Табак - Димитр Димов

Его внезапно охватила тоска. И эту тоску вызывал контраст между нежно-светлым, каким-то акварельным оттенком ее красоты и холодным, враждебным пламенем ее серо-голубых глаз; эту тоску вызывали желание ее обнять и уверенность в том, что она грубо оттолкнет его, вызывало и то, что он ее любит, а она испытывает глубокое недоверие к нему. Ему показалось, что никогда больше они не будут близкими друзьями и что, когда она поймет правду, жизнь их будет окончена, а любовь умрет. Значит, не нужно больше думать и рассуждать об этом. Конец. В жизни его столько других задач!.. Он нервно хлопнул ладонью по столу и закурил новую сигарету.

Лила наблюдала за ним с иронией.

– Почему ты пришла ко мне? – спросил он.

Голос его звучал резко и зло.

– Потому, что не ожидала застать здесь эту девицу.

– Меня не интересует, чего ты ожидала. Я должен защитить от твоих подозрений дочь товарища по партии. Пойди и спроси у него, какие у меня отношения с девочкой.

– Обойдусь без проверки.

– Значит, клевещешь, не приводя доказательств.

– Не клевещу, а восстаю против твоего легкомыслия.

– Кто дал тебе право вмешиваться и в это?

– Партия и наши прежние отношения. Ты обязан мне сказать, что ты намерен делать дальше.

– Вовсе я не обязан, но скажу из жалости к твоему недомыслию. Итак, будь спокойна! У меня нет никакого желания выдавать партийные тайны или порочить твое доброе имя… Тебя только это интересует, не так ли?

– Нет. Меня лично интересует еще одно: мне будет грустно, если ты погрязнешь в торгашеском болоте своего брата.

– И этого можешь не бояться… – горько засмеялся Павел. – Через несколько дней я уезжаю за границу.

– За границу?

– Да, за границу.

– Что ты будешь там делать?

Лила снова взглянула на Павла, и в ее враждебно прищуренных глазах загорелся холодный голубоватый огонь.

– Найду товарищей, среди которых смогу свободно дышать, – сказал он. – Останусь там до тех пор, пока старые, испытанные деятели рабочего движения снова не придут к руководству нашей партией, пока молодежь, которая командует сегодня, не образумится и не перестанет скрывать указания Коминтерна, пока вы не отрезвеете и не излечитесь от своей глупости.

– Что же ты называешь глупостью? – насмешливо спросила она.

– Все, что вы болтаете и что делаете сейчас!.. – покраснев от негодования, произнес он. – Ваши пустые фразы, ваши фантастические лозунги, ваши «стратегические удары», направленные против Земледельческого союза, который мог бы быть нашим союзником… И главное, ваше безобразное отношение к Коминтерну и Заграничному бюро.

– Мы используем указания Коминтерна в соответствии с местными условиями… – не совсем уверенно промолвила Лила. – Это именно большевистский подход. Все остальное ведет к оппортунизму.

– О, разумеется!.. – засмеялся Павел. – Важно, как умаете вы, а Коминтерн, который объединяет международный пролетариат, – это, по-вашему, банда оппортунистов.

– Если ты считаешь себя правым, почему ты не останешься бороться против ошибочного курса партии здесь? – спросила она.

– Потому, что вы не церемонитесь с теми, кто пытается указать вам на ошибки… Потому, что вы исключили меня из партии и объявили вредителем… Потому, что даже ты усомнилась во мне, сказав, что я могу стать врагом и торгашом, как брат!..

– Я это сказала в запальчивости, – тихо пробормотала она.

– Ты сказала это в ослеплении, – продолжал он. – Ты не пришла бы ко мне, если бы допускала мысль, что внутренне я могу порвать с партией. Ты сказала это потому, что скована схемами, потому что тебе вдолбили, будто коммунистом может быть только тот, кто занимается физическим трудом… Но есть на свете и такой обездоленный пролетариат, который занимается трудом умственным. Это видят даже простые, неграмотные рабочие. Они с открытым сердцем встречают каждого интеллигента, который приходит к ним, чтобы помочь им разумно и честно… Неужели ты этого не видишь, не сознаешь в глубине души? И если ты не сознавала, разве ты пришла бы ко мне сегодня?

Лила пристально смотрела на него. Глаза ее были влажны. Что-то до основания поколебало тот приговор, который она мысленно вынесла Павлу.

– Ну как, довольна ты нашим разговором? – холодно спросил он.

Лила по-прежнему смотрела на него затаив дыхание. Она стала раскаиваться, что так держалась с ним, что осыпала его упреками и обвинениями. Ей почудилось вдруг, будто к сердцу ее подступает что-то острое, что нанесет такую рану, которая будет болеть всю жизнь. И, словно стремясь избегнуть ранения, Лила подошла к Павлу и положила руку ему на плечо. В глазах ее блестели слезы, и глаза эти сейчас нежно и кротко молили о любви. Но Павел легонько отстранил ее.

