Горькие травы (СИ) - Козинаки Кира

— Приехали, выходи! — смеюсь я, уворачиваясь от её поползновений, и Сонька с трудом поднимает явно тяжёлые веки и шагает в открывшиеся двери лифта.

Машина Матвея как раз выныривает из арки, и пока он подъезжает к подъезду, Сонька достаёт из кармана сигареты, прикуривает и выдыхает облачко дыма с вишнёвым ароматом в тёмное декабрьское небо.

— Хочешь? — предлагает она.

— Нет. И ты бросай, это вредно. Тебе вон даже на пачках рисуют страшные картинки.

Сонька снова лезет в карман, внимательно рассматривает пачку в полумраке и равнодушно пожимает плечами.

— У меня тут написано «Импотенция», вот вообще не страшно.

Мы крепко обнимаемся — по традиции, пока одна из нас не ойкнет, — и я жду, когда Сонька усядется в пассажирском кресле, закрываю за ней дверь, но она тут же стучит в стекло, привлекая моё внимание, и начинает возиться с кнопкой. Настолько долго и безрезультатно, что Матвей не выдерживает и нажимает на кнопку со своей стороны. Сонька послушно ждёт, когда стекло опустится до конца, а потом приставляет ко рту ладошку и тихонько шепчет:

— Беру назад свои слова насчёт собаки на сене.

Вернее, думает, что тихонько. Потому что шёпот у неё выходит таким шумным и зловещим, что слышит его не только Матвей, но и возвращающаяся с прогулки в ближайшем парке дама с пекинесом.

— Ты никогда такого не говорила, — улыбаюсь я, наклоняясь ниже и упираясь ладонями в колени.

— Что, правда? Значит, только собиралась.

— А слова про «сиськи мял» тоже заберёшь?

Сонька задумывается, вот прям серьёзно задумывается, щурит глаза и морщит нос, но вскоре выносит вердикт:

— Нет, эти не беру. Но, понимаешь ли, не все мужики — грубые неандертальцы, которые видят годную бабу, закидывают её на плечо и тащат в пещеру. Некоторым нужно сначала помять сиськи. Не буквально! — восклицает она, слыша смешок Матвея за спиной. А потом поворачивается к нему, закидывает руку за голову и, поигрывая бровями, спрашивает: — Вуле ву куше авек муа се суа? — И снова возвращается ко мне. — Просто, Ась, поговори с ним, что ли? Это обычно помогает, когда втюхалась в кого-то и не понимаешь, что делать.

— Но я не…

— Ага, — перебивает Сонька. — Всё, пока.

Она, матерясь под нос, снова начинает войну с кнопкой, и Матвей машет мне рукой на прощание и поднимает стекло. Провожаю взглядом машину, плотнее запахиваю полы пуховика и оглядываюсь в поисках лавочки, чтобы посидеть минутку и подумать. Но у моего подъезда нет лавочек, а поэтому нет собраний местных бабушек, «наркоманов» и «проституток». Ещё раз глубоко вздыхаю — всей грудью, до покалывания — и медленно возвращаюсь домой.

— Ась, — тихо зовёт меня Варя, едва я закрываю за собой дверь в квартиру. — Это ты?

Скидываю ботинки, бросаю пуховик на велосипед и заглядываю в гостиную. Маленькая эльфийка уже забралась под одеяло, светлые волосы спутанными локонами разметались по подушке.

— Гирлянды выключить? — спрашиваю, обхватываю ладонью дверной косяк.

— Нет, не надо. Хочется провести последнюю ночь в сказке.

Улыбаюсь, пересекаю комнату и открываю окно на режим проветривания — так, чтобы цветы не замёрзли, а Варя имела возможность дышать в своей сказке свежим воздухом.

— А я посуду не помыла, — признаётся она. — Что-то сил совсем нет. Завтра встану пораньше.

— Ерунда, — с улыбкой отзываюсь я. — Оставить после себя слегка разгромленную кухню — обязательный элемент хорошего девичника.

— Правда? А когда меня начнёт тошнить?

Присаживаюсь на краешек дивана и поправляю одеяло.

— Не начнёт. Тошнит только подростков, которые бездумно смешивают алкоголь. Но если будут вертолёты, — Варя недоуменно тянет брови вверх, и я поясняю: — Ты поймёшь. Если будут, просто поставь одну ногу на пол, и всё пройдёт.

