Пост-Москва - Олег Петухов

8

Пока Иван заводит двигатель вертолета и разбирается с системой управления, Фидель, будто вспомнив что-то важное, подходит к гастам, припавшим к земле в своей молчаливой молитве к несуществующему богу.

— Пусть выйдет из вашей среды пророк, — говорит он без тени насмешки. — Пусть он станет передо мной.

Один из гастов встает и подходит. Фидель смотрит ему в глаза, достает пистолет и стреляет в голову. Тогда подходит другой, но и у него взгляд недостаточно осмысленный. Выстрел — труп. Третий гаст уже немолод, но в его глазах есть проблеск разума, что бы ни означало это слово, и Фидель говорит, обращаясь ко всем сразу:

— Вот мой пророк. Он будет говорить вместо меня вам. Ты будешь быть человек?

— Я буду быть человек, — отвечает старик. А потом начинает и говорит:

— Я был мертв, а стал жив. Я говорю, и меня слушают. Ибо невидимый простирает свои руки над нами, и неосязаемый напрягает свой лук. Из праха вышли, в прах уйдем. Что есть наша жизнь на земле, если с восходом мы открываем глаза, а с закатом начинаются сны? Время жизни пять лет, а если в силах, то шесть. Откуда пришел, туда и уйдешь, и хорошо, если враг не соблазнит тебя на путях твоих, и завистник не посмеется на тебя, когда ты будешь бессилен, а твой язык засохнет от жажды, и ты не сможешь ничего ответить…

Фидель смотрит на него с изумлением, но только молча разворачивается и идет к вертолету, где его уже ждут Иван, Ксения и Николай — его ангелы-хранители, его команда, его бойцы и его банда.

— Да, автоматический режим есть, — сообщает Иван. — Какие координаты забивать?

— Какие координаты у Красной площади? — задумчиво отвечает Фидель. — Их и забивай.

— Понял, — Иван тыкает пальцем в сенсорный дисплей. — Готово.

— Ну, поехали, — машет рукой Фидель. — С Богом, Которого нет.

Вертолет раскручивает винты и плавно отрывается от земли.

9

У следователя звонит телефон:

— Да, она здесь. Дает показания. Говорит, что ее похитили, а некую девушку убили на ее глазах. Понял. Я подожду, конечно.

Он отключается от линии. Потом нажимает кнопку вызова.

Анастасия поднимает на него иконописные глаза:

— Зря вы, Андрей Григорьевич, так.

Следователь не смотрит на нее, он явно смущен.

— Только давайте без ваших этих штучек, Анастасия Олеговна! — говорит он. — Это давление на следствие.

И снова нажимает на кнопку. Никто не приходит. Он жмет еще и еще.

— Там никого уже нет, — замечает та, кого звали Офелия. — И этих тоже не будет.

Следователь меняется в лице:

— Вы знаете, что это преступление? — он пытается листать брошюру уголовного кодекса. — Вот…

Дверь снова медленно открывается. Бронированное чудовище шумно сопит, высовывая раздвоенный язык.

— Боюсь, Андрей Григорьевич, я не смогу вас защитить, — меланхолично замечает Офелия-Настя. — Вы решили конкретно насолить Вселенной. Но я тут ни при чем. Я и сама ее боюсь.

Тварь в одном прыжке пересекает кабинет. Хрустят перемалываемые кости. Монстр запрокидывает голову, отрывая куски плоти и заглатывая их.

Офелия отвернулась и закрыла глаза ладонью. По ее щекам текли слезы.

Чудовище, насытившись, дремлет на полу. От его смрадного дыхания слезятся глаза. Офелия встает и выходит из комнаты.

По пути на улицу ей не встретился никто, потому что никто не выжил. В кадке возле выхода выросло растение с листьями, как у папоротника, но с небольшим бутылкообразным древесным стволом и ярко-красным цветком на макушке деревца.

10

Фидель уткнулся в иллюминатор: город внизу лежал перед ним, как на ладони, город, отобравший у него прошлое, но подаривший взамен любовь, которая сидит рядом с ним, готовая пойти до конца. Видны баррикады, перегородившие улицы, перевернутые машины, несколько обгоревших домов — следы недавних боев. Солнце уже встало, и предутренняя туманная дымка быстро рассеивается. Как бы помимо своей воли Москва неожиданно приобретает праздничный вид. Людей почти нигде не видно, но Фидель знал, что это ни о чем не говорит: люди быстро научились воспринимать все необычные вещи, такие, как вертолет над головой, как угрозу. Никому сейчас не придет в голову махать тебе снизу рукой, как это было раньше, в его детстве. Стоп. Его мысль в очередной раз наталкивается на некую стену, хотя он чувствовал, что эта стена пошла трещинами и в любой момент может рухнуть под собственным весом.