– Иди!.. – тихо сказал он. – Нас соединила партия сейчас она же нас разъединила… Ты и я, мы каждый по-своему работаем для нее и твердо верим в свою правоту Это-то и прекрасно в наших отношениях. А безобразно то, что, служа одной идее, мы, быть может, никогда не поймем друг друга.

– Почему никогда? – спросила она в отчаянии.

– Потому что твое доверие ко мне разрушено твоей ограниченностью, которая обезображивает коммуниста даже в его личной жизни… Каждую минуту, каждый час я должен доказывать тебе, что я не подлец и не враг. Но это утомляет, убивает чувство в нас обоих. Понимаешь? И не лучше ли положить конец всему, прежде чем я начну считать тебя неисправимой дурой, узколобым орудием Лукана?

Наступило молчание. С бульвара доносился приглушенный шум. Там кипела жизнь, расцветала весна, слышались басистые гудки автомобилей и жизнерадостный гомон играющей детворы. Лила вздрогнула и, поняв, что разговор окончен, встала, Павел проводил ее до выхода на улицу. Дверь за нею он закрыл быстро, не сказав ни слова.

Лила вышла на бульвар и направилась к Орлову мосту. Она чувствовала такую пустоту, словно кто-то вырвал у нее душу. Громада Витоши тонула в прозрачной синеватой дымке, деревья и трава на бульваре ярко зеленели, река весело клокотала в своем узком русле. Воздух был насыщен теплой влагой, откуда-то веяло благоуханием фиалок. Но от всего этого Лила еще острее чувствовала свое одиночество, свое равнодушие ко всему на свете. Неожиданное решение Павла порвать их отношения ошеломило ее. От нее ушла любовь – эта единственная личная радость, которую она позволяла себе в своей тяжелой жизни, всецело посвященной борьбе. Что-то в ее отношениях с Павлом было разбито навсегда. И мысль об этом омрачала радость, которую могли бы ей дать и этот солнечный день, и теплые порывы ветра, и завтрашняя конференция в горах.

Из давящей пустоты возникло раскаяние. Как несправедлива она была к Павлу в последние месяцы, как сурово осуждала его и как грубо оттолкнула в тот зимний вечер, когда он пришел искать поддержки в ее любви!.. За легкомысленным фразером, за раскольником она снова увидела коммуниста, мужественного и сильного человека, которого любила.

Потом раскаяние перешло в душевные муки. Никогда уже он не придет за нею, никогда не будет относиться к ней по-прежнему. С горечью вспомнила она их встречи в сосновой роще, томительные часы ожидания и то глубокое взаимопонимание, которому они тогда радовались. Любовь к Павлу окрыляла ее жизнь, воодушевляла на повседневную деятельность среди рабочих. А сейчас эта любовь уходила, оставляя в душе мрак и холод. Павел уезжает в чужие края. Может быть, он еще глубже погрязнет в своих ошибках, погибнет духовно или физически в этом огромном мире, никогда не вернется в Болгарию. И в сердце ее останется только воспоминание о его пламенной любви, о тех часах, когда она замирала в его объятиях. На глазах у Лилы заблестели слезы. Ей хотелось закрыть лицо руками и расплакаться. Но она не заплакала. Самообладание и какое-то новое, горькое, но примиряющее чувство тотчас же высушили ее слезы.

Вслед за душевными муками, порожденными разрывом с Павлом, вспыхнула ревность. А ревность сразу вызвала бунт гордости. К Павлу всегда льнут девушки. Может быть, он не будет решительно отстранять их от себя, как этого требует мораль Лилы. Может быть, он постоянно будет окружен кокетками, избалованными женщинами с кошачьими движениями и красивыми лицами. И ей показалось, что Павел смотрит на нее с высоты своего интеллигентского происхождения и пренебрегает ею потому, что она работница, а значит, ему всегда будет чего-то не хватать в ней. Ей показалось, что, несмотря на все, их разделяет нечто существенное, и этим-то и объясняются различия в их убеждениях, личной жизни, вкусах и оценках. Ей показалось, что все между ними должно было кончиться именно так, как кончилось. И, осознав это, Лила почувствовала какое-то грустное успокоение.

Она подошла к Орлову мосту и, сама не зная зачем, вошла в Борисов сад. На нее повеяло прохладой тенистых аллей, запахом цветов и свежей земли. На скамейках сидели пенсионеры-старики, с грустным спокойствием созерцавшие, как протекает этот весенний день. На детских площадках, освещенных солнцем, с лопатками и ведерками играли в песке стайки детей. Из киосков, в которых продавали вафли, доносился запах ванили и однообразный шум механических морожениц. В ресторане на главной аллее гремел джаз, но на танцевальной площадке было еще пусто.