Имперский Грааль - Наталия Ипатова

— Условия будут такие, — сказала Приматора Ариадна. — Ни одна сторона отныне не получает поддержки извне. Ни одна сторона не имеет права совершать действия, направленные на ухудшение экологии Авалона. Скажем, если Земли Обетованные начнут планомерное уничтожение кислородных агрегатов, дабы сделать невозможным пребывание противника в природных условиях планеты, мы без колебаний засчитаем их стороне поражение. Все, что сделано в целях терраформации планеты, объявляется общечеловеческой ценностью и неприкосновенно. Вы не имеете права отравлять воду, почву и воздух, выпускать штаммы специально сконструированных боевых бактерий, тормозить стремление экосистемы к параметрам обитаемого мира.

— Все остальное, — спросил Люссак, — разрешено?

Натали Эстергази длинно скрипнула ногтями по поверхности стола.

— Постойте, — возразил президент. — Эти условия несправедливы. В последний раз вахтовики «Седьмой грани» видели крейсер больше года назад, у них кончаются запасы продовольствия и питьевой воды.

Руководитель пантократорской миссии уставилась на него круглым птичьим глазом, каким-то необъяснимым образом — одним.

— Корпорация присутствует на Авалоне намного дольше, чем колонисты, не так ли? Причем фактическая эксплуатация выдвигается вами как причина, по которой вы можете претендовать на владение планетой.

— Да, это так, — вынужден был согласиться Люссак.

— Ну так почему вы не позаботились ни о себе, ни о тех, кто придет после? Если вся галактика в одночасье погибнет, если двери в небо затворятся, если больше никто никогда никуда не полетит… Неужели этому ростку жизни зачахнуть?

— Сударыня, это не политика, это поэзия. Я предпочитаю оперировать нормами.

— Хорошо, вернемся к нашей политике. Планета останется за тем, кто выживет на ее ресурсах. Таково наше решение. Если кому-то нечего есть и нечего пить, и нечем дышать, значит, тем быстрее наступит развязка. Есть ли у сторон вопросы и предложения по существу?

УССМ на марше есть штука незаменимая. Когда ты выполняешь на нем техническую задачу — ровняешь площадку или трамбуешь ее, ну или канаву, к примеру, роешь, ты в кабине один, и больше никого не надо. Но на рейде штатный экипаж Мамонта состоит из трех человек: водитель, сменщик, нареченный нынче стрелком, и ответственный за груз. Такой командой мы можем идти без остановок, покрывая за сутки до шестисот километров — в зависимости, разумеется, от рельефа и грунта — и оставляя за собой широкую, как дорога, колею.

Это если никто не тащится рядом пешком. Конечно, хотелось бы следовать независимо, боевым порядком, но какой уж в нашем положении бой. Каждый Мамонт запряжен в цистерну с топливом, и это еще не считая груза, закрепленного на платформе, и пассажиров на броне. Километров пятнадцать в час делать со всем этим обозом, и то хлеб.

Каменный век, ей-ей!

Шли по целине, перемешивая гусеницами в кашу мерзлую желтую землю и свежий крупчатый снег. На передовом Норм, сидя по-походному, на броне сверялся с топографической схемой: куда шли, известно было одному ему да еще, пожалуй, притихшей Морган. В глубине души Брюс полагал, что ее давно пора натыкать мордой в грязь, ей бы это только на пользу пошло, но вопрос в другом: а кто, кроме собственноручно Норма мог бы ее натыкать?

Снег нам враг. За караваном оставался бурый шрам, превосходно видимый с воздуха, а в инфравизор колонна выглядела как гирлянда, снизанная из огненных цветов. В кабине было жарко и душно, стекла от дыхания подернулись белым конденсатом, и Брюс все время норовил одно опустить. Мокрый, тушенный в собственном поту, переваливал машину с кочки на кочку, как на волнах. Вибрация корпуса, даже смягченная креслом, болезненно отдавалась в копчик. Водителю, в отличие от прочих, существенно положение тела не изменить, максимум только поерзать с одной ягодицы на другую. Когда он вылезал размяться и добежать до ближайших кустов, поясницу пронизывала острая боль. Страшно подумать, каково бы оно было без возможности снять спецкостюм.

