Привратник Бездны - Сергей Сибирцев

На последних словах моей сумасшедшей раздражительной просьбы мое "посвященное" сознание вдруг неизъяснимым препротивным образом преобразилось в некий слоистый вязкий корж, одновременно удалясь, отторгаясь от моего волевого Я...

... И, сознание, в конце концов, почти оставило меня. Причем никаких внешних вредных членовредительских раздражителей я не успел приметить...

В моей голове точно образовалась черная смрадная воронка, из которой настоятельно заструился, потянулся застоявшийся, прело формалиновый морозильно-могильный сквозняк, и...

И не успев, как следует ужаснуться очередному умопомешательскому круизу, еще пребывая в чарующе обморочной черноте, я услышал многочисленную неразборчивую человеческую речь, на которую наложилась более внятная, как бы официозно благожелательная пристойная (вернее, застойная) репродукторно-дикторская, - уже чуждая моему окапиталистиченному слуху:

"Это случилось осенью, на тлеющем предпоследнем году десятой пятилетки страны Советов.

У распахнутых по-субботнему ворот одного из столичных колхозных рынков, в застекленной будке трудился над срочным ремонтом обуви чернявый мужчина, инвалид.

Оранжевая пластиковая дверца будки открыта, видны припыленные полки с аккуратно расставленной обувью. И, тут же, в углу прислонился безропотный спутник сосредоточенного хозяина - крепкий кряжистый костыль"

Я спешил на рынок.

В поле зрения моих глаз нечаянно попало и двигалось яркое пятно. Оно постепенно насыщалось цветом, красочным объемом, превращаясь в невысокую, стройно и стремительно идущую девушку. Ее ярко бордовая куртка, прямо-таки слепила своим кожзаменительным шиком. Кружевное узорочье коричневой юбки, едва касалось высоких сиреневых сапожек, в гамму им, только темнее, у бедра покачивалась на плечевом ремне сумка-туб, ничем не отягощенная, пока.

Любознательным взглядам встречных бросалась в глаза лупатая, в малиновый горошек, косынка. Радуясь воле расстегнутой куртки и легкому ветру, она все норовила своими пожарными языкатыми концами лизнуть, чуть различимую ямку на подбородке хозяйки, то, ластясь, раскидывалась и приникала к сияющим багряным погончикам, а то и совсем прильнув к невысокой, укрытой белой водолазкой груди, смиренно пошевеливалась.

К "любознательным взглядам" я, прежде всего, относил свою поспешающую особу.

Причем моя особь изначально (с рождения) была наделена каким-то особенным зрением (которое я, однако, считал вполне естественным, органичным и присущем, исключительно тонким, впечатлительным, художественным натурам) - то есть интересующий меня предмет, я имел возможность лицезреть и оценивать совершенно под разным углом, а именно в объемном голографическом цветном исполнении.

И ко всему прочему фантастическому - для заурядного обывателя, - я обладал способностью частично считывать (или, если угодно - угадывать и предугадывать) мысли объекта, с которым контактировал чисто эмпирически, еще даже на уровне созерцания...

Стрижка у девушки короткая, так называемое - каре, но чрезвычайно густущая пушистая, наверняка поутру отменно промытая каким-нибудь отечественным цветочным или яишним шампунем. От ветра, от спорого шага шикарная шевелюра шевелилась, подрагивала в такт цоканью, отливая очищенной медью проволоки.

Мои наблюдательные очи в этом рыжеватом ухоженном каскаде обнаружили едва приметную метину от защипа, а возможно от резинки. Вот тебе и раз, следовательно, волосы мадемуазель не проходили прополоскательную процедуру...

Обмишурился молодец, кичась своей приметливостью!

Но все равно я зачем-то продолжал приглядываться, оценивая принаряженный грациозный уличный силуэт.

У сапожной будки девушка остановилась. Постояла, заглядывая в запашистое нутро ее. Обувной властелин трудился, не собирался баловать вниманием. Тогда она, чуть улыбнувшись, решительно обратилась:

- Здравствуйте! Скажите, вы можете, вот тут пряжку укрепить? Только саму пряжку...

- Отче нельзя, ласковая, попробуем. Моть и справимся, - усмешливым прокуренным басом успокоил мастер, зыркнув по сапожку, по золотистой пряжке, еще державшейся.

Но его цыганистое, в сизокудреватой запущенности, пухловатое лицо, точно оттаяло, стоило ему взглянуть в приглядные юные глаза клиента.

- Тока, ласковая, погодить малость придется. Присаживайся покуда. Гостем будешь.

