Голод - Нурдквист Лина

Тот день я помню до малейших подробностей. Траву. Солнце. Ощущение весенней уборки, когда мы оттащили тело землевладельца от пятен на деревянных половицах и положили тело у двери, подложив под голову тряпки и охапку листьев, чтобы больше не пачкать пол. Там, где он лежал, из-за крови не видно было досок пола. Пока я принесла воды и помыла пол, ты закончил резку дичи – косуля, которую мы притащили домой, по-прежнему была запретна, как и в первой половине дня, только мы с тех пор успели сделать нечто куда более подсудное. Весь день ты рос – в своих и в моих глазах. Лицо у тебя распухло, но серые глаза сияли. Я сияла, глядя на тебя и на деревья, потому что видела – они не будут вздыхать по этой куче у нас на полу.

Стало совсем поздно, снаружи посерело, я не приготовила нам ужина. Пусть будет, как будет. Время у нас есть. Вся жизнь впереди. Твое лицо сияло, ты сорвал травинку и увидел, как пух от одуванчика разлетается по траве, опадая на землю. Покой.

Кровь у хозяина оказалась густая Я долго оттирала ее мокрой тряпкой и песком, так что руки у меня покраснели, но пятна до конца оттереть не удалось. Впрочем, что значат какие-то пятна? За работой я иногда поглядывала на темную кучу мертвечины.

Когда ты натягивал брюки на бедра землевладельца и застегивал кожаный ремень у него на поясе, мне пришлось помочь тебе – в эту минуту у меня вокруг шеи как будто затянули ремень.

Но вместе с тем – все это мы оставили позади.

Теперь наша задача не просто выжить. Жить. Ты спас жизнь нам обоим. Не прекращая работать тряпкой, я подняла глаза. Ты вошел в дом и теперь стоял в свете, падающем из окна, держа в руках починенный зеленый стул и прикрывая лицо рукой. Солнечный свет скользнул по твоему лицу, и я заметила, как ты улыбнулся. Я закрыла глаза, потом снова взглянула на тебя, и теперь ты улыбнулся еще шире, мой мальчик, а потом засмеялся, как будто зазвонил колокольчик. Мой смех слился с твоим, разрастаясь, так что звон пошел по дому. Крошечные пылинки дрожали в воздухе от нашего смеха. Мы стояли посреди комнаты и смеялись, обнимая друг друга, а я помню это так, как будто бы мы светились вместе.

Солнце долго цеплялось за небо, но наконец подползла тьма. В тот вечер серп луны на небе был тонкий-тонкий, он не давал света – почти в полной темноте мы с тобой прекрасно себя чувствовали. Я едва различала деревья за забором.

– Настало время, – сказал ты.

Ночь еще не совсем наступила, когда мы осторожно обернули голову на мертвом теле в тряпку. Ты взялся за грудную клетку с одной стороны, я с другой, и мы попытались его поднять. Он оказался тяжелый. Тело застывшее и непослушное. Я коснулась его шеи и отдернула руку, когда мои пальцы дотронулись до холодной, похожей на чешую кожи.

– Да ну, – бесстрашно проговорил ты. – Теперь он просто куча несъедобного мяса.

Ты покачнулся, но удержал равновесие, уперся ногами в пол, а я крепче ухватила холодное тело мертвой змеи и держала, не выпуская, хотя и видела, как фиолетовые пятна распространились по затылку и шее. В конце концов нам удалось его поднять. Холодные руки легли нам на плечи, так что мы, напрягшись, как два вола, смогли вытащить его тело через порог вон из дома. Почти у самой двери скрипнула доска, на которой когда-то стоял Армуд, когда брился. Я безмолвно поприветствовала ее. За порогом дома стояла самая обычная теплая летняя ночь. Я видела, как мои ноги переступают по гравию, ощутила что-то холодное на плече и увидела, как по голени течет кровь. Пара капель скользнула между пальцами на ноге. Трупы не кровоточат. Я потрогала рукой – снова открылась рана на виске. Это я живу, это из меня идет кровь. Мы остановились и обмотали мне голову, чтобы не оставлять следов. Мы шли в ряд: я, труп и ты. Шея нашего мучителя застыла в странной позе, так что его лицо повисло между нами, как у пьяницы, который хочет театральным шепотом поведать всем свою тайну. Его плечо в последний раз пригнуло мое голову, так что она склонилась к земле. Он был выше нас ростом, его ноги волочились по земле, словно упираясь.

– Ты еще можешь нести, Руар?

– Да с удовольствием!

Всего в нескольких метрах от домика мне пришлось перевести дух. Ты тяжело дышал рядом со мной – я видела, что ты думаешь о том же, о чем и я. И тут ты придумал.

– Мама, тележка!

