Стихотворения и поэмы - Дмитрий Кедрин

1939

Сводня[35]

Подобно старой развратнице, вы сторожили

жену мою во всех углах, чтобы говорить ей о

любви вашего незаконнорожденного, или так

называемого сынв, и, когда, больной

венерической болезнью, он оставался дома, вы

говорили, что он умирал от любви к ней, вы ей

бормотали: "Возвратите мне сына".

"Не правда ли, мадам, как весел Летний сад,Как прихотлив узор сих кованых оград,Опертых на лощеные граниты?Феб, обойдя Петрополь знаменитый,Последние лучи дарит его садамИ золотит Неву… Но вы грустны, мадам?"К жемчужному ушку под шалью лебединойСклоняются душистые седины.Красавица, косящая слегка,Плывет, облокотясь на руку старика,И держит веер страусовых перьев."Мадам, я вас молю иметь ко мне доверье!Я говорю не как придворный льстец, —Как нежный брат, как любящий отец.Поверьте мне причину тайной грусти:Вас нынче в Петергоф на праздник муж не пустит?А в Петергофе двор, фонтаны, маскарад!Клянусь, мне жалко вас. Клянусь, что Жорж бы радВас на руках носить, Сикстинская мадонна!Сие — не комплимент пустого селадона,Но истина, прелестное дитя.Жорж хочет видеть вас. Жорж любит не шутя.Ваш муж не стоит вас ни видом, ни манерой,Позвольте вас сравнить с Волканом и Венерой.Он желчен и ревнив. Простите мой пример,Но мужу вашему в плену его химерНе всё ль одно, что царский двор, что выгон?Он может в некий день зарезать вас, как цыган.В салонах говорят, что он уж обнажалОднажды свой кощунственный кинжалНа вас, дитя! Мой бог, какая низость!..А как бы оценил святую вашу близостьМой сын, мой бедный Жорж! Он болен от любви!Мадам, я трепещу. Я с холодом в крови,Сударыня, гляжу на будущее ваше.Зачем вам бог судил столь горестную чашу?Вы рано замуж шли. Любовь в шестнадцать летЕще молчит. Не говорите "нет"!Вам роскошь надобна, как паруса фрегату,Вам надобно блистать. А вы… вы небогаты…И мужа странный труд, вам скушный и печальный,И ваши слезы в одинокой спальной,И хладное молчание его.Сознайтесь: что еще меж вами? Ничего!К тому ж известно мне, меж нами говоря,Недоброе внимание царяК супругу вашему. Ему ль ходить по струнке?Фрондер и атеист, — какой он камер-юнкер?Он зрелый муж. Он скоро будет сед,А камер-юнкерство дают в осьмнадцать лет,Когда его дают всерьез, а не в насмешку.Царь памятлив, мадам. Царь не забыл орешка,Раскушенного им в восстанье декабря.Смиреньем показным не провести царя!Он помнит, чьи стихи в бумагах декабристовФатально находил почти что каждый пристав.Грядущее неясно нам. Как знать:Тот пагубный нарыв не зреет ли опять?Ваш муж умен, и злоба в нем клубится,Не вдохновит ли он цареубийцу,Не спрячет ли он сам, кинжала под полу?|В тот день, мадам, на Кронверкском валуОн может быть шестым иль в рудники СибириПойдет греметь к ноге прикованною гирей.Не тронется семьей ваш пасмурный чудак!А вас тогда что ждет? Чердак, мадам, чердак!А между тем… когда б вы пожелали, —Вы были б счастливы, Вы б лавры пожиналиМой сын богат. В конце концов, мадам,Мой бедный Жорж не, неприятен вам.Когда б склонились вы его любить нежнееВы разорвали б цепи Гименея,Соединившись с ним для страстных нег.Мне было бы легко устроить ваш побег.Вы б вырвались из мрачного капканаВ край фресок Тьеполо, в край лоджий Ватикана,К утесам меловым, где важный АльбионЖемчужным облаком тумана окружен.Вы б мимолетный взор рассеянно бросалиКладбищам Генуи и цветникам Версаля,Блаженствуя в полуденной стране…Мадам, мадам, верните сына мне!Вы думаете — муж. Сударыня, поэты —Лишь дайте им перо да свежий лист газеты —В тот самый миг забудут о родне,Искусство их дарит забвением вполне.А будет он страдать, — обогатится лира:Она ржавеет в душном счастье мира,Ей нужны бури — и на лире тойЗвук самый горестный есть самый золотой!Но вот идет ваш муж. В лице его — досада…""Мой друг, я битый час ищу тебя по саду.Барон, вы в грот ее напрасно завели.Домой пора — поедем, Натали!"Красавица ушла, покинув дипломата.Он вынул кружевной платочек аккуратный,Поставил трость меж подагричных ног,В ладошку табаку насыпал сколько мог,Раскрыв табачницу с эмалькой Ганимеда,И сладко чхнул… "Ну, кажется, победа!"

