Возвращение в Терпилов - Михаил Борисович Поляков

и совершать подвиги, то загляни в прошлое – посмотри на Ермака с его дружиной, на подвижников Петровской эпохи, на героев первых лет революции! А если про сегодняшний день говорить, то ты миллиард огромных проектов найдёшь, которые полностью построены на энтузиазме – Линукс, Википедия…да не счесть их. Почему же ты считаешь, что…

– Сколько пафоса… – коротким зевком перебил Борис. – Так что, выходит, будущее человечества за коммунизмом, или, точнее, этим, как там его, мега…чего-то там?

– Ультракоммунизмом, – угрюмо поправил Саша. – Да с чего ты взял, что за ним будущее? Я только предложил идею, и…

– Ну а предположим, победит она: ты, конечно, в новые вожди вылезешь? – перебил Францев.

– Да сколько тебе повторять, – снова сорвался Саша. – Принцип ультракоммунизма как раз в том, что не будет и не может быть никакого вождя! Все соратники, все равны! На короткий период может один выдвинуться в дирижёры, но без каких-то там исключительных прав.

– Ну, окей, – отмахнулся Францев. – Ну а что, если соратники твои узнают, что ты – верный слуга капитала, волк, так сказать, в овечьей шкуре? Что там у вас предусмотрено? Суд Линча сразу или десять лет без права переписки?

– Чего ты несёшь? – даже обернулся на него Саша.

– Ты на дорогу смотри, снова сейчас встрянем где-нибудь на ночь глядя. Да я о сегодняшней истории. Ты знаешь, зачем нас Стопоров в деревню посылал?

– Ну, конфликт этот с москвичами… – пожал плечами Васильев, нерешительно глянув на Францева.

– Да, любимый наш главный редактор известен же своими добротой и сочувствием, – язвительно произнёс Борис. – Нет, чувак, заказ мы исполняли.

– Какой ещё заказ?

– Ну есть там рядом компашка, «Чизвик», которая глаз положила на деревеньку. Тоже, кстати, московская. Сейчас с нашей помощью картофелеводов выгонят, ну те и придут на сладенькое.

– Да ну, фигня, – не поверил Саша.

– А ты у него самого спроси. Ну или сам рассуди – когда ещё нас на помощь обездоленным кидали?

– Если даже так, всё равно мы правы, – упрямо произнёс Саша. – Сейчас об этом деле напишем, а потом за этот твой «чизкейк» примемся. Точнее, – он хмуро глянул на Бориса, – я примусь.

– «Чизвик», – поправил Францев, – Ну а публиковаться-то где будешь? Стопоров тебе, понятно, места не даст. В столичную прессу побежишь?

– Может, и побегу.

– Ну так уволят же сразу из «Терпиловки».

– Да и хрен с ней.

– Ну смотри, – недоверчиво улыбнулся Борис. – Быстро ты так растратишься.

– Для дела не жалко. Зато не зря хлеб ел!

Он вдруг продекламировал:

А вы на земле проживете,

Как черви слепые живут:

Ни сказок про вас не расскажут,

Ни песен про вас не споют!

Францев равнодушно хмыкнул и замолчал, однако, во взгляде, напоследок брошенном им на Сашу, я впервые заметил некий проблеск уважения.

Остаток пути молодые люди провели в тишине. На улице начался холодный мартовский дождь со снегом. Огни города, уже появившиеся вдали, мутно и прерывисто помигивали, так что казалось, будто Терпилов в наше отсутствие сгорел и, покинутый жителями, медленно тлеет посреди снежной равнины. Мысль о том, что этот город со всеми его интригами, тайнами, холодным зверством, таящимся и в особняках богачей, и в трущобах бедняков, исчезнет навсегда, доставила мне странное удовольствие…

Глава двадцать третья. За липким столом

Я попросил Сашу высадить меня недалеко от центра, на оживлённом Шепиловском проспекте. Если со мной решат расправиться, сделать это на хорошо освещённой и людной улице будет труднее. Впрочем, шагая по мокрому тротуару мимо оплывающих дождём витрин, я в последнюю очередь думал об опасности. Эпизодические мысли о расследовании, заигравшем новыми красками после истории с фотографией, о предстоящем разговоре с Ястребцовым, едва вспыхивая в памяти, тут же таяли на фоне жутких сцен, виденных в деревне. Я видел перед собой то худое тело повесившегося, мерно раскачивающееся на линялом одеяле, то слышал надрывный, переходящий в плач стон вдовы, то вдруг вспоминал искажённое ужасом лицо Харченко, со всех ног бегущего к «Мерседесу»… Я как пьяный брёл куда глаза глядят, не разбирая дороги, проваливаясь в лужи и натыкаясь на прохожих. Миновав так несколько кварталов, оказался возле заведения, над дверью которого помаргивала неоновая надпись «Кафе Созвездие», а за заросшим пылью стеклом витрины красовалcя выцветший кусок картона с изображением тарелки и вилки. Как раз напомнил о себе голод – утром я забыл позавтракать, в деревне же на это не хватило времени. Словно иронизируя над претенциозностью собственного названия, кафе оказалось маленькой грязненькой пивнушкой с пластиковой мебелью, посеревшими от пыли тюлевыми занавесками и затоптанным кафельным полом. В помещении было густо накурено, на плотные волны табачного дыма падало призрачное иссиня-белое свечение, распространяемое двумя тусклыми лампами над прилавком. За столом у входа звучали два пьяных охрипших голоса.

– Ничего, Митя, сука, сам ко мне прибежит, когда крепежи надо будет делать, – стуча пивной кружкой по столу, обиженно доказывал один – краснолицый толстяк в распахнутом демисезонном пальто, под которым виднелась линялая вязаная кофта, – эти таджики тупые всё поломают ему, и посмотрю я тогда, как он заговорит. А я меньше двадцати штук за работу теперь не возьму!

Его приятель – угрюмый худой мужчина с изрезанным глубокими морщинами лбом и носом, покрытым синими прожилками, отвечал одними междометиями: «О!», «А!», и при каждом слове с размахом, как китайский болванчик, кивал головой. В руке у него дымилась сигарета, которой он затягивался с такой порывистой энергичностью, словно курил в последний раз.

В кафе в изобилии имелось спиртное – на длинной полке за барной стойкой выстроилась целая батарея водочных и коньячных бутылок разных марок, которую дополняли несколько пузатых бочонков разливного пива. Для гурманов присутствовали даже заморские текила, бренди и ром. А вот с закусками оказалось плохо – на крошечной стеклянной витрине у кассы стояли лишь несколько засиженных мухами салатов, три пачки чипсов в выцветших пакетах да кое‑какие сладости. После всех происшествий этого странного дня меня так и тянуло на алкоголь, но, сделав усилие, ограничился чашкой чая, двумя пирожными и шоколадкой. И, взяв поднос с заказом, устроился в закутке у окна.

Горячий напиток сразу привёл меня в чувство. Усилием воли отодвинув воспоминания о деревенских ужасах вглубь сознания, я постарался сосредоточиться на фактах, связанных с моим расследованием. Кто же из двух молодых людей убийца? Взяв несколько зубочисток из пластикового прибора на столе, я принялся раскладывать их перед собой в две кучки, одну определив Саше, другую – Францеву. В левую, Сашину, кучку легла деревянная палочка, обозначавшая его связь с семьёй избитого