Вильгельм Завоеватель - Джорджетт Хейер

   — Боюсь, что да, — ответила она. — Моя мама, правда, была нормандкой, но в целом, с тех пор как король начал благоволить к тем норманнам, которые живут в Англии, отец стал плохо к ним относиться. Возможно, если Эдгар поговорит с ним и попросит за нас, может быть, он примет вас более радушно.

   — Эдгар будет на моей стороне. Я приеду в Англию сразу, как только смогу, после вашего возвращения.

Неожиданно его охватил страх.

   — Элфрида, вас не связывают никакие обязательства?

Она покраснела и отрицательно покачала головой, но тут же начала объяснять, почему так получилось, ведь тот факт, что девушка в двадцать с лишним лет не обручена и даже не помолвлена, был настолько необычен, что мог бросить на неё некоторые подозрения. Она посмотрела в смеющиеся глаза Рауля и с достоинством заявила:

   — В этом нет моей вины, мой господин.

Рауль широко улыбнулся; он стал один за другим целовать её пальцы и не остановился до тех пор, пока она не побранила его, сказав, что здесь в любой момент может кто-нибудь появиться и увидеть их. Он отпустил её руку и обнял её за талию. Она не возражала: вероятно, тогда, когда они сидели вместе на скамье, ей понравилось, что можно рассчитывать на поддержку этой сильной руки.

   — Сердце моё, расскажите-ка мне, как же это так случилось, — прошептал ей на ухо Рауль.

И вполне серьёзно, даже с трепетом в голосе, Элфрида рассказала ему, как ещё в детстве она была помолвлена с Освейном, сыном Гундберта Сильнейшего, крупного землевладельца из графства Уэссекс.

   — Он вам нравился? — прервал её рассказ Рауль.

Она его почти совсем не знала. Элфрида даже не говорила с ним один на один, потому что в Англии было не принято, чтобы девушка оставалась наедине с юношей до свадьбы. Он был порядочным молодым человеком, но умер ужасной смертью как раз тогда, когда она достигла совершеннолетия и могла выйти замуж. Он поссорился с неким Эриком Йарлсеном, странным и необузданным человеком, который приехал в Уэссекс из Дании. Элфрида не знала, в чём была причина ссоры, но она думала, что Освейн нанёс датчанину какое-то оскорбление. Потом Освейн слег с ужасной лихорадкой, некоторые считали, что это была желтуха, потому что его кожа пожелтела. Но, несмотря на то что он голодал девять дней и даже несмотря на то, что живительная жаба, пойманная в канун дня святого Джона, была посажена к нему на грудь, чтобы выгнать лихорадку, жизнь с каждым днём всё уходила и уходила из его тела. Никакие способы не помогали, лихорадка не отступала. И в конце концов юноша умер в самом расцвете сил.

   — Потом, — продолжала Элфрида, незаметно для самой себя положив свою руку под руку Рауля, — некоторые стали обвинять Эрика. Среди них был и Гундберт, отец Освейна. Говорили, будто Эрика изгнали из Дании за то, что он якобы налагал на людей проклятия и занимался колдовством.

Она быстро перекрестилась дрожащей рукой.

   — Эти люди заявили, что он использовал против Освейна магические заклинания. Будто бы он сделал фигурку своего врага и, взывая к злым духам, чтобы те убили его, воткнул в эту фигурку иглу.

   — Чёрная магия, — понимающе произнёс Рауль. — Ерунда всё это! Ну и что же сделали с Эриком?

   — На суде графства он предстал перед главным магистратом и, не признав своей вины, потребовал священного суда. Священник протянул ему две деревянные таблички, на одной из которых было изображение священного креста, а на другой — нет. Эрик, помолившись Богу о том, чтобы тот ему поведал правду, смело выбрал одну из табличек. — Элфрида придвинулась поближе к Раулю. — И на табличке, которую он взял из рук священника, ничего не было, так все люди поняли, что Господь считает его клятвопреступником и подтверждает, что он убил Освейна при помощи магических заклятий, а это есть не что иное, как колдовство.

   — И что было потом? — спросил Рауль.

   — Некоторые говорили, что он должен заплатить за убийство Освейна, который был приближенным короля, как и мой отец. Сумма этого выкупа составляла двести шиллингов, и вряд ли Эрик смог бы его выплатить. Но главный магистрат графства решил, что преступление, совершенное Эриком, настолько тяжкое, что не может быть смыто простой выплатой денег, поэтому он решил, что его надо забить камнями до смерти. Это было сделано в Хоктайде. Я сама не видела, но мне рассказывали. Вот почему я до сих пор не помолвлена.

Обе её руки покоились на груди Рауля, щека прижалась к его щеке.

   — Ты жалеешь об этом, птичка моя? — спросил он.

   — Нет, — призналась она. — Только не теперь.