Беда, если придет, явится с воздуха. Воздух патрулировали пилоты. Впрочем, это неправильное слово — патрулировали. Сам Брюс умел и любил летать — а не любить летать невозможно! — и представлял себе, каково это: это как птице висеть над гусеницей, ползущей по листу. Налетели из-за горизонта, сделали круг и убрались обратно — вот и весь патруль. Объявлен режим жесткой экономии, и драгоценнее всего для нас сейчас топливо. И аккумуляторы тоже зарядить негде. Походный генератор, конечно, есть, но сколько его — и сколько нас!

Так вот и шли. Брюс вел, а пассажиры на него молились. Время от времени кто-то из своего брата, ССО, спрыгивал наземь и бежал рядом, грелся: холодно им там, на броне. Корявый мумифицированный черный лес тянулся по левую руку. Зловещий лес.

Небо низкое, плотное и тяжело нависшее. УССМы спускались с горки, и на Брюса вновь накатило тоскливое одиночество: кажется, так и будем ползти вокруг шарика планеты, раз и другой, и еще много раз. Всю обреченную вечность, будучи не в силах ничего изменить в раз и навсегда установленных правилах игры: они хищники, мы — жертвы.

— Во-о-о-оздух!

Этой команды мы ждали, действия проговорены. Мамонты построились в круг, внутри сгруппировались женщины и дети, и те из мужчин, которым опасно давать в руки оружие: не в том смысле, что они ух как злы, а… ну, в общем, понятно. Бойцы и добровольцы из колонистов, вооруженные энергоштуцерами, рассыпались под укрытие бронированных туш.

Чужие — их двенадцать, укомплектованная эскадрилья! — врезались в наш клубок, и завязался бой.

Брюс слышал, как кто-то из своих фальшиво жалел контрактников: мол, влипли парии, потянулись за легкой космической деньгой, а попали между двух огней. Насчет их коллективного заявления он тоже был в курсе. Тем достойнее выглядел этот неравный бой: смелость — это не когда ты весь из себя, просто потому, что ты такой, а другие хуже. Просто, как думал каждый, когда в братской могиле хоронили Зайферта, когда тебя бомбят, деваться некуда. Хоть огрызнись, как мужик, достоинства для.

Когда они отрабатывали маневр, было сказано однозначно: водитель не покидает кабину УССМ. Брюс, в качестве некоторого компромисса, обнаружил себя стоящим на гусенице одной ногой и с руками, вцепившимися в открытую дверь. Вторая нога честно оставалась в кабине, зато голова запрокинулась в небо так, словно сам он хотел улететь.

Теперь при свете дня их можно было рассмотреть. Хищные верткие тела, акулий плавник стабилизатора, покрытие, делающее их почти невидимыми в перепадах дневного света: только радужная дымка сияет и дрожит вокруг корпуса. Умопомрачительно и неестественно прекрасны, как злые ангелы. Там, где непосвященный увидел бы лишь немыслимую воздушную акробатику, Брюс, подкованный несколькими поколениями военных пилотов семейства Эстергази, отмечал завидную слетанность и высочайшее мастерство. Это помимо техники, которую с нашей даже на одном поле не сажать. Когда ты вот этак кувыркаешься, солнце у тебя то с одной стороны, то с другой, качественная поляризация кабины играет огромную роль. Поляризация и привычка: Брюс совсем не был уверен, что не расстанется с ужином, а то и с жизнью, выкрутив мертвую петлю в такой опасной близости от земли, прижимаемый шквальным огнем. А этот еще и отстреливается.