Лишённые родины - Глаголева Екатерина Владимировна

***

На «галере» праздновали возвращение Дехтерева.

В Петербурге, куда его отправили под арестом, Петр Степанович долго не задержался: никаких письменных доказательств против него не было, сам он всё начисто отрицал. Наконец, за него вступились влиятельные люди, его освободили и вернули в Смоленск под надзор губернатора.

Губернатора сильно опасаться не стоит: человек он в Смоленске новый, только в декабре переведен сюда из Ярославля, еще не освоился и сам говорит, что чувствует себя здесь иностранцем. Лев Васильевич Тредьяковский, сын известного пиита. Разменял шестой десяток, человек честный, умный и осторожный, масон. Вступив в управление губернией, сразу же стал хлопотать об открытии в Смоленске заведения для воспитания сирот благородного сословия, а еще рабочего дома и лазарета при тюрьме. Этот не станет писать доносы. Но кто же всё-таки донес на Дехтерева?

В воздухе плавал сизый табачный дым; при взрывах хохота огоньки свечей начинали испуганно метаться. С десяток офицеров расселись с трубками в креслах и на диване; пустые бутылки из-под шампанского поставили на пол у двери; майор Потемкин взгромоздился на подоконник и, покачивая ногой, смотрел вниз, на двор; Алексей Ермолов разглядывал корешки книг в шкафах. Саша собрал здесь изрядную библиотеку! Книги всё больше на французском, и запрещенные есть…

За последние месяцы Алексей стал полноправным членом «канальского цеха», ему дали ложное имя для тайной переписки — Еропкин. Брат Александр Каховский был Молчанов, полковник Дехтерев — Гладкий, подполковник Михаил Тутолмин — Росляков, полковник Николай Тучков — Клочков, капитан Стрелевский — Катон… Ермолов знал только их да Дехтерева с братом-майором и генерал-майора Петра Васильевича Киндякова с братом Павлом, поручиком. После февральского ареста Дехтерева Петр Киндяков принял у него Петербургский драгунский полк. Имена офицеров других полков — в Смоленске, Дорогобуже, Несвиже, Орле, Калуге, Москве, Киеве — держались привлекшими их «канальями» в строгом секрете даже от товарищей, чтобы никто не смог их выдать, пусть и ненароком. Если какой-нибудь офицер решался выйти из организации, за ним устанавливали слежку — не сделался бы Бутовым слугой.

Саша не может простить Бутову его обращения с Суворовым. Кроме того, они все видят, что на их глазах губят армию, с превеликим трудом и любовью созданную и выпестованную Потемкиным, Румянцевым, Суворовым… Что толку в театральной маршировке, алебардах и эспонтонах, нелепых цветах для воротников и манжет — абрикосовый, изабелловый, селадоновый?.. Поди объясни солдатам разницу между изабелловым и песочным, а за несоблюдение формы обмундирования могут сослать в Сибирь! Пруссакам подражаем, но в чем? Фридрих Великий гордился тем, что вся его армия состоит из наемников; чтобы такое войско вышколить, дисциплина с палками и нужна: молчать! Не рассуждать! Ать-два! А русский солдат знает, за что кровь свою льет, — за Веру и Отечество, да за государеву честь! Фридрих давно лежит в могиле, а и при жизни его русский солдат по Берлину прошагал! Светлейший князь Потемкин называл всё это плетение кос и завивание буклей, ружейные приемы и дефилирование дрянью; ружья лощат и полируют, а стрелять из них не умеют! Красота одежды военной — в соответствии вещей с их употреблением, туалет солдата должен быть таков, что встал — и готов… Суворов говорил, что нет вшивее пруссаков, мы же от гадости были чисты, а ныне паразиты стали первою докукою солдат. Это всё от клейстера на волосах. Одно хорошо: зимой солдатам велено носить шинели. В них куца теплее, чем в епанче.

Ермолов многое передумал за последнее время. Почему никто не смеет сказать императору, что то или иное его распоряжение неразумно? Да, он государь, но он же человек! Еrrаrе humanum est[16]. На что ему советники, министры, генералы, Сенат, если всякое его слово принимается без возражений? Вот он приказал, чтобы весь обоз в войсках заменили вьючными лошадьми; это стоило пять миллионов рублей. Пять миллионов! И это не считая хлопот и беспокойства, посылки ремонтёров во все концы, продажи повозок за гроши… А потом оказалось, что новый порядок во многих отношениях неудобен, и снова вернулись к повозкам — еще пять миллионов рублей! Неужто в казне нашей столько денег, что можно швырять без счета? А губернатор Тредьяковский вон взыскивает недоимки с крестьян за прошлый год. Зато офицерские шляпы теперь велено обшивать не золотым шнуром, а самым узеньким серебряным галуном — как будто этакой экономией можно покрыть все безрассудные расходы!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Прошу внимания, господа!

Это Саша. Они о чем-то посовещались с Дехтеревым, и теперь у него в руках раскрытая книга. Что он приготовил на сегодняшний вечер?

— «Смерть Цезаря»! Трагедия Вольтера.

Послышались слова одобрения. Стали усаживаться поудобнее, лишь Потемкин остался на окне. Императрица Екатерина запретила перевод этой трагедии на русский язык; сам Вольтер тридцать лет пытался добиться постановки своей пьесы в театре, выдавая ее за перевод из Шекспира (это всё об англичанах, французы же не способны убить своего короля!), но безуспешно. Послушаем…

Каховский и Дехтерев читали по ролям, с чувством, постепенно увлекаясь, принимая гордые позы и делая жесты руками. Ермолов слушал их внимательно, но представлял себе не Рим, не патрициев в тогах и даже не французов, всё-таки казнивших своего короля. Ведь будто о России писано! Вспыхнув в мозгу, эта мысль совершенно поразила его.

Oui, que César soit grand; mais que Rome soit libre, —

витийствовал Брут. —

Dieux! maîtresse de l'Inde, esclave au bord du Tibre! Qu'importe que son nom commande à l'univers, Et qu’on l'appelle reine, alors qu'elle est aux fers? Qu'importe à ma patrie, aux Romains que tu braves, D'apprendre que César a de nouveaux esclaves? Les Persans ne sont pas nos plus fiers ennemis; Il en est de plus grands. Je n’ai point d'autre avis[17].

«Новые рабы» — ведь это словно о поляках! И верно, что главные враги Отечества — не за его пределами, а в нем самом.

Quels restes, justes dieux, de la grandeur romaine! Chacun baise en tremblant la main qui nous enchaîne[18].

Трепет пробежал по всему телу Алексея.

Тем временем Цезарь решился объявить Бруту, что он его отец.

Tu crains d’être mon fils; ce nom sacré t'offense: Tu crains de me chérir, de partager mon rang; C'est un malheur pour toi d'être né de mon sang! Ah! ce sceptre du monde, et ce pouvoir suprême, Ce César, que tu hais, les voulait pour toi-même[19].

В Москве все говорили о том, что во время оглашения указа о престолонаследии на короновании государя в глазах великого князя Александра стояли слезы, он не желает принимать трон своего отца. Александр — наш Брут? Но кто же тогда Кассий, уговаривающий его не слушать голос крови?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145}) Si tu n'étais qu'un citoyen vulgaire, Je te dirais: Va, sers, sois tyran sous ton père; Ecrase cet Etat que tu dois soutenir; Rome aura désormais deux traîtres à punir: Mais je parle à Brutus, à ce puissant génie, A ce héros armé contre la tyrannie, Dont le coeur inflexible, au bien déterminé, Epura tout le sang que César t'a donné[20].