тут же по Морзе отстучу.

Над донесением Шкуро серьезно думал сам, не стал поручать Шифнеру. Стоял у окна, смотрел, как гонят верховые казаки пленных по улице, подстегивая их нагайкой. Несколько тысяч испуганных мужиков, многие в грязных окровавленных бинтах, среди них, конечно, и большевики. Вот если бы Деникин увидел эту картину, подтверждающую победу.

Донесение, немедленно превратившееся в короткие и длинные попискивания радиостанции, получилось такое:

«Главнокомандующему генералу Деникину. Выполняя план совместных действий с войсками, наступающими на Невинномысскую, Кубанская казачья дивизия под моим командованием ударила в тыл красным по направлению на Кисловодск. Докладываю: красные разгромлены, взяты Кисловодск, Ессентуки, Пятигорск, более 5 тысяч пленных, артиллерийская батарея, 3 тысячи винтовок, 300 тысяч патронов и другие трофеи.

Ждали ответа всего минут десять. Замигала лампочка, сквозь треск проник тревожно тонкий сигнал, поползла лента с точками-тире. Поручик сказал, что может сразу читать, и Шкуро согласился.

— Полковнику Шкуро, — читал радист. — Главнокомандующий возмущен… Нет, я лучше запишу и передам вам, господин полковник.

Шифнер и другие офицеры смотрели в пол. Шкуро взял бумагу с текстом радиограммы и отошел к окну.

«Полковнику Шкуро. Главнокомандующий возмущен невыполнением вами директивы. По вашей вине сорвана операция взятия Невинномысской. Донесения только шифром.

Прочитав, Шкуро тихо выругался: «Что еще за директива, твою мать…» Потом обратился к радисту:

— Почему без шифра передали?

— Я не знаю шифра, господин полковник.

— Начальник штаба» вам известен этот шифр?

— Нет, Андрей Григорьевич, но я пошлю офицера связи…

— Чтобы завтра был шифр. Перваков, пошли. — Он направился к дверям, остановился, сказал со злобой: — Да, Антон Михайлович, пленных комиссаров сегодня же судить военным судом, осужденных повесить завтра на площади Поручите Логинову все подготовить.

Выстрелы, виселицы, бегство от смерти — так начиналась их любовь, их совместная жизнь. В то утро, когда разбудили разрывы снарядов, в мыслях Лены мелькнула страшная мысль, что так будет всегда: выстрелы, виселицы, казни. В номер ворвалась Катя Буракова — примчалась из Кисловодска спасать красного журналиста. Не обращая внимания на то, что Михаил, стоя в нижнем белье, что-то ищет в шкафу, она нетерпеливо торопила:

— Долго ковыряетесь. Шкура со своей бандой вот-вот будет здесь.

— Я уже почти готов.

— Жену берете?

«Опять Шкуро», — мелькнула мысль у Лены. Может быть, из-за него она и не захотела ехать с Мишей, ей самой не всегда понятны собственные поступки.

— Я боюсь ехать, — сказала она. — Здесь, у генерала, будет спокойнее.

Муж словно услышал ее мысли:

— Опять Шкуро! Как в Ставрополе. Я согласен, Леночка, — оставайся здесь. У Николая Владимировича ты в безопасности. Я готов. Вы тоже со мной едете, Катя?

— Нет. Я еще забегу в здешний Совет. У нас автомобиль. А вы на повозке гоните галопом.

— Погоним. И опять Шкуро. Словно гоняется за мной, — попытался он пошутить, но не смог и улыбнуться: между редкими орудийными выстрелами вдруг вклинился рокот пулемета.

— Он, сволочь, за всеми нами гонится, — сказала Батя. — Поймает — подвесит на солнышко сушиться.

Повешенных Лена увидела через несколько дней. Неожиданно из Ставрополя явилась Маргарита. Молодые женщины пошли гулять и наткнулись на комиссаров, тела которых освещались мягким солнцем ранней осени. Лена потащила подругу от страшного места — не могла смотреть на раскачивающиеся и медленно поворачивавшиеся тела с поникшими головами. Маргарита удивлялась:

— Что это ты, Леночка, так разволновалась? Нервы не в порядке? Или это из-за твоего особенного положения? Сколько уже?

— Два месяца. Ради Бога, уйдем отсюда.

— Но мне интересно посмотреть.

Со спокойным любопытством Маргарита разглядывала и казненных, и толпу зрителей, и стаи ворон, метающиеся над крышами, потом критически осмотрела Лену, переспросила:

— Два месяца, говоришь?

Лена на этот раз промолчала, но взгляд стал холодно внимательным.

Небольшая толпа держалась осторожно. Лишь самые отъявленные ненавистники большевиков время от времени злорадно восклицали: «Наказал Господь богоненавистников!.. Всех большевиков так развешать?.. Погубили Россию — вот и расплата!.. Катьку Буракову еще бы сюда — сука наших арестовывала!.. Говорят, сама расстреливала! Вешать таких!.. Поймать ее и повесить!..»

Подруги пробирались к тротуару сначала через группу хорошо одетых мужчин, одобрительно взирающих на казненных, затем наткнулись на старушек в платочках — те крестились и что-то бормотали. Одна из них вдруг взяла Лену за рукав и шепнула: «Не говори ничего. Мне некуда идти. Можно я с вами?» Чуть приподняла платок, и оказалось, что это не старуха, та самая Катя Буракова, которую надо поймать и повесить. Фигура, согнутая в три погибели, платок закрывает чуть ли не пол-лица, теплая темная кофта, черная юбка до земли… Лена взяла ее под руку, дала знак Маргарите, и они втроем потихоньку вышли в переулок.

Буракова объяснила, что ей надо поесть и где-то укрыться до ночи, когда за ней придут свои. Маргарита смирилась со случившимся, как с неизбежным злом. Решили сказать генералу, что старая знакомая пробивается к родным в Екатеринодар из большевистского Владикавказа.

У генерала не было времени разбираться в подробностях. Разрешил накормить и дать отдохнуть в сарайчике. Сам он озабоченно готовился к приему полковника Шкуро — тот прислал казака с известием, что в полдень нанесет визит. Видно было, что не очень рад гостю генерал Рузский, но не откажешь же, так сказать, освободителю. Заволновалась и Лена: «Я тоже спрячусь. А ты, Марго, закроешь нас на замок». Маргарите пришлось хозяйничать на кухне и в столовой одной, без помощницы. Генерал удивился: «Даже если донесут, что у Елены Аркадьевны муж красный, я не позволю, чтобы ей причинили какие-нибудь неприятности». Маргарита объяснила, что Лена разнервничалась, увидев на площади повешенных. Рузский задумался, потом сказал со вздохом: «Во что они все превратили нашу великую Россию!»

В сарайчике чисто и тепло, кровать с матрацем и подушкой. Катя тихо плакала, уткнувшись в подушку. «Казачье! Шкуринцы! Звери проклятые! Таких ребят повесили, — приговаривала она сквозь слезы. — Я почти всех хорошо знала. Это все из-за солдат. Еще красноармейцы называются. Устроили митинг и постановили: отойти ввиду превосходства противника. Вот кого надо вешать. И будем! Не вешать, так расстреливать. Троцкий на Волге начал расстреливать трусов, и сразу положение на фронте улучшилось. Чехи перестали бунтовать!