Фидель обнял Ксению и прошептал ей на ухо:

— Я тебя люблю, Ксюша, береги себя, ладно?

Ксения вместо ответа целует его в губы.

Иван сидел в кресле первого пилота, слева, Николай — на месте второго. Вертолет управлялся автопилотом, полностью автоматически от взлета до посадки, и им явно было нечем заняться. Иван что-то включил на панели управления, и начинает звучать музыка — величественная, помпезная, трагическая и торжествующая музыка.

Фидель откуда-то знает, что это «Полет валькирий», более того, эта музыка почему-то ассоциируется у него именно с вертолетом, и не с одним, а целой вертолетной стаей, низко летящей над джунглями. Откуда эта картинка и эта ассоциация, он не знает, вряд ли он сам принимал участие в той войне, но запах напалма поутру он ощущает почти физически.

Вертолет делает пару разворотов и заходит на посадку вместе с последними звуками гимна чужой войне. Колеса шасси мягко касаются брусчатки Красной площади. Время решающей миссии наступило.

11

ФИДЕЛЬ:

Мы вылезли из вертолета и пошли к Спасским воротам. Там нас уже ждал офицер в камуфляже. Он коротко отдал честь и вежливо попросил оставить оружие на контрольно-пропускном пункте. Я не менее вежливо отказался. Офицер сказал, что таковы правила, я послал эти правила куда подальше. Тогда он набрал номер и позвонил куда-то, объяснил ситуацию, потом кивнул и сказал караулу на входе:

— Все в порядке. Они идут со мной, как есть.

Это уже было другое дело. Всегда начинается вот с этого, с оружием нельзя, тут дети, депутаты, полиция, президент, массовые гуляния, пройдите через рамки металлоискателя, мы беспокоимся о вашей же безопасности, покажите содержимое ваших сумок, вы не против, если мы вас обыщем, необходимо получить разрешение, нет, у вас не хватает еще одной справки, не более двух единиц в одни руки, ты же не хочешь, чтобы бостонская трагедия повторилась в калужской глубинке, она сама виновата, что так поздно одна возвращалась домой, решетки на окнах надо было ставить более прочные, есть прекрасные металлические двери, которые практически невозможно вскрыть; а заканчивается тем, что оказываешься в добровольном тюремном заключении за свой собственный счет, а внутри у тебя поселяется лучший тюремщик на свете — страх.

Мы проходим мимо царь-пушки с фальшивыми ядрами и царь-колокола с отбитым краем — символов могущества государства. Государство, почувствовав свое величие, первым делом начинает заниматься какой-то ерундой, типа вот таких бесполезных монстров, годных только на то, чтобы благодарные потомки крутили пальцем возле виска, когда наступит их время платить по счетам своих малахольных предков. Одна и та же ошибка, одни и те же грабли, одна и та же расплата за чужие грехи. Банально и предсказуемо. Государство построит мега-пушку и защитит всех, только подчиняйтесь ему, трепещите и восхищайтесь. Но приходит день, а пушка оказывается бесполезным музейным экспонатом, и тебе приходится брать в руки оружие, чтобы отогнать чужаков от порога своего дома. А потом еще идти с утреца утирать сопли своему обосравшемуся в очередной раз государству.

Мы зашли в какую-то неприметную дверь, потом долго петляли по коридорам и, наконец, попали в зал с круглым столом. Сопровождавший нас офицер предложил повесить автоматы в стенной шкаф, а самим занять места за столом, что мы и сделали. Минут через пять-семь дверь открылась и в комнату, явно предназначенную для совещаний в узком кругу, вошел президент.

Моим первым движением было встать и поприветствовать главу государства, но я подавил в себе этот нелепый в данной ситуации порыв. Президент занял место во главе стола.

— Здравствуйте, господа, — сказал он.

— Здравствуй, Георгий, — ответил я. — Растешь прямо на глазах.

Он поморщился. Выглядел он не совсем здоровым, но сносно, особенно если учесть, через что ему пришлось пройти, но медицина сегодня делает просто чудеса, и кому, как не мне знать это.

— Фидель, прошу, зови меня пока официально Виталием Витальевичем. Или господином президентом. Так будет лучше для всех нас.

— Угу, — отвечаю. — Ради большого дела можно пойти на маленькую ложь, да? И не только на ложь, застрелить невиновную девочку, например.

Он опять поморщился: