Лишённые родины - Глаголева Екатерина Владимировна

Брут мучается, дав страшную клятву: убить отца ради блага своего отечества. Он восхищается великим Цезарем и ненавидит его, гордится и стыдится того, что он его сын… Царь-батюшка… Государь, отец наш… Нет, Брут — не Александр, это они — русские дворяне, которые одной крови со своим царем, но должны пролить ее ради всеобщего блага…

Цезарь знает, что обречен, и всё же пытается образумить сына: Риму нужна твердая рука.

La liberté n'est plus que le droit de se nuire Rome, qui détruit tout, semble enfin se détruire[21].

Но Кассий, убийца друга, ликуя объявляет римлянам о том, что у них больше нет господина. Найдутся ли средь них привыкшие пресмыкаться трусы, которые станут жалеть о Цезаре и своем рабстве? Римляне отвечают ему: Цезарь был тираном, да сгинет сама память о нём!

— Эх, если б этак и нашего! — воскликнул Каховский.

— Я готов, господа! — тотчас отозвался Потемкин.

— Что ж! Говорю при всех: прикончишь Бутова — подарю тебе свое имение! Галера станет твоей!

Начались шумные возгласы, посыпались остроты… Ермолов же не мог стряхнуть с себя колдовского влияния пьесы. Последние строки — слова молодых помощников Цезаря, быстро сумевших переменить лагерь, — всё еще звучали в его ушах тревожным набатом:

Ne laissons pas leur fureur inutile; Précipitons ce peuple inconstant et facile: Entraînons-le à la guerre; et, sans rien ménager, Succédons à César en courant le venger[22]. ***

«Сим извещаю, что Дениско, Мархоцкий, Кречентовский и Ивинский выехали по паспорту генерального консула в Молдове, статского советника Северина, из Ясс в Санкт-Петербург, высидев в Дубоссарском карантине семнадцать дней; въехали в границы российские через Дубоссарскую таможню 13 марта, в Киев же прибыли второго апреля. А как фамилия Дениско есть небессумнительная и известна в рассуждении открывшегося заговора поляков на восстановление прежнего бытия Польши, и Денискины легионы прежде были в Молдове и делали нападения на Галицию, об их прибытии сообщаю особо. При том отметить надлежит, что между ними никаких подозрений не замечено».

Получив это донесение киевского военного губернатора Розенберга через Тайную канцелярию, император распорядился сообщить о приезде поляков московскому генерал-губернатору Ивану Петровичу Салтыкову и петербургскому военному губернатору графу Буксгевдену «для надлежащего за поведением их наблюдения». Поведение это выглядело вполне благопристойно, и великодушный государь соизволил дать аудиенцию Дениско, который вышел из Зимнего генерал-майором и владельцем двухсот душ с землею на Подолье, взамен конфискованного у него Загужа.

Проторенной им дорожкой (Константинополь, Бухарест, Яссы) в столицу приехал и Ксаверий Домбровский, обещавший привести на русскую службу польских эмигрантов. Ему оказали особенно ласковый прием, удививший даже самого «генерала Повалю»: Павел принял его за Яна Генрика Домбровского и рассчитывал, что польские легионы станут теперь служить ему. Недоразумение вскоре разъяснилось, но государь не отказал Домбровскому в своей милости: получив тысячу рублей на руки и чин генерал-майора с пенсией в семьсот рублей в год, тот выехал в Вильну, чтобы стать шефом Конного Польского полка из десяти эскадронов, созданного в июне прошлого года, которому были теперь пожалованы знамена: одно белое и девять пунцовых, с алым крестом в золотом сиянии и серебряной бахромой.

