Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон

Все умрут, подумал он.

Голос у него в сознании тут же ответил:

— Ты умрешь.

Все умрут. Элси и Инес, Ева и Томми, Карл-Эрик и Роббан…

Ты тоже.

Да. Приближается последний день. Неотвратимо. Так зачем мучиться и жить?

Да. Объясни мне. Почему ты живешь?

Я живу, потому что живу.

Нет. Ты живешь потому, что Элси совершила ошибку. Ты — ошибка.

Неправда.

Ты — ошибка. Подумай об этом.

Не хочу.

Вот как. Не хочешь.

Я живу, потому что живу. Этого достаточно.

Дурак. Вот ты кто. Тупица. Простофиля. Ты даже глупее, чем этот Роббан…

Да. Но у меня, по крайней мере, своя квартира.

Конечно. Роскошная. С красными обоями и желтым полом.

Я думал, это будет красиво.

И что, это красиво?

Нет. Я знаю, но…

Что-то извиняет дурной вкус?

Нет, но…

Дурной вкус ведь разоблачает. Говорит кое-что о человеке. Кто ты?

Не знаю.

Да нет. Знаешь.

Парень, у которого дурной вкус.

Более того. Ты — пошлятина. А скоро станешь еще и бывшей пошлятиной.

Не хочу быть…

Думаешь перестать быть пошлятиной? Не получится.

Я не хочу быть бывшим.

Да что ты? Ну и как ты думаешь этого избежать?

Обо мне по-прежнему пишут в каждом номере «Бильджурнала».

А в следующем не напишут.

Откуда ты знаешь?

Знаю. И тогда ты останешься один. Все повернутся к тебе спиной. В точности как Ева…

Я могу снова все наладить! С Евой.

Да что ты? И каким же образом?

Я могу…

Да? Расскажи-ка.

Купить подарок.

О! Впечатляет. Подходящее решение для пошляка.

Она тоже вполне пошлая. И любит подарки.

А зачем тебе жить с пошлой девицей?

Чтобы заткнуть тебе пасть.

Уж мне-то ты пасть не заткнешь. Я ведь внутри тебя. Постоянно.

— Бьёрн!

Легкое прикосновение к плечу. Почти ласковое. Это могла бы быть Ева, если бы голос не принадлежал Сюсанне. Он заставил себя открыть глаза. Это была Сюсанна, сильно накрашенная Сюсанна. Надо сказать ей, что от этой бело-розовой помады зубы у нее кажутся желтыми. Он открыл было рот, но снова закрыл. Пусть это скажет кто-нибудь другой.

— Ты не хочешь поесть?

Он покачал головой.

— Все остальные сейчас едят. И Хассе говорит, что потом ни одного кафе по пути не будет.

— Нет. Я не хочу.

— Но ты же не сможешь поесть в Несшё. Там на тебя набросятся.

— Не хочу.

— Но тут вообще баб нет, понимаешь? Кроме двух поварих в кафе. Толстых. Они ничего тебе не сделают. Правда!

Он закрыл глаза. Голос внутри отдавался эхом: «Пошлятина!»

— Но не бывшая.

Он произнес это вслух. Ответил. Он не хотел. И теперь он слышал изумление в голосе Сюсанны:

— Что?

Он опять открыл глаза:

— Ничего.

— Ты про что?

— Ни про что.

— Фу бля, и противный же ты!

Сюсанна выругалась. Впервые в жизни он услышал, как Сюсанна ругается. И открыл рот, чтобы высказаться на сей счет, но не успел.

— Ты так себя ведешь, что мне даже неудобно. Все остальные веселятся, а ты сидишь как сыч. Что с тобой? А?

Не дожидаясь ответа, она отвернулась и поспешила из автобуса. Бьёрн сидел неподвижно, потом поднялся и провел рукой по челке.

