Однажды в Париже - Жиль Мартен-Шоффье

В этом была вся она: нападать, ни на чем не настаивая, и подходить к сути проблемы как к чему-то уже забытому. А затем удаляться. Теперь, когда Аньес сказала свою колкость, она принялась за работу:

— И речи не может быть о том, чтобы водить его от картины к картине. Не надо, чтобы у повара было несварение желудка. Мы начнем с этого полотна под названием «Скат», перейдем к выставленным по соседству «Остаткам завтрака» и к «Буфету», затем пройдем дальше, не останавливаясь у множества картин, чтобы взглянуть на другие картины, о которых я думаю. По дороге между залами я расскажу ему короткие анекдоты о Лувре. Это легче запомнить, чем ученые и наводящие скуку рассуждения о палитре и манере великих мастеров. Уже через полчаса об этом ничего не помнишь. А так, я надеюсь, ему не будет скучно. Во всяком случае, он узнает что-то новое.

Легко, как ни в чем не бывало, Аньес подчеркивала множество забавных деталей, на которые без нее я никогда бы не обратил внимания. Проходя мимо сцены попойки, написанной Латуром, она заметила, что у всех шести мужчин большие носы:

— Сегодня это был бы исключительный случай. Но не в то время. Каждый второй ребенок умирал в возрасте до пяти лет. А маленькие носики, постоянные очаги ринофарингитов, часто приводили к фатальным последствиям. Выживали те, у кого был большой нос.

Аньес замолчала, улыбнулась и добавила:

— Как говорят, большому носу соответствует большой половой орган. Какое хорошее время для женщин. Только лучшие из вас имели к нам доступ.

И так далее, и тому подобное. В тех случаях, когда другие говорили бы напыщенно, она любезничала, но относилась к своей работе очень серьезно. Миновав Латура, мы перешли к полотну «Завтрак из устриц» Жана-Франсуа де Труа, на котором изысканность обстановки и костюмов придворных сочеталась с грубостью нравов, поскольку те, кто трапезничал, бросали пустые створки раковин прямо на голову устричникам, стоявшим на коленях позади них. Затем настала очередь «Обильного завтрака» Депорта, роскошного набора ферментов для развития подагры, с которой, по словам Аньес, боролись, выпивая целые литры чая, очень дорогого напитка в те времена; чай был рекомендован Королевским медицинским обществом, и вкус его считали похожим на вкус гнилой соломы. Как у белки, у Аньес про запас было множество маленьких историй, чтобы оживить Историю. Так, она рассказала, что во время каждой трапезы Людовику XIV подавали множество блюд; король только пробовал блюда, все потом тут же отправляли на длинные общественные помосты, куда дворяне посылали своих слуг, чтобы те покупали эту еду. После недолгой паузы в рассказе об эпохе Депорта эта непредсказуемая женщина без усилий прервала романтический полет моих мыслей, проговорив:

— Это художник, которого я очень люблю последнее время. Большинство его работ находится в Фонтенбло, потому что он писал в основном сцены охоты. Мы видели их с Брюсом. Я хотела бы показать ему вот эту картину. Я скучаю по нему…

Сказать это мне, который выложил деньги за то, чтобы отправить этого янки обратно домой раз и навсегда! Лучше услышать это, чем оглохнуть, не спорю, но это было почти одно и то же. Поскольку я совсем не испытывал желания разделять эту прогулку с Брюсом, то предпочел не делать комментариев. Вместо того чтобы свести на нет этот вопрос, они растянули бы его обсуждение. А об этом не могло быть и речи. Удовольствие, полученное от этого посещения Лувра, заставило меня буквально всем своим нутром почувствовать, что я потеряю, если лишусь Аньес. Лучше стоило биться за нее. Отойдя на минуту, я позвонил журналисту, который брал интервью у мэтра Делора, и попросил его срочно пойти в секретариат редакции и добавить в его статью имя американской звезды. Аньес будет поставлена перед свершившимся фактом! После чего, широко улыбаясь, я вернулся, готовый дальше слушать лекцию по истории искусств, и вновь подпал под очарование Аньес. Некоторым образом, кстати, она меня успокоила. Она все сводила к Франции. Пройдя перед «Кубком с фруктами» Любена Божена и «Корзиной клубники» Луизы Муайон, мы дошли до «Брака в Кане» Веронезе, огромного полотна, изображавшего «трапезу Господню». Аньес рассказала, что среди гостей на пиру узнаваемы лица Сулеймана Великолепного, который был нашим союзником; родившейся в Лувене и воспитанной в Брюсселе Элеоноры Австрийской, которая, несмотря на свое имя, родным языком считала французский; ее брата Карла V, который говорил по-немецки со своими лошадьми, по-испански — с Богом, но на нашем языке — с женщинами; наш король Франциск I занимал на пиру почетное место. Аньес обращала мое внимание только на наших. Она скрывала свой шовинизм под покрывалом культуры, но постоянно показывала на это покрывало пальцем. Она принимала прошлое нашей страны за отмычку, открывающую все сердца. Эта женщина не уедет так просто в Соединенные Штаты. У меня прошла бледность. К тому же Аньес мне помогала. Уверенная, что успешно сдаст свой завтрашний экзамен, она больше руководствовалась в своих действиях первым впечатлением, чем я. В конце экскурсии она подвела меня к картине Жерико «Плот Медузы». Аньес намеревалась показать своему мэтру повару лицо Франции, жестокой, способной противостоять действительности и переварить ее.

— Не хотела бы, чтобы он принимал нас за легкомысленных людей, способных только накрыть на стол и сделать соус с взбитыми сливками. Ведь мы более сложные.

Действительно. Особенно она. Аньес мне доказала это спустя десять минут, когда мы пошли в «Кафе Марли», чтобы пообедать. Мы заранее не заказали столик, и очень элегантный метрдотель предложил нам расположиться на террасе — на улице под согревающим зонтиком. Он говорил медленно, очень уверенный в себе, настоящий «сеньор». От соседства с Лувром, должно быть, ему перекосило мозги. Он тоже стал считать себя частью национального достояния. Аньес вернула метрдотеля с небес на землю. Досадные помехи сегодня не должны были беспокоить ее. Она очень куртуазно попросила его предпринять небольшой инспекционный осмотр помещения ресторана в поисках свободного столика. Пока он это делал, я стал говорить о том, как расточительно расходуют электричество эти печи от дизайнеров. Веками в этом дворце мерзли в холода. Моя тоска по прошлому не убедила Аньес.

— Архаичные цивилизации расходовали природные ресурсы еще более расточительно, — сказала она. — Зеленые меня просто смешат. В Амазонии индейцы юги рубят деревья, чтобы сорвать с них плоды. Знаменитое бережное отношение к окружающей среде американских индейцев — это просто вздор. Я уже не говорю о целых лесах, которыми пожертвовали, чтобы обогревать Версаль.