Сладкое безумие (Глубокая, как река) - Ширл Хенке

«Они могут запросто убить Шелби, да и нас с Искоркой, поскольку мы тоже американцы», – подумал Микайя и продолжал:

– Мы увезем его в безопасное место. Ты позаботишься, чтобы твоя дочь не проболталась, кто такой Шелби?

Старый вождь только молча посмотрел на Микайю.

– Хорошо.

Собеседники поднялись, поклонились друг другу. Микайя удалился. Предстояло многое сделать, а времени в обрез.

На рассвете они двинулись в путь. Микайя соорудил подобие носилок на спине вьючной лошади, подаренной Похуской, и устроил там больного, а своих с Оливией лошадей нагрузил трофеями охоты на бизонов. Только Белый Волос и его дочь, Танцующая в Долине, знали о том, что незнакомец, обнаруженный на берегу реки, не кто иной, как посланник великого Отца Бледнолицых из Вашингтона. Если повезет, больше никто не проникнет в эту тайну.

14

Бок будто поджаривали на медленном огне, и Сэмюэль бился, чтобы отодвинуться от пылающего факела. Значит, осаги подвергли его пытке, этого следовало ожидать. Он попытался открыть глаза, чтобы мучители увидели, что американец не боится и стойко вынесет любые испытания, но веки не размыкались. Неожиданно полковник ощутил на груди прикосновение прохладной маленькой ладони, нежно толкнувшей его назад, и в ушах блаженной музыкой прозвучал до боли знакомый голос. Его называли ласковыми именами по-французски, воскрешая далекое детство. Голос женский, но это не мать и не сестра Лиза. И, само собой, не Летиция. Тогда кто? Тут все снова заволокло темной пеленой, и он потерял сознание.

Оливия слизывала языком бежавшие по щекам горячие слезы. Руки были заняты, она старалась удержать Сэмюэля в одном положении, чтобы не разошлись швы, недавно наложенные на рану. Еще не изгладилось воспоминание о том, как она протыкала иголкой его кожу и стягивала рваные края раны. Трудно представить, чего ей стоила эта операция. Слава богу, Сэмюэль за все это время ни разу не пришел в сознание. Только когда Оливия почти закончила работу, открыл глаза и дернулся, но Микайя сразу навалился на него грудью и прижал, чтобы девушка могла спокойно завершить дело.

Микайя уверял, что пациент не чувствует боли и ничего не будет помнить, но после операции Оливия очень долго не могла прийти в себя. А потом, смертельно бледная, пыталась унять дрожь в руках, когда нужно было удалить спекшуюся кровь и гной. Зато вскоре исчезли краснота и опухоль.

– Большой Медведь знает свое дело значительно лучше, чем врачи в городе, – приговаривала Оливия, снимая старый компресс и накладывая на рубец свежий, пропитанный настоем из трав.

У нее были большие сомнения, когда Микайя вернулся с реки, держа в руке миску, наполненную грязно-серым, дурно пахнувшим липким веществом, и заявил, что лучшего дезинфицирующего средства не придумаешь. Девушка пришла в ужас, услышав, что вонючее содержимое миски – это икра лягушек.

– Это не лекарство! – сердито кричала она. – От этого только бородавки бывают!

– Ничего подобного, – рассмеялся в ответ Микайя. – Икра содержит нечто убивающее микробов, не знаю, что именно, но моя мать всегда использовала это средство, говорила, что так поступали охотники на ее родине испокон веков.

Оливия не могла предложить ничего взамен и не стала возражать, когда рана со всех сторон была обложена липким веществом, а на следующий день не поверила собственным глазам, обнаружив, что краснота почти полностью исчезла. Оставалось выждать еще несколько дней, пока все срастется и можно будет удалить швы. Лишь бы только Сэмюэль пришел наконец в сознание.

Крепко зажмурив глаза, Оливия тряхнула головой, чтобы прогнать видения прошлой жизни Сэмюэля, преследовавшие его в горячечном бреду. Вначале он звал отца и сестру, а потом пришли откровения, ужаснувшие Оливию.

– Мама… мама, – бормотал он хриплым голосом и так тихо, что девушка с трудом могла разобрать слова. Она склонилась над ним и попыталась облегчить его страдания, вытирая воспаленный лоб мокрым полотенцем, а Сэмюэль продолжал метаться, и с губ рвалось: – Почему ты ушла, мама? Ты разбила сердце отца. Как ты могла нас бросить, забрать Лизу и оставить меня?

У нее сердце обливалось кровью, когда Сэмюэль, в лихорадке снова ощущая себя тринадцатилетним мальчиком, рассказывал о первом Рождестве, которое он встречал один на один с отцом. Отец не находил себе места от горя, но старался не подавать виду. Они были очень одиноки в огромном пустом доме. Но каким бы горьким ни представлялось предательство матери, оно бледнело на фоне того, что открылось перед Оливией далее.

– Знаю, что не оправдал твоих ожиданий, Летиция, – несвязно лепетал Сэмюэль, – но пойми, я солдат… не гожусь в президенты. Черт возьми, даже генерала из меня не выйдет. Ты вышла замуж не за того человека… я же пытался тебе все объяснить…

Оливия искренне сочувствовала мальчику, брошенному родной матерью, но теперь речь шла о жене, и девушке стало нестерпимо больно – это слишком близко ее задевало. Не в силах больше слушать, она встала, намереваясь позвать Микайю и попросить его посидеть у постели, но в этот момент Сэмюэль заметался, сбросил простыню и закричал:

– Сука! Мерзкая сука! Ты убила моего ребенка! Мэй Весс занимается только абортами… не лги мне! Я знаю, что ты ходила к врачу, когда я был в отлучке. Первого ребенка ты тоже убила?.. Не морочь мне голову! Не было у тебя выкидыша… а ты еще клялась, что боишься снова зачать и потерять дитя… Да, ты сдержала свое слово, Тиш… сдержала… слово.

Сэмюэль издал глухой стон и затих, впав в забытье. Дрожащими руками Оливия протерла тело больного влажной губкой, сменила простыни и снова присела у постели. Теперь она поняла, откуда у Сэмюэля Шелби такая ожесточенная неприязнь к женщинам. Для этого у него были серьезные основания. Он ненавидел свою покойную жену и не верил ни одной женщине, кроме сестры.

«Он никогда меня не полюбит, – решила Оливия, и от этой мысли ее бросило в жар. – Какая же я глупая! Неужели до сих пор я питала какие-то надежды?» Она глубоко вздохнула и принялась укладывать лечебные травы на полоски ткани, чтобы сменить повязку, придвинулась к постели и неожиданно увидела широко открытые горящие синие глаза, смотревшие на нее с неподдельным изумлением.

– Черт бы меня побрал, – прохрипел Сэмюэль, – значит, мне не пригрезилась индейская принцесса.

Он окинул Оливию изучающим взглядом. Сейчас она уже не напоминала дочь индейского вождя – сменила чудесное платье с бахромой на тонкую рубашку из оленьей кожи с открытым воротом, – но и не имела ничего общего с обычной белой девушкой. Волосы были заплетены в толстую косу, стянутую кожаным ремешком и украшенную орлиным пером. Возле носа золотились веснушки, лицо загорело, и даже рыжие пряди местами выгорели.