Гостеприимный властелин снова ушел в свой сапожный мир. Несуетливо манипулируя клещами, тесачком из ножовочного полотна, молотком, гвоздочками и набойками, клеем и красками-кремами, щетками и фланельными надрайками, прямо вот тут, на глазах, волшебно возвращая здоровье, надежность, даже былую щеголеватость подношенной обувке.

При этом обувной мастер, что-то гундосил ретро романсовое, виртуозно перешлепывая тлеющий окурок по углам губастого беспечного рта, щуря то одно, то другое жизнерадостное око, привычно косоротил свое прилохмаченное обличье, вольготно обнажая порой крепкопалевую тесноту зубов.

Между тем моя случайная подопечная, торопливо поблагодарив, присела на стул, обтянутый прозрачной клеенкой, примяла на коленях сумку, сняла нарядный сапожек, и ее ножка, исходя капроновым сиянием, спокойно приютилась на нежной коленке другой ноги.

Окружающий осенний субботний день в прозрачной солнечной благодати. И я почти осязал теплый гуталиновый фимиам, настоянный на сопутствующих волшебной технологии приправах, который царил в полустеклянном теремке сапожного властелина.

И я догадывался, что непривыкшему, к этому несколько гвардейскому аромату, носику клиента несколько терпко и душновато, он бы и чихнуть не прочь...

Но про прошествии минуты изящный, приемлемо курносый, нежный аппарат, мужественно притерпелся, свыкнулся с участью, при том, что его приглядная хозяйка, освоившись, сдернула свою пожарную рябящую косынку, и не без интереса-участия, посматривала на склоненную, гундяще-посапывающую клокастую голову одиночки-трудолюбца, на замазуристые толково торопкие толстые пальцы его, поглядывала и на возбужденную, деловитую и смешливую толчею у ворот рынка.

Я не ошибался: настроение у девушки - элегическое, можно даже утверждать - доверчивое, мечтательное, самую малость.

А мечтательность оттого, что в притиснутой на коленях сумке долгожданная финансовая наличность: "степка". И поэтому, денек-другой, прекрасным манером, разрешается покутить, а там...

"Там свои из дому подкинут. Папочка ее, ого, сколько зашибает на своем лесовозике! Да и мачеха, тетя Валя, не жадная совсем, смешная крадучи от отца, - обязательно пришлет двадцатку-другую... Эх, и поваляюсь завтра... Скажу, чтоб не будила на Утреннюю почту. И потом, ну куда денется моя тетечка Вера? Ну, поворчит, ну покряхтит, вроде, как воспитывать-то меня нужно: "Ох, Лидка, экая ж ты растратчица! И куда, матушки мои, такую прорву просвистела? Ни отец, ни напасется, ни..."

Но, если потребуется кругленькая сумма, - приспичит, бывает со всяким, вот, и тогда: "Ну, теть Верочка, ну сами посмотрите - такую кофточку, ни в жизнь у нас не отыщешь! Ни в какой комиссионке! Что я врать буду, что ли? Дали примерить, только на сегодня..."

И понятно - не сразу, но тревожит покой рассохшегося комода-бегемотика теткина рука, выдвигает нижнюю тяжело набитую его челюсть-ящик, и выуживается бессменный ее ридикюль с потрескавшимися лаковыми боками, - и чего только не храниться в этих комодных залежах... "Бери, бери, говорю, все равно все твое. От, судорога, экая... Чего губы-то дуть. Сама знаешь - мне ничего не надо. На похоронку свою накопила... все по-людски приготовлено".

Дальше, по обыкновению, судорога-племянница не дает тетке распространяться на эту тему, обвивает ее короткую шею, горячо просит: "Перестань! Ну, перестань же, теть Верочка!"

В общем, как я полагал, не дурно живется на белом свете этому юному человеку. И, день такой пресолнечный, и любят-потакают кругом, и снуют туда-сюда эти люди. Нет, честное слово, просто здорово в этом незатейливом мире...

Впрочем, досужие глаза юной особы вот уже несколько добрых мгновений безуспешно пытались оторваться от гладко-объемистых кожаных плеч некоего свободного гражданина, застрявшего у щита с объявлениями, в устоявшемся достоинстве покачивающего обжитой спортивно-элегантной чужестранной сумкой у светло-брючной ноги.

Культурной выправки гражданин, прикипевший к щиту - это я, собственной телепатической персоной.

Понимаете, спешил по овощной надобности на рынок, и, нечаянно воспылал любопытством, идучи вослед за нарядным пятном, оказавшимся вблизи - весьма и очень даже, но, к сожалению, пока, исключительно - со спины...

В этой незамысловатой советской действительности я - журналист. Вернее, редактор литературного отдела одного почтенного и все еще популярного еженедельника "Новости недели". Товарищ я, естественно, занятый, погруженный с головой в свою канительную, частично творческую, частью заполошную и где-то, возможно, престижную службу.