Он уже настолько окоченел, что его трудно было туда положить, но нам все же удалось. Ноги были длинные, сапоги волочились по земле, но тележка катилась вперед – к камню на полпути. Я тянула, ты толкал, а землевладелец тормозил, упираясь ногами. Сердце мое стучало, время шло, стволы деревьев вдоль тропинки склонялись к нам.

– Руар, ты не устал?

– В эту сторону я готов помогать ему сколько угодно, – ответил ты, но я заметила, что у тебя дрожат ноги. Еще через несколько метров нам пришлось остановиться, чтобы ты мог отдышаться.

Веревка от тележки врезалась мне в ладонь. Я видела по тебе, что ты борешься из последних сил, ты очень устал, мой Руар, да и мне каждый шаг давался с нечеловеческим напряжением.

– Держись, мама. Это последний раз, когда ты с ним встречаешься, – прошептал ты у меня за спиной, и это придало мне сил преодолеть последний участок.

Мы столкнули землевладельца с тележки и завалили его на спину головой к камню. Там он и лежал, как колода – большое окоченевшее человеческое тело, словно бы неудачно ступившее в темноте. Земля и травинки налипли на засохшую кровь у него на брюках, чья кровь оставила эти пятна, я точно не знала, но мы посыпали все это дорожной пылью.

– Развилка на редкость хорошо подходит, – сказала я, – для человека, никогда не выбиравшего правильного пути.

Мне кажется, ты тогда меня не понял, просто радовался возможности оставить его позади. По пути назад мы замели моей шалью следы своих ног и тележки. Крошечные капельки крови тут и там в пыли принадлежали мне. Маленькие комочки липкого красного у моих ног, которые никак не могли повредить нам. Ели смотрели на нас, и вся наша жизнь для них была одним мгновением.

В тот день и в тот час образовался изгиб во времени, где мы с тобой, Руар, смогли начать с начала. Мы нашептывали друг другу свои мысли: «Все будет хорошо». Доверие – самое прекрасное, что есть в мире. Твоя маленькая рука в моей большой ладони. Твоя жизнь, спасшая мою. Легко постукивание дождевых капель вокруг нас – я улыбалась, потому что теперь дождь смоет все следы, а с ними мой стыд, мою вину и мою боль.

Мы сидели на крыльце нашего дома с открытой дверью, распахнутой навстречу пропитанному дождем воздуху и песне сверчков. Влажные облака пробирались к нам под одежду. Загадочные. Мимолетные. Теплый ночной ветерок охлаждал наши вспотевшие тела, и мы улыбались. Зайдя в дом, я открыла деревянный сундук. Ты был серьезен, когда я снова вышла к тебе, и ты с готовностью снял забрызганную кровью рубашку, чтобы надеть лучшую льняную рубашку своего отца. Ты почти дорос до нее. Провел рукой по рукавам и прислонился щекой к ткани на своем плече. Я обняла тебя – ты дышал на меня теплым дыханием.

– Как я устал, мамочка. А сна ни в одном глазу.

– Пусть ночь будет такой долгой, какой ей захочется, – ответила я. – С этого дня никто не потревожит наш сон.

Через некоторое время ты поднялся, собрал осколки своей жизни и пошел с ними к качелям, и дальше по жизни. Я видела, как ты качался – долго-долго, вверх и вниз, вверх и вниз. Ветер трепал твои волосы, раздувал на тебе одежду.

Прежде чем закрыть дверь дома, ты провел рукой по моим волосам и взглянул в сторону леса.

– Спокойной ночи, мама.

– Спокойной ночи, мой Руар. До завтра.

Думаю, ты постоял у двери, прежде чем улечься, поглаживая ладонью свою прекрасную рубашку и улыбаясь ночному свету, который просачивался сквозь кроны деревьев и ласкал доски пола.

Сама же я нисколько не чувствовала усталости. Прошло еще несколько часов, прежде чем я вошла в дом, чтобы улечься. Вместо того, чтобы спать, я сидела на крыльце, смотрела, как чернеет лес, и ощущала, как мое время снова начинает принадлежать мне. Среди ночи я зажгла огонь и сожгла твою окровавленную рубашку. От печки исходило тепло. От нее подпитывалась моя душа. Мне стало легко, я снова шагнула в космос. Заварила цветочный чай, наблюдая, как пузырьки воздуха поднимаются над кастрюлей. Вверх, всегда вверх. Я буду поступать так же, в ту ночь я дала себе слово. Ты улыбался во сне. Так давно я такого у тебя не замечала. Я погладила тебя по щеке и, когда я наконец заползла под одеяло, мое тело показалось мне тяжелым, теплым и расслабленным. Мочка твоего уха, идеально круглая, стояла у меня перед глазами, прежде чем я закрыла их, чтобы заснуть.