1937

Уральский литейщик[36]

Литейщик был уральцем чистой кровиИз своенравных русских стариков.Над стеклами его стальных очковТопорщились седеющие брови.Куда был непоседлив старичок!Таким июльский день и тот — короткий.Торчал из клинышка его бородкиПрокуренный вишневый мундштучок.В сатиновой косоворотке чернойХодил литейщик, в ветхом пиджаке,По праздникам копался в цветникеДа чижику в кормушку сыпал зерна.Читал газету, морщась, выпивалПоложенную чарку за обедомИ, в шашки перекинувшись с соседом,Чуть вечер, беззастенчиво зевал.

Зато землею формы набиватьОн почитал не ремеслом, а счастьем.Литейных дел он был великий мастерИ мог бы кружево отформовать.Как он священнодействовал в дыму,Где длинные ряды опок стояли!..Художество — не в косном матерьяле,А только в отношении к нему.Литейщик сам трудился дотемнаИ тех шпынял, кто попусту толчется.Он вел свой честный род от пугачевцев,И от раскольников вела жена.Крутой литейный мастер в страхе божьемДержал свою рабочую семью,Жену, подругу верную свою,С которой он полвека мирно прожил.

Хоть со старухой муж и не был груб,А только строг, — всё улыбались горько,По-стариковски собранные в сборку,Углы ее когда-то пухлых губ.Она вставала, чуть светал восток,И позже всех ложилась каждый вечер,Был накрест через узенькие плечиНакинут теплый шерстяной платок.И вся семья устойчиво лежалаНа этих хрупких сухоньких плечах.Та область жизни, где стоит очаг,Была ее старушечья держава.Без вот такой молчальницы покорнойСемья — глядишь — и превратится в труп.Не так ли точно коренастый дубНезримые поддерживают корни?Всё в домике блестело: и киот,Что от детей спасло ее старанье,И на окошке свежие герани,И маленький ореховый комод,Где семь слонов фарфоровых на счастьеПо росту кто-то выстроил рядком,Где подавал ей руку кренделькомНа старом фото моложавый мастер.И тот диван с расшитою подушкой,Где сладко муж похрапывал во сне,И мирно тикавшие на стенеЧасы с давно охрипшею кукушкой.Уже гражданских бурь прошла пора,А домик оставался неизменен.Лишь в зальце к литографии ПетраПрибавился однажды утром — Ленин.Соседство взгляды вызвало косыеДетей, не почитавших старину,Не знавших, как сливаются в однуРеку все русла разные России.Судьба ребят послала старикам,Чтоб им под старость не истосковаться.Литейщик отыскал для сына в святцахДиковинное имя — Африкан.И не один мальчишеский грешокСтаруха терпеливо покрывала,И все-таки не раз гулял, бывало,По сыну жесткий батькин ремешок.Мальчишка рос веселый, озорной,Он был крикун, задира, голубятник.Зимою, выряжен в отцовский ватник,На лыжах бегал в школу, а веснойВ лес уходил с заржавленной двустволкойВ болотных заскорузлых сапогах —И сладко отсыпался на стогах,Мечтая встретить лося или волка.Старуха дочь назвала Анной — Анкой.Моложе брата на год в аккурат,Она была куда смирней, чем брат,Росла в семье задумчивой смуглянкой.Девчонка рукодельницей была,Отец теплел, когда она, бывало,Зимой у печки за шитьем певалаВполголоса про" сизого орла."Клад, а не девка! — говорили все. —Красавицею будет, не иначе!"И девочку фотограф снял бродячийС цветущими ромашками в косе.Как водится, меж братом и сестройБывали часто маленькие драки,Но против уличного забиякиМальчишка за сестру вставал горой.Порою он, почесывая зад,Бежал к отцу, — но тот судил иначе:"Коль бьют — дерись! А если не дал сдачи —Не жалуйся: кто бит, тот виноват!"Как водится, любимицей отцовскойБыла задумчивая Анка, дочь.А мать ходила за сынком, точь-в-точьКак олениха за своим подсоском.А жизнь с собой несла событий короб.Был ход ее то горек, то смешон:Сестра переболела коклюшом,Брат ненароком провалился в прорубь.Потом отцовской бритвою усыВпервые сбрил мальчишка неумело.И вот однажды, глядя на часы,Старик сказал: "Пора тебе за дело!Не век тебе, — добавил он сурово, —По улицам таскаться день-деньской".И стал мальчишка в школе заводскойВникать помалу в ремесло отцово.И правда: детство тянется не век,Любовью материнскою согрето…Врачи худую девочку в то летоПодзагореть отправили в Артек.

1945