Рассказы о привидениях - Монтегю Родс Джеймс

о пережитом им ужасе. Он заметил на стене карту, подошел и выяснил, что Илбридж-хаус находится в приходе Коксхем. Последнее название было в числе тех, что запомнились ему, когда он окидывал взором ряды приходских метрических книг. Вскоре мистер Диллет обнаружил записи о погребении 11 сентября 1757 года Роджера Милфорда, семидесяти шести лет от роду, а также о Роджере и Элизабет Меревезер, девяти и семи лет от роду, которых предали земле 19-го числа того же месяца. Этой подсказкой, пусть и ненадежной, стоило воспользоваться, и ближе к вечеру мистер Диллет отбыл в Коксхем. В восточном конце северного придела церкви находилась часовня Милфордов; на северной ее стене он увидел мемориальные доски с теми же именами. Старший из членов семьи, Роджер, обладал, казалось, всеми добродетелями, отличающими «Отца, Судью и Человека». Мемориал был воздвигнут его любящей дочерью Элизабет, которая, как гласило добавление к первоначальной надписи, явно сделанное позднее, «не пережила утраты родителя, всегда заботившегося о ее благе, и двух прелестных детей».

Более поздняя мемориальная доска относилась к Джеймсу Меревезеру, мужу Элизабет; надпись на ней сообщала, что «на заре жизни он посвятил себя – и не без успеха – тем видам искусства, которые, продолжи он свои старания, снискали бы ему, по мнению самых авторитетных знатоков, славу британского Витрувия; однако, сокрушенный посланным свыше испытанием, которое отняло у него нежную спутницу и цветущее потомство, он провел свои лучшие годы и старость в полном, хотя и изысканном затворничестве. Этим неоправданно кратким перечислением достоинств усопшего его благодарный племянник и наследник выражает свою благочестивую скорбь».

Память детей была увековечена в более скромных выражениях. Оба умерли в ночь на 12 сентября.

Мистер Диллет не сомневался, что именно Илбридж-хаус явился местом действия увиденной им ранее драмы. Возможно, в каком-нибудь старом альбоме для зарисовок или на какой-то старинной гравюре ему еще удастся отыскать убедительные доказательства своей правоты. Но сегодняшний Илбридж-хаус не оправдал его ожиданий. Это было здание сороковых годов, в елизаветинском стиле, сооруженное из красного кирпича, с каменной угловой кладкой и облицовкой. В четверти мили от него, в нижней части парка, окаймленной древними суховерхими, оплетенными плющом деревьями и густым подлеском, мистер Диллет отыскал следы фундамента с террасой, поросшие сорной травой. Тут и там валялись каменные балясины перил, среди плюща и крапивы виднелись груды обработанного камня с грубо вырезанным орнаментом из листьев. Как сказали мистеру Диллету, на этом месте стоял прежний дом.

Когда он покидал деревню, часы в церковной башне пробили четыре, и мистер Диллет вздрогнул и прикрыл руками уши. Звон этого колокола он слышал уже не в первый раз.

В ожидании предложений с другой стороны Атлантики кукольный дом, тщательно задрапированный, по-прежнему покоится на чердаке конюшни мистера Диллета, куда его перенес Коллинз в тот день, когда мистер Диллет отправился на побережье.

(Возможно, будут говорить, и не без оснований, что вышеизложенное – всего лишь вариация темы моего рассказа «Меццо-тинто», уже известного читателю. Мне остается лишь надеяться, что перемена декораций делает повтор основного мотива более-менее сносным.)

Соседская межа

Н. Роговской

– Того, кто бóльшую часть времени поглощен чтением или написанием книг, любое их скопление притягивает как магнит, и где бы оно ни подвернулось: на лотке уличного торговца, в лавке, да хотя бы на полке в гостевой спальне, – наметанный глаз не упустит случая выхватить одно-другое название; а уж если такой книголюб окажется в незнакомой библиотеке, значит хозяин дома наперед избавлен от всякой заботы о том, чем занять гостя. Составлять вместе разбежавшиеся по стеллажам тома какого-нибудь собрания или обращать стоймя тех несчастных, коих прислуга, стирая пыль, оставила в апоплексических позах, для книголюба есть дело богоугодное. Так и я однажды приводил в порядок чужую библиотеку, порой раскрывая наугад какое-нибудь октаво восемнадцатого века – полюбопытствовать, „что тут у нас“, – и через пять минут возвращая его на место в темном углу (иного оно поистине не заслуживало), и за этим приятным времяпрепровождением незаметно скоротал половину дождливого августовского дня в Беттон-Корте…

– Начало совсем викторианское, – высказал я свое мнение. – Вы намерены и дальше продолжать в таком духе?

– Хочу напомнить, – ответил мой приятель, взглянув на меня поверх очков, – что по рождению и воспитанию я викторианец, так с чего бы на викторианской яблоне выросло невикторианское яблоко? Хочу также напомнить, что нынче все, кому не лень, пишут о Викторианской эпохе полную чепуху, весьма, впрочем, тонко и точно рассчитанную. Не надо далеко ходить за примером, – сказал он, опустив на колени стопку исписанных листов, – возьмите хотя бы заголовок статьи, на днях напечатанной в литературном приложении к «Таймс»: «Ветхие годы»! Остроумно? О да, спору нет. Но, ей-богу!.. Сейчас я… Подайте мне газету, будьте любезны, там, на столе возле вас…

– Я думал, вы хотите ознакомить меня со своим новым сочинением, – не двигаясь, произнес я, – но, разумеется…

– Да, вы правы, – согласился он. – Хорошо, сперва прочитаю свое. Но после я все-таки покажу вам, что я имею в виду. Продолжим… – Он снова поднял к глазам свою рукопись и поправил очки.

– …в Беттон-Корте, где давным-давно соединились две семьи и две усадебные библиотеки. С тех пор ни один из потомков славных родов не сподобился разобрать книги, чтобы оставить нужное и избавиться от лишнего, хотя бы от дубликатов. Впрочем, я не собираюсь рассказывать здесь о курьезных находках вроде шекспировских кварто под одним переплетом с политическими трактатами; лучше поведаю о том, что случилось со мной на фоне моих библиофильских поисков, – о том, чего я не могу объяснить и что не укладывается в обычную схему моей повседневной жизни.

Как я уже упомянул, стоял дождливый августовский день, в меру ветреный, в меру теплый. Большие деревья за окном дрожали и плакали. Между ними (дом стоит высоко на склоне холма) проглядывали желто-зеленые дали и очертания сизых холмов, наполовину скрытых дождевой кисеей. В вышине происходило беспокойное и какое-то бестолковое движение низких облаков, устремлявшихся на северо-запад. Такую картину я наблюдал, позволив себе небольшой перерыв в работе – если считать работой мою добровольную возню с книгами – и подойдя к окну. Помимо уже описанного, справа виднелась крыша теплицы, с которой на землю неустанно стекала вода, а за ней – высокая церковная башня. Все благоприятствовало моим трудам: ни единого признака, что в ближайшие часы погода может проясниться. Я вернулся к стеллажам, вынул рядок одинаково переплетенных томов с пометкой «Трактаты» и перенес их на стол для более внимательного изучения.

По большей части