Глава 5

Неделя за неделей проходили месяцы, а ярла Гарольда продолжали с почестями принимать в Руане. Ему предлагались всяческие развлечения, и никто не говорил о его отъезде. Сам он тоже не предпринимал никаких попыток бежать, хотя многие из его окружения считали, что у него было множество возможностей это сделать. Когда ярл выезжал в Руа, чтобы навестить Улнофа, Элфрик разработал план побега. Ярл должен был уйти незамеченным из дома Улнофа и направиться к границе. Однако Гарольд прекрасно знал, что за каждым его движением следят, и небезосновательно предполагал, что стражники в портах и на границе будут заблаговременно предупреждены, поэтому он даже не стал слушать Элфрика. Через Эдгара, который иногда получал письма из Англии, он узнал, что король Эдуард неплохо себя чувствует и в стране всё спокойно. Он мог ещё подождать, и если его двоякое положение пленника-гостя претило ему, то он был не тем человеком, который бы стал показывать это. Гарольд так умело скрывал свои чувства, что даже Элфрик решил, что он потерял бдительность, и со щемящим сердцем думал об этом. Но ярл Гарольд был начеку. Он сказал Эдгару, что этот визит в Нормандию очень многое дал ему. За то время, что он провёл при дворе герцога, он узнал его самого и его подданных так хорошо, как никогда и не надеялся даже узнать. Уже через полгода ярл Гарольд познакомился почти со всеми влиятельными людьми в графстве. Он видел таких воинствующих баронов, как виконты Котантен и Овранш. Про них он сказал: «Это хорошие воины, но не более». Он постарался установить дружеские отношения с приближенными герцога Фиц-Осберном, Гиффордом Лонгвиллем, лордом Бомонским и с им подобными. «Верные люди, но во всём подчиняются своему хозяину» — так охарактеризовал их Гарольд. Он наблюдал и за менее влиятельными баронами, такими, как знаменосец Ральф де Тени, лорды Монфике и Л’Эгле. «Слишком непокорные, их надо держать в ежовых рукавицах». На них он более не обращал внимания. Но когда в Руан с визитом прибыл приор[21] аббатства Хелуина в Беке Ланфранк, граф Гарольд заговорил совсем по-другому.

   — Этот человек опаснее, чем все остальные, — тихо сказал он.

Эдгар был весьма удивлён этим:

   — Я думал, что приор вам понравится.

На это граф ответил так, что его приближенные застыли, словно поражённые громом.

   — Я бы хотел, чтобы он был моим советником, — серьёзно проговорил Гарольд.

Эдгар нахмурился:

   — Да, он очень мудрый человек, мне это хорошо известно. Люди говорят, будто именно он устроил свадьбу герцога. Я думаю, он действительно иногда даёт герцогу советы.

Ярл посмотрел на него с улыбкой:

   — Среди всех знатных особ герцогства я отчаянно искал одного, кто мог бы стоять за герцогом и тихонько нашёптывать прямо ему в ухо мудрые ненавязчивые советы. Теперь я знаю, где искать этого человека. И поверь мне, его стоит опасаться.

   — Советник? Разве герцогу он нужен? — спросил Эдгар.

   — Вероятно, не в управлении государством и не в военном деле. Ему нужен такой советник, чтобы вести дальновидную и хитрую политику, — ответил Гарольд.

   — А как насчёт отца Ансельма? — поинтересовался Эдгар. — Он ведь тоже пользуется репутацией очень умного человека.

Гарольд отрицательно покачал головой:

   — Он почти святой и слишком чист для того, чтобы давать советы, подобные тем, что рождаются в изощрённом уме Ланфранка.

Больше он ничего не сказал, но эти слова надолго запомнились Эдгару. Однажды в разговоре с Гилбертом де Офеем он заметил, что, по его мнению, Ланфранк пользуется большим доверием у герцога. Гилберт рассмеялся, и по этому смеху Эдгар понял, насколько прав был ярл Гарольд. Его охватили дурные предчувствия. Он видел своего господина окружённым врагами и чувствовал себя абсолютно неспособным помочь ему. Из-за этого он стал слишком вспыльчивым и вновь начал относиться к норманнам столь же недружелюбно, как и тринадцать лет назад. И Эдгар и Рауль хорошо знали планы своих повелителей, но не могли говорить об этом, и незаметно для самих себя они стали отдаляться друг от друга. В любом их разговоре, пусть самом дружеском, всегда присутствовали недомолвки, вызванные тем, что оба посвящены в какую-то тайну. Эдгар старался сделать так, чтобы политические игры не влияли на их взаимоотношения, но в то же время не мог с горечью не думать о том, что Рауля теперь волновала только Элфрида. Рауль же, в свою очередь, понимая, какую горькую обиду затаил в своём сердце Эдгар, как будто пытался протянуть ему руку через образовавшуюся между ними пропасть и думал, что преданность Эдгара своему хозяину может обратить их дружбу во вражду.