Сага о короле Артуре - Мэри Стюарт

— Тут должна быть бухточка — белый пляж и ручей, впадающий в реку, — а за ней холм и сосновая рощица. Надо пристать там.

Он кивнул. Было решено, что мы с Кадалем высадимся в устье по другую сторону от Маридунума, в известном мне месте, и оттуда незаметно выберемся на южную дорогу и будем выдавать себя за корнуэльцев.

Говорить должен был я, но и Кадаль неплохо знал тамошнее наречие — его выговор мог бы обмануть любого, кроме разве урожденного корнуэльца.

У меня с собой было несколько горшочков с мазями и шкатулка с медикаментами, так что я в случае чего мог сойти за странствующего лекаря. Эта личина могла позволить пробраться почти в любое место, куда мне было нужно.

Маррик остался на корабле. Он должен был приплыть в порт вместе со всеми, разыскать в городе старых знакомых и узнать, что нового слышно. А Кадаль отправится вместе со мной к Галапасу и будет связующим звеном между мною и Марриком. Корабль простоит в устье три дня; Маррик уедет на нем и увезет с собой все собранные сведения.

Поплывем ли обратно мы с Кадалем, зависит от того, что мы узнаем: мы с отцом не забывали, что после участия Камлаха в мятеже Вортигерн похозяйничал в Маридунуме, как лиса в курятнике, — и, быть может, его саксы тоже.

В первую очередь я должен был добыть вести о Вортигерне и отослать их отцу; затем мне нужно было разыскать мать и узнать, все ли с ней в порядке.

Хорошо было снова очутиться на земле! Правда, назвать ее сушей было сложно: холмик порос высокой травой, и она была мокрая от росы. И все же, когда лодка скрылась в тумане и мы с Кадалем стали подниматься к дороге, я ощущал себя легким и был в приподнятом настроении.

Не знаю, что я ожидал найти в Маридунуме, — по-моему, меня это даже особенно не волновало. Не возвращение домой возбуждало и радовало меня, а то, что я наконец могу сделать что-то для Амброзия. Правда, я еще не пророк, но зато я мужчина и его сын. Похоже, я тогда про себя надеялся, что мне придется умереть за него. Я был еще очень молод…

До моста мы добрались без приключений. На мосту нам повезло: мы встретились с барышником, у которого была при себе пара лошадок — он надеялся сбыть их в городе.

Я купил одну из них, поторговавшись ровно столько, чтобы не возбудить подозрений; он был так доволен, что даже отдал мне в придачу довольно потертое седло. К тому времени, как сделка была завершена, солнце уже встало и на дороге появились люди. Но на нас никто особого внимания не обратил — кроме одного мужичка, который, видно, признал лошадь. Он ухмыльнулся и сказал — скорее Кадалю, чем мне:

— И далеко ты собрался уехать, парень?

Я сделал вид, что не расслышал. Уголком глаза я видел, как Кадаль развел руками, пожал плечами и закатил глаза, как бы говоря: «Мне приходится делать, что он велит, а что с него возьмешь!»

На дорожке, ведущей вдоль берега, никого не было. Кадаль шагал рядом со мной, взявшись рукой за узду.

— Ты знаешь, а он прав. На этой старой кляче далеко не уедешь. А кстати, далеко ли нам?

— Должно быть, меньше, чем мне кажется. От города — миль шесть.

— И все в гору?

— Ну, на худой конец пойду пешком.

Я провел ладонью по жилистой шее конька.

— А ты знаешь, он вовсе не так плох, как кажется. Откормить его как следует — и он будет в порядке.

— Ну ладно, значит, ты не зря деньги выкинул. Что ты высматриваешь там, за стеной?

— Я тут жил.

Мы проезжали мимо дворца моего деда. Он, похоже, почти не изменился.

Сидя на лошади, я мог заглянуть за стену. На террасе росла айва. Ее огненные цветы раскрывались под лучами утреннего солнца. А ют и сад, где Камлах угощал меня отравленным абрикосом. А вот и ворота, через которые я выбежал тогда, заливаясь слезами…

Конек вез меня дальше. Вот фруктовый сад. Почки на яблонях уже набухли, вокруг терраски, где, бывало, сидела и пряла Моравик, пока я играл у ее ног, пробивалась упругая молодая трава.

А вот и то место, где я перемахнул через стену в ночь побега; вот к этой наклонившейся яблоне я привязал тогда Астера.

Стена была разрушена, и я видел сквозь пролом лужайку с жесткой травой, по которой бежал в ту ночь, выпрыгнув из окна своей комнаты, ставшей погребальным костром Кердика.

Я остановил лошадь и вытянул шею, чтобы разглядеть дом. Я неплохо потрудился в ту ночь: все строения — моя комната и примыкавшие к ней ряды построек — исчезли. Но конюшни были все те же — значит, огонь не добрался до них в ту ночь.

Две стороны колоннады, уничтоженные огнем, были отстроены заново, в современном стиле, который никак не гармонировал со всем остальным: квадратные столбы, сложенные на скорую руку из больших, грубо отесанных камней, поддерживали бревенчатую крышу, а между ними были глубокие квадратные окна.

Строение выглядело уродливым и неуютным — единственным его предназначением было защищать от непогоды. «Нет, — подумал я, — лучше снова сесть в седло и ехать дальше, в пещеру…»

— Чего ты ухмыляешься? — спросил Кадаль.

— Ничего. Просто я, кажется, сделался настоящим римлянином. Как ни странно, здесь я уже не чувствую себя дома. Хотя, честно говоря, в Малой Британии тоже.

— А где же тогда твой дом?

— Сам не знаю. Должно быть, там, где граф. Так что в ближайшее время моим домом, видимо, будет что-нибудь в этом духе. — Я кивнул на старые римские казармы, видневшиеся позади дворца.

Они лежали в руинах, там царило запустение. Оно и к лучшему, подумал я. По крайней мере, судя по всему, Амброзию не придется сражаться за этот город. Дайте Утеру двадцать четыре часа, и он живо приведет все в порядок. А вот и монастырь Святого Петра. Его, по всей видимости, не коснулись ни огонь, ни копье.

— Знаешь что? — сказал я Кадалю, когда мы обогнули стену монастыря и начали подниматься по тропе, ведущей к мельнице. — Если и есть место, которое я могу назвать своим домом, так это пещера Галапаса.

— Ну, вот это уж совсем не по-римски, — сказал Кадаль, — Нет, мне подавай добрую таверну, теплую постель да жареной баранинки, а пещеры можешь оставить себе.

Даже с этой дохленькой лошадкой дорога показалась мне короче, чем раньше.

Мы скоро добрались до мельницы и повернули наверх. Словно и не было всех этих лет. Казалось, лишь вчера я въезжал в эту долину, светило солнце, и ветерок шевелил сивую гриву Астера. Нет, даже еще не Астера — вон под тем же терновником как будто тот же самый придурковатый мальчишка стережет тех же овец, что и в тот день, когда я приехал сюда впервые.

Когда мы подъехали к развилке, я невольно огляделся, ища вяхиря. Но все было тихо — лишь кролики перебегали в зарослях молодого папоротника.