Конец российской монархии - Бубнов Александр Дмитриевич

— Мне хотят навязать, — говорил он мне по поводу замещения освобождавшейся мной должности генерал-квартирмейстера, — заслуженного и опытного генерала, тогда как по привычке входить самому в каждое дело я нуждаюсь всего более в слепом и немом исполнителе…

Таковых исполнителей генерал Алексеев и возил за собою с места на место в течение всей войны. Но рядом с ним пристраивались и другие, которые хорошо знали, зачем они временно шли на столь унизительные условия.

Из Ставки я уехал за несколько часов до отъезда оттуда великого князя. Накануне я был приглашен на обед к царскому столу. Подобное приглашение от имени государя передавалось обычно через особого гофкурьера, выделявшегося на фоне нашей скромной походной формы вычурным разноцветным плюмажем своего головного убора. Этот гофкурьер обходил лиц, подлежавших приглашению, за два-три часа до наступления времени, к которому они должны были собраться к высочайшему столу, и лично передавал приглашения на словах. При всех временных приездах государя в Барановичи великий князь, начальник штаба и я ежедневно — к завтраку и обеду — получали эти приглашения, и тем не менее таковые возобновлялись гофкурьером каждый раз. Кроме нас к высочайшему столу приглашались также военные представители союзных держав, жившие при Ставке, и другие чины штаба, но уже по очереди, которая весьма точно велась походным гофмаршалом. Порядок ежедневного возобновления приглашения был установлен из желания Двора сохранить за собою известную свободу, хотя установившийся обычай видеть нас постоянно за царским столом, как я уже говорил, никогда не нарушался.

Только в последний приезд государя в Ставку в качестве уже не только верховного вождя, каковое звание в старой России почиталось всегда принадлежавшим монарху, но и верховного руководителя действиями войск этот порядок был прекращен в отношении уже сдавшего свою должность генерала Янушкевича и меня. Мы, как выбывшие из состава Ставки, перешли в эти дни на довольствие в общую столовую штаба.

Получив приглашение, которое, таким образом, являлось прощальным, я в назначенное время прибыл к царскому поезду при оружии и орденах, которые до сих пор никогда нами не надевались при посещении царского поезда.

Я очень быстро убедился, что поступил вполне правильно, приняв более официальный вид. Государь за обедом говорил со мною мало, лишь столько, сколько требовалось по этикету; большинство же лиц царской свиты не вышло за пределы холодного внимания, и лишь немногие встретились и простились со мною по-прежнему тепло и сердечно.

Я сразу почувствовал себя чужим в этом сплоченном кружке, окружавшем монарха. И это чувство оставило меня лишь тогда, когда на следующий день мимо окон моего вагона быстро пронеслись последние жалкие домишки чуждого мне города, в котором расположилась Ставка и который, мне думалось, я оставляю навсегда.

Я уезжал на несколько дней на север, в Петроград, чтобы временно отдохнуть в кругу своей семьи, среди которой не был уже более года.

Желая избежать лишних проводов, я просил своих бывших сослуживцев, с которыми простился заранее, не беспокоить себя приездом на вокзал. В память нашей совместной службы они поднесли мне походный образок, долженствовавший служить мне прибежищем в трудные минуты моей дальнейшей боевой деятельности. Однако ко времени отхода поезда собралась довольно значительная группа, и в ее составе оказалось несколько лиц, вновь прибывших с генералом Алексеевым на пополнение прежнего состава штаба. На мой упрек в потере времени, обращенный к ним, один из них, известный своей слишком «мудреной», чтобы не сказать более, головой, простодушно ответил:

— Начатую атаку надо всегда доводить до конца.

Что означала эта вырвавшаяся фраза? Над этим вопросом я не счел нужным долго задумываться…

НЕСБЫВШИЕСЯ НАДЕЖДЫ

«В общем положение наших армий спокойное и уверенное в себе. Почин в действиях в частных боях понемногу переходит на нашу сторону» — так оценивалась в официальном сообщении штаба Верховного главнокомандующего обстановка на фронте уже через несколько дней после возложения императором Николаем II на себя обязанностей Верховного главнокомандующего.

Но то была только реляция, составленная в духе ожидавшегося, по-видимому, чуда. К сожалению, такового не случилось.