Она медленно кивает и закрывает глаза. Пару секунд смотрю на её красивое безмятежное лицо, потом встаю и иду к себе, но в дверном проёме меня догоняет её мелодичный голос.

— Ась, мне так страшно ехать к маме…

— Ты можешь вернуться ко мне в любое время, — уверенно говорю я.

— Нет, я должна… должна сама. А ты очень хороший человек. И Петя тоже хороший человек. И если ты сможешь… Если ты хочешь… Сделай его счастливым, пожалуйста.

Сон алкоголика крепок, но краток, и на часах ещё нет и семи утра, когда мы с Варей усаживаемся за кухонным столом: я с Германом кофе, она — с чашкой крепкого чёрного чая. Голова тяжёлая, о завтраке думать не хочется, но в целом состояние вполне сносное, и, сходив по очереди в душ, мы довольно бодро принимаемся за дела. Варя собирает чемодан, складывает диван, как идеальная гостья закидывает постельное бельё и полотенца в стиральную машину. Я мою посуду, собираю контейнер с бутербродами Варе в дорогу, упаковываю пару цветов в картонные коробки — последний заказ, который я обещала доставить в этом году. Мы болтаем о пустяках, я напоминаю, что Варя всегда может вернуться, если не получится найти общий язык с мамой, она отвечает, что очень благодарна, но в этот раз твёрдо намерена решать свои проблемы самостоятельно.

Накануне Матвей обещал отвезти нас на вокзал, но в его машине обнаруживается ещё и Сонька. В солнечных очках на пол-лица — и это пасмурным утром тридцать первого декабря! — и с источающей приятный аромат кофе термокружкой в руках.

— Да, да, я слишком стара для подобных вечеринок, — сдаётся она, даже не дождавшись первой порции весёлых подтруниваний от меня. — Но дайте мне пару часов, и я буду готова к безудержному новогоднему веселью. А пока, Варя, — Сонька поворачивается и сдвигает очки на нос, — у меня есть очень интересное предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

Это одна из причин, почему я люблю Соньку. Она уехала от меня вчера поздно вечером изрядно пьяненькая, вернулась сегодня утром с явным похмельем, но когда-то в этот промежуток времени успела всё разузнать и теперь рассказывает нам, что один из её клиентов отчалил с семьёй на ПМЖ во Францию и сейчас как раз ищет для двух своих дочерей преподавателя — человека со знанием русского, французского и педагогических методик. Готов провести собеседование по скайпу после новогодних каникул, а если всех всё устроит, то проживание в комнате на вилле во Франции входит в оффер.

— Правда, это не Париж, а Ницца, но ведь тоже неплохо? — заканчивает Сонька, и Варя вдруг начинает одновременно смеяться и плакать.

На перроне тьма народа, мелькают красные дедморозовские шапки, под ногами разноцветными кудряшками путаются ленты серпантина. Матвей помогает занести чемодан в вагон, и мы ещё какое-то время стоим в толпе, обмениваясь вежливыми пожеланиями хорошей дороги и счастливого года, обещаниями иногда списываться, а если всё сложится удачно, то и встречаться — на Лазурном берегу.

— У меня вопрос! — вдруг восклицает Сонька. — Он давно меня беспокоит, спаси! Как Морозов празднует свой дурацкий день рождения двадцать девятого февраля? И главное — когда?!

— Насколько я знаю, он обычно берёт отпуск на это время и едет в горы, — отвечает Варя. — В прошлом году летал в Австралию, чтобы подняться на Косцюшко. Звал с собой, говорил, что технически там очень лёгкое восхождение, но я отказалась, такие развлечения не для меня. А в этом году… Никуда не ездил, взял гитару и заперся на даче Покровских на несколько дней. У него вообще… сложный был год. — Варя смотрит мне в глаза и добавляет: — Надеюсь, следующий будет лучше.

А потом обнимает меня — быстро, крепко, непритворно. Улыбается нам всем на прощание и забегает в вагон.

— Сонь, как ты умудрилась за ночь организовать эту свою Ниццу? — спрашиваю я через несколько минут, когда перрон пустеет, а поезд, вильнув серо-красным задом, увозит мою то ли соперницу, то ли подругу, то ли несчастную родственную душу.

— Ну, я гном.

— В смысле?

— Хоспаде, Ась, когда ты уже начнёшь читать нормальные книжки, а не эту свою вечную американскую классику? Варя — эльф, я — гном, мы можем подружиться, но всегда будем относиться друг к другу настороженно.