Ключ Сары - Татьяна Росней

Моя длинноногая старшая дочь скорчила рожицу.

— Мама, ты ведешь себя как параноик.

Она схватила малышку за пухленькую ручку и усадила на трехколесный велосипед. Та яростно заработала маленькими ножками, велосипед покатился по гаревой дорожке, и Зоя вприпрыжку пустилась следом. Малышка повизгивала от восторга, отчаянно выгибая шейку назад, чтобы убедиться, что я смотрю на нее, со всем тщеславием, присущим двухлетнему ребенку.

Центральный парк и первое по-настоящему многообещающее дуновение весны. Блаженствуя, я вытянула ноги и подставила лицо солнечным лучам.

Мужчина, сидевший рядом, ласково погладил меня по щеке.

Нейл. Мой приятель. Немного старше меня. Адвокат. Разведен. Живет в районе Флэт-Айрон с двумя сыновьями-подростками. Меня познакомила с ним сестра. Он мне нравился. Нет, я не была в него влюблена, но мне нравилось его общество. Он был интеллигентным, воспитанным человеком. Он не собирался жениться на мне, хвала Господу, и даже время от времени мирился с моими дочерьми.

С тех пор как мы переехали сюда, у меня сменилось несколько приятелей. Ничего серьезного. Ничего особенно важного. Зоя называла их моими поклонниками, а Чарла — кавалерами, в духе Скарлетт О'Хары. Моего предыдущего поклонника, который был до Нейла, звали Питером. Он являлся обладателем картинной галереи, роскошной плеши на затылке, которая причиняла ему нешуточные страдания, и продуваемой всеми ветрами мансардной мастерской-квартирки. Все они были приличными, скучноватыми, стопроцентными американцами средних лет. Вежливыми, искренними и педантичными. У них была достойная работа, они отличались хорошим воспитанием и поведением, а также тем, что были разведены. Они заезжали за мной, они привозили меня обратно, они предлагали мне свою руку и свой зонтик. Они приглашали меня на обед, водили в театр, Музей современного искусства, в оперу, на бродвейские шоу-премьеры, на ужин и иногда укладывали в свою постель. Нельзя сказать, чтобы я была в восторге, но приходилось терпеть, во всяком случае. В последнее время я занималась сексом главным образом потому, что чувствовала себя обязанной заниматься им. Он получался каким-то механическим и скучным. Из него тоже что-то ушло. Страсть. Наслаждение. Пылкость. Словом, из него ушло почти все.

У меня появилось стойкое ощущение, будто кто-то — я? — перематывает вперед в ускоренном режиме фильм моей жизни, в котором я выгляжу в точности так, как один из туповатых персонажей Чарли Чаплина. То есть делаю все, что полагается делать, только неловко и поспешно, как будто у меня нет другого выхода, и на губах у меня застыла вымученная улыбка, и я делаю вид, что абсоютно счастлива и довольна своей новой жизнью. Иногда Чарла украдкой бросала на меня встревоженные взгляды, а потом неизменно интересовалась:

— Эй, с тобой все в порядке?

Она подталкивала меня локтем, и я послушно бормотала:

— Да, конечно, все просто замечательно.

Кажется, она мне не очень верила, но на какое-то время оставляла в покое. Временами и мать внимательно всматривалась в мое лицо, после чего обеспокоенно поджимала губы:

— У тебя все в порядке, милая?

Я с беззаботной улыбкой отмахивалась от ее страхов.

___

Великолепное, свежее, прохладное утро в Нью-Йорке. Такого никогда не бывает в Париже. Вкусный свежий воздух. Ярко-синее небо. Над деревьями нависает линия горизонта большого города. Очень большого. Впереди сплошные заросли кустарников и деревьев. Слабый ветер доносит запахи хот-догов и сдобных кренделей.

Я протянула руку и погладила Нейла по колену, по-прежнему не открывая глаз, прикрытых от лучей набирающего силу солнца. Нью-Йорк и его контрастная, яростная погода. Палящее лето. Морозная зима. И свет, озаряющий город, — яркий, серебристый свет, который я в конце концов полюбила. Теперь мне кажется, что Париж и его серые дождливые рассветы остались где-то на другой планете.

Я открыла глаза и принялась наблюдать за тем, как резвятся и скачут мои дочери. Буквально за одну ночь Зоя превратилась в потрясающе красивую девочку-подростка, гибкую и подвижную. Она походила одновременно и на Чарлу, и на Бертрана, она унаследовала их породу, класс, очарование, обаяние, и эта вздорная и необыкновенно мощная комбинация Джермондов и Тезаков приводила меня в восхищение.