Германцы в этот период времени подготавливали новый удар к северу от Вильно. Подготовка эта закончилась известным свенцянским прорывом[77], выполненным в первых числах сентября, и появлением в тылу наших войск германской кавалерии. Последняя докатилась до Борисова, находившегося на линии железной дороги, соединявшей Москву с Брестом.

Отголоски этого набега отозвались беспокойством в самом Могилеве, где уже обсуждали меры к перенесению Ставки еще более на восток.

Лишь к двадцатым числам сентября, после ряда дополнительных перегруппировок, германцы были оттеснены назад к западу, и фронт наш принял форму непрерывной укрепленной линии от Рижского залива до границы с Румынией.

Началось томительное позиционное сидение…

БЫЛА ЛИ РОССИЯ ГОТОВА К МИРОВОЙ ВОЙНЕ

Как, однако, могло случиться, что Россия, вступив в 1914 г. в мировую войну и начав таковую в общем успешно, должна была в следующем году выполнить своими армиями общее наступление, в результате которого неприятелю была не только обратно отдана занятая вначале Галичина, но и уступлена значительная часть отечественной территории?

Ответ на этот вопрос полностью может быть дан только один: Россия не была подготовлена к такой войне, которую ей пришлось вести.

Боевая готовность русской армии была коренным образом нарушена русско-японской войной 1904–1905 гг. Восстановление же этой готовности после войны встретило большие затруднения как в финансовом отношении, так и вследствие многочисленных командировок, выпавших на долю войск в период народных волнений, развернувшихся вслед за войной.

Еще зимою 1908/09 г. на одном из совещаний в присутствии государя по случаю присоединения Австрией Боснии и Герцеговины тогдашний военный министр генерал Редигер принужден был громогласно заявить, что русская армия не только не в состоянии проявить какие-либо активные действия, но и затруднена даже в защите собственных границ.

Неготовность армии была констатирована и в 1912 г., в острый период Балканской войны. Только к 1914 г. наши войска успели выйти из состояния своего бессилия. Тем не менее даже к этому году наши сухопутные вооруженные силы все еще не освободились от многих весьма существенных недостатков и продолжали оставаться крайне недостаточно снабженными боевым материалом и техническими средствами. В свою очередь, отечественная промышленность в период вновь надвинувшейся войны не могла справиться с удовлетворением возникших потребностей; приобретение же и доставка предметов боевого снабжения из-за границы были сопряжены с большими затруднениями.

В результате таких условий русская армия в течение первых же месяцев мировой войны стала испытывать крайнюю нужду в предметах вооружения, отсутствие коих обрекло ее на ужасающий некомплект, невзирая на обилие в то время еще человеческого материала. Армия эта должна была ограничивать себя и в расходовании боевых припасов, не имея возможности отвечать соответствующим образом на огонь своих противников. На каждом шагу она испытывала также на себе техническое превосходство своих противников, что не могло не отражаться на психике войск и их сопротивляемости.

Но это лишь одна сторона. И, может быть, не самая главная. Россия оказалась не готовой к войне и с более общей точки зрения.

Современная война в интересах доведения ее до победного конца требует крайнего напряжения решительно всех сил наций, как материальных, так и моральных. К такой всесторонней мобилизации Россия не была готова. Среди отдельных частей ее и различных слоев населения сознание государственного единства было развито чрезвычайно слабо. Народонаселение России было далеко не однородно, и на окраинах уже издавна бурлили различного рода центробежные настроения. Что же касается коренного русского населения, то оно главной своей массой жило, пребывая в темноте и безграмотности. Это население было разбросано по деревням, разъединено между собою огромными расстояниями, плохими сообщениями и погружено с головою в свою трудовую неприглядную хозяйственную жизнь. В это же время оторвавшиеся от низов тонкие верхние слои русского общества, приобщившиеся к западной культуре и успевшие внести в нее собственные весьма ценные и всеми признанные вклады, не могли не видеть всей отсталости своей Родины. И потому значительная часть русской интеллигенции настойчиво требовала от правительства решительных мер по выведению великой страны из мрачного тупика самодержавного строя. Власть, однако, упорствовала: она считала, что самодержавие, опирающееся на дворянско-помещичий класс, непереступимая особенность уклада русской жизни. И этот взгляд, как увидим дальше, отбросил постепенно массы населения в оппозицию.