***

Дни утекали друг за другом, а Немцевич всё не мог прийти в себя. Почему Тадеуш так с ним поступил? Разве он не был ему верным товарищем? Юлиан думал, что они как братья, знают друг о друге всё и всё поверяют друг другу, а он… Когда вечером четвертого мая Тадеуш сказал, что завтра рано утром уезжает во Францию, Юлиан был как громом поражен. Как? Зачем? И почему он говорит об этом только сейчас, перед самым отъездом? Он ведь готовился к этому не день и не два… Немцевич умолял взять его с собой, но Костюшко сказал, что это невозможно. И уехал. Еще до рассвета. В одной карете с Джефферсоном.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Когда желтая лихорадка ушла из Филадельфии, они вернулись туда, на Четвертую улицу. Во Франции разгорелся какой-то дипломатический скандал с участием американских послов, Джефферсон был этим захвачен, в прессе, как обычно, началась свара… Юлиан не слишком понимал, в чем там дело, он почти не говорил по-английски — в отличие от Тадеуша. А журналисты… им нужно ругать известных людей, чтобы увеличивать продажи своей газеты. На чью мельницу они льют воду? Взять хоть этого Уильяма Коббета и его «Газету дикобраза». Там досталось всем: и доктору Рашу (зачем он лечил кровопусканием больных желтой лихорадкой), и Джефферсону, прижившему двух детей с рабыней, и Костюшко. Да, и Тадеушу тоже. Этот «Дикобраз» писал, что Павел зря отпустил польского генерала, а Тарлтон поставил себя в смешное положение, вручив ему почетную шпагу. Почему здесь, в Америке, терпят газетенку агента англичан? Свобода слова… Всё равно то, что думают в глубине души, вслух не скажут.

Тадеуш не сказал, что возвращается во Францию. Юлиан так радовался, что друг идет на поправку! Друг… Как он оживлялся, когда к ним заходил Джефферсон! Они разговаривали часами. В основном о рабстве и его отмене. Тадеуш произнес однажды фразу, которую понял и Юлиан: сначала надо сделать из рабов людей, а потом людей превратить в граждан. Как это верно и точно! Но Тадеуш — человек дела, ему мало витийствовать в гостиных или писать памфлеты, как Джефферсон. Почему же они здесь стали не разлей-вода? Костюшко подарил Джефферсону медвежью шубу и соболий воротник, полученные от русского царя, хотя зимы тут не в пример мягче, чем в Польше или в России, и нарисовал его портрет — в профиль, с задорно вздернутым носом, в лавровом венке… Джефферсон хочет баллотироваться в президенты на следующих выборах.

Юлиан думал, что они едут в Америку надолго. Как ветеран Войны за независимость, Костюшко имел право на земельный участок. Конгресс наконец-то выплатил ему жалованье за почти семь лет службы военным инженером — восемнадцать тысяч девятьсот двенадцать долларов (за четырнадцать послевоенных лет набежали проценты) и выделил пятьсот акров земли на реке Сайото, в штате Огайо. Это довольно далеко от Филадельфии — почти как от Петербурга до Москвы, только по бездорожью. У Джефферсона есть фольварк Монтичелло в штате Виргиния, там пять тысяч акров, то есть тысяча восемьсот пятьдесят десятин. Он не приглашает гостей к себе, потому что дом сейчас перестраивают на французский манер, но любит рассказывать о своем хозяйстве.

Монтичелло — райский уголок среди невысоких холмов, лесов и полей. Господский дом утопает в зелени; в садах и на огороде Джефферсон ставит эксперименты по скрещиванию разных растений. К югу от усадьбы выстроились в ряд молочная ферма, прачечная, амбары, небольшая фабрика по производству гвоздей, столярная мастерская и бревенчатые хижины для рабов. В одной из них живет та самая Салли Хемингс — чернокожая служанка и… единокровная сестра покойной жены Джефферсона Марты, которая теперь делит ложе вдовца. На плантациях работают еще полторы сотни негров. Рабов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Штат Огайо граничит с Виргинией. Юлиан думал, что, получив свой надел, Тадеуш выкупит несколько чернокожих и сделает их вольными землепашцами в своем поместье, чтобы подать пример соседям. Но он решил по-другому.

Тадеуш почти оправился от своих ран, встал на ноги и заново научился ходить. И всё же он думает, что отпущенный ему век недолог. Какой из него помещик? Он всю жизнь был воином, хозяйством занимался его старший брат. Поэтому Костюшко составил завещание. Свои земли в Огайо и деньги он завещал Джефферсону, чтобы тот употребил их на выкуп рабов, включая его собственных. Ведь Томас не признал своих детей от Салли — трехлетнюю Гарриет и новорожденного Беверли; пусть же они вырастут свободными. Джефферсон торжественно дал ему слово в точности исполнить его волю. А потом отвез в Нью-Касл в штате Делавэр и посадил там на корабль, идущий во Францию…