Раз так, надо пойти перекусить.

~~~

Инес отступила назад и окинула взглядом стену перед собой. Белая, определенно белая, однако цветы просвечивают. Извивающиеся белые гирлянды на белом фоне… Красиво.

— Ну? Как дела?

Голос заставил ее вздрогнуть, и за десятую долю секунды до того, как она поняла, что это Биргер, ее тело пронзил страх. Паника хлынула наружу, во все стороны, так что волоски на руках встали дыбом.

— Боже! Как ты напугал!

Биргер продолжал стоять на пороге и не смотрел ей в глаза. Он был в галстуке, но узел ослаблен, а верхняя пуговица расстегнута. Субботняя униформа.

— Извини. Я не хотел. Просто зашел узнать, как дела.

Инес выпрямилась и скользнула взглядом по белой стене:

— Дела идут. Все замечательно.

Биргер проследил за ее взглядом:

— Цветы все равно видно.

— Да. Ну и что.

Наступило молчание, потом Инес наклонилась и обмакнула валик в ванночку с краской. И скорее услышала, чем увидела, как Биргер сделал шаг в комнату.

— Давай помогу!

Краска капала с валика на газеты на полу, и Инес шагнула вперед и отжала его об стену у двери.

— У меня только один валик.

Прозвучало как отказ. Хорошо. Она и собиралась отказать ему. Это ее собственный кабинет.

— Я понял.

Интонация была удрученная, и ее вдруг обожгло стыдом и состраданием, а потом валик снова заскользил по стене. Он, конечно, обдумывает сейчас, как бы ей помешать. Остановить ее. Заставить снова спуститься в кухню. Так что никакого основания для жалости к нему нет. Но все-таки она попыталась загладить впечатление:

— Видишь, насколько стало светлее?

Он сунул руки в карманы и кивнул, но не ответил. Она глянула на его ступни:

— Осторожно, в краску не вступи.

Он сделал шаг назад и опять оказался на пороге. Отлично. Вот пусть там и стоит. Она снова макнула валик в ванночку, с упоением вдыхая особенный запах краски, который вообще-то приятным не назовешь, но теперь он странным образом был приятен, и опять выпрямилась у стены. Новая белая полоса. Свет. Воздух. Освобождение. Приходилось сдерживаться, чтобы не рассмеяться вслух. Как замечательно красить! Самое замечательное занятие в ее жизни за много лет.

— А что это на тебе? — спросил Биргер.

Судя по тону, он прекрасно знает, что это за одежда. Старая косынка, тщательно завязанная на затылке. Одна из старых рубашек Биргера, с закатанными рукавами. Синие вельветовые брюки Бьёрна, из которых он уже вырос. А на ногах сабо. Все успело пропахнуть краской и покрыться белыми пятнами. Но, удивительное дело, она тем не менее чувствовала, что красива. Она посмотрела на себя в зеркало в передней, когда переоделась в этот малярный наряд, и ощутила себя на десять лет моложе. Живи она в Копенгагене или Мальмё, она смогла бы выйти так на улицу. Внешность вполне современная. Или внутренность, как съязвила бы Сюсанна. Но обо всем этом он знать не должен.

— Старье всякое.

— Рубашка-то вроде моя?

Она окинула рубашку небрежным взглядом, наклоняясь над ванночкой с краской и отжимая валик.

— Была твоя. Но ты ведь ее не носишь, потому что воротник весь вытерся.

Она почти слышала, как потрескивает и пощелкивает у него в голове, как там прокручиваются всякие невероятные обоснования того, что из всех сложенных в подвале старых рубашек она не должна была брать именно эту, но он так ничего и не сказал. Догадался, видимо, что Инес все равно настоит на своем и разнесет вдребезги любой из его доводов.

— Хм, — только и произнес он, покачиваясь на пороге. Потом наступила тишина и продлилась так долго, что Инес успела дважды пройтись валиком от потолка до пола. Наконец Биргер кашлянул:

— А что у нас на ужин?

Инес замерла с валиком в руке, стояла совершенно неподвижно и смотрела на влажную белую поверхность, чувствуя, как внутри разгорается гнев. Что у нас на ужин? Всего два часа дня, он обедал меньше двух часов назад. Ведь она примчалась из школы сломя голову и подала этому человеку «пютипанну» с картошкой, яичницей и маринованной, собственноручно выращенной свеклой меньше двух часов назад!

— Хм, решай. Что бы ты хотел себе приготовить?

Слова сами выскочили изо рта, она даже подумать не успела. А в следующий миг все внутри завопило от радости — да! да! да! — но она, естественно, позаботилась, чтобы лицо осталось непроницаемым, и постаралась на Биргера не смотреть.

— Я?

Голос был явно изумленный. Словно ему даже в голову не приходило, что он тоже мог бы готовить еду. Она наклонилась и еще раз прошлась валиком понизу.

— Да.

— Я должен готовить ужин?

— А почему нет? Я ведь крашу. А дома только ты и я.

— Но я не знаю как…

— А ты почитай. В холле в шкафу полно кулинарных книжек.

Тут она повернулась к нему и улыбнулась, предусмотрительно держа валик перед собой. Это была угроза. Вздумай Биргер приблизиться, она выставит валик и поднесет к самому его лицу, и если он не хочет ходить с белой физиономией, то…

Он понял, это было видно по выражению его лица, и в следующий миг пришел в бешенство, это она тоже ясно видела. Но в то же время прекрасно знала, что поделать он ничего не может. Разве что заболеть. Она готова была спорить, что он так и поступит, что не пройдет и часа, как у него поднимется температура, или заболит горло, или схватит живот. Но и на это она плюнет. Он может сам заниматься своей долбаной температурой, или горлом, или животом. Как она сама, когда заболевает.

— С ума сошла, — буркнул Биргер, отвернулся и направился к лестнице.