Малышка, впрочем, была совершенно другой. Мягкая, кругленькая, хрупкая. Она требовала внимания, заботы, поцелуев и ласк, причем намного больше, чем Зоя в ее возрасте. Может, все дело в том, что рядом с ней не было отца? Или в том, что мы втроем — я, Зоя и она — уехали из Франции в Нью-Йорк вскоре после ее рождения? Я не знала. Честно говоря, и не особенно мучила себя подобными вопросами.

Было очень странно и непривычно вновь вернуться в Америку после стольких лет, проведенных в Париже. Я до сих пор временами ощущала эту странность. Я все еще не чувствовала себя дома. И часто спрашивала себя, сколько еще это может длиться. Но так уж получилось. У меня возникли серьезные осложнения. И это решение далось мне нелегко.

Малышка родилась недоношенной, что стало причиной нешуточной тревоги, боли и беспокойства. Она появилась на свет сразу же после Рождества, за два месяца до планируемого срока. Мне пришлось пережить болезненное кесарево сечение в операционной клиники Святого Винсента. Рядом со мной находился Бертран, обеспокоенный, взвинченный и трогательный, словом, непохожий сам на себя. В результате всех этих мучений я родила крошечную, прекрасную маленькую девочку. Был ли Бертран разочарован? Что до меня, то я, во всяком случае, не была. Этот ребенок значил для меня слишком много. Я сражалась за нее, я не сдавалась и победила. Она стала для меня наградой.

Вскоре после ее рождения и перед самым переездом в квартиру на рю де Сантонь Бертран набрался смелости и признался, что любит Амели, собирается жить с ней и хочет переселиться в ее квартиру на Трокадеро. Он заявил, что не может больше обманывать меня и Зою, что развод должен состояться обязательно, но процедура будет быстрой и безболезненной. И тогда, слушая его пространные и путаные признания, глядя, как он меряет шагами комнату, заложив руки за спину и опустив глаза, я впервые подумала о том, чтобы вернуться в Америку. Я дослушала Бертрана до конца. Он выглядел опустошенным, сломленным, обессиленным, но справился со своей нелегкой задачей. Наконец он был честен со мной. И с собой тоже. Я во все глаза смотрела на своего красивого, чувственного мужа, а потом поблагодарила его. Он не на шутку удивился. Бертран признался, что ожидал более сильной и резкой реакции с моей стороны. Он ожидал криков, оскорблений, ссоры. Малышка у меня на руках завозилась и запищала, размахивая крошечными ручонками.

— Никаких ссор, — пообещала я. — Никаких криков, никаких оскорблений. Ты доволен?

— Доволен, — ответил он. А потом наклонился и поцеловал меня и ребенка.

Он уже чувствовал и вел себя так, словно ушел из моей жизни. Ушел навсегда.

В ту ночь, поднимаясь с кровати, чтобы накормить голодную малышку, я думала о возвращении в Штаты. Но куда, в Бостон? Нет, сама мысль о том, чтобы вернуться в свое прошлое, в город своего детства, вызывала у меня отвращение.

И внезапно я поняла, что должна сделать.

Нью-Йорк. Зоя, я и малышка, мы можем поехать в Нью-Йорк. Там жила и работала Чарла, да и мои родители находились неподалеку. Нью-Йорк. А почему бы и нет? Я не слишком хорошо знала этот город, мне еще никогда не приходилось подолгу бывать там, если не считать ежегодных поездок в гости к сестре.

Нью-Йорк. Пожалуй, единственный город в мире, способный составить конкуренцию Парижу в смысле полнейшей непохожести на него. Чем больше я думала, тем больше мне нравилась эта идея. Я не стала обсуждать ее с друзьями. Я знала, что Эрве, Кристоф, Гийом, Сюзанна, Холли, Джейн и Изабелла будут расстроены моим отъездом. Но знала я и то, что они поймут меня и одобрят мое решение.

А потом умерла Mamé. Она кое-как оправилась от последствий перенесенного в ноябре инсульта, но больше не могла разговаривать, хотя и пришла в сознание. Ее перевезли в отделение реанимации в клинику Кошена. Ее смерть не стала для меня неожиданностью, я внутренне готовилась к ней, но все равно потрясение оказалось очень сильным.

И вот на похоронах, которые состоялись в Бургундии, на маленьком печальном кладбище, Зоя спросила у меня:

— Мама, а мы действительно должны переезжать на рю де Сантонь?

— Думаю, что твой отец ожидает от нас именно этого.

— А ты сама хочешь жить там?

— Нет, — честно ответила я. — Не хочу. Я не хочу переезжать туда с того самого момента, как я узнала, что случилось там когда-то.

— Я тоже не хочу.

Потом она сказала:

— Но где же мы тогда будем жить, мама?

И я ответила, легко, шутливо, ожидая, что она насмешливо и неодобрительно фыркнет: