Заговор в Уайтчепеле - Энн Перри

– Мне очень жаль, – искренне посочувствовал ему Томас.

Он всегда задавал этот вопрос, и ответ менялся изо дня в день, но супруге Эдвардса становилось все хуже, и они оба знали об этом. Питт немного побеседовал с ним. Уолли чувствовал себя одиноко и всегда пользовался возможностью поделиться с кем-нибудь своими заботами.

Завершив разговор, полицейский поспешил обратно, в мастерскую Саула. Он уже и без того задержался, выполняя первое поручение, поскольку из ехавшего перед ним фургона высыпались на улицу бочки и ему пришлось помогать извозчику укладывать их назад. Небольшой источник умиротворения в душе делал его невосприимчивым к царившей на серых улицах атмосфере злобы и страха, из-за которой нервы у него постоянно были на взводе.

В этот день он вернулся на Хенигл-стрит довольно рано. Исаака дома не было, а Лия возилась на кухне.

– Это вы, Томас? – крикнула она, услышав его шаги у подножия лестницы.

До него донеслись запахи стряпни, острые и сладковатые ароматы приправ. Полицейский уже привык к ним, и они нравились ему все больше и больше.

– Да, – отозвался Питт. – Как ваши дела?

На такие вопросы миссис Каранская никогда не отвечала прямо.

– Вы голодны? – спросила она вместо ответа. – Вам нужно больше есть… и не дежурить все ночи подряд на заводе. Это не идет вам на пользу.

Ее жилец улыбнулся.

– Да, я голоден, и мне сегодня выходить на дежурство.

– Тогда идите есть.

Поднявшись наверх, чтобы умыться и вымыть руки, Питт обнаружил на шкафу чистое белье, приготовленное для него Лией. Взяв лежавшую сверху рубашку, он заметил, что хозяйка подшила обтрепанные края манжет, завернув их внутрь. Его захлестнула волна ностальгии – настолько всепоглощающая, что он на мгновение забыл, где находится. Это была обычная забота домашней хозяйки – Шарлотта порой целый вечер проводила за штопкой воротников и манжет, щелкая концом иглы о серебряный наперсток, когда делала крохотные стежки.

Затем Томаса охватило негодование за женщин вроде Лии Каранской, которых никогда никто не спрашивал, хотят ли они революции и какую цену готовы заплатить за воплощение в жизнь чьей-то идеи социальной справедливости или проведение реформ. Вероятно, все, что им было нужно, – это безопасность семьи по ночам и достаточное количество еды на кухонном столе.

Посмотрев на стежки, сделанные Лией на манжетах его рубашки, полицейский понял, сколько времени ей потребовалось для их починки. Нужно было поблагодарить ее, дать ей понять, как он признателен ей за проявленную ею заботу. Может быть, поговорить с ней на тему, представляющую для нее интерес, а еще лучше – внимательно выслушать ее.

После ужина, все еще улыбаясь историям, рассказанным Лией, он вошел во двор сахарного завода – почти одновременно с Уолли.

– А-а, вот и ты! – поприветствовал его старший сторож. – Интересно, когда ты тратишь свои деньги? Днем ткешь шелк, ночью сторожишь сахарный завод… Кто-то наверняка ведет сладкую жизнь за твой счет.

– Я выделяю на это один день в неделю, – сказал Питт, подмигнув ему.

Эдвардс рассмеялся.

– Я тут слышал занятную историю об одном производителе свечей и старухе, – сказал он и с видимым удовольствием принялся рассказывать.

Спустя час Томас отправился в свой первый обход, тогда как Уолли пошел в противоположном направлении, все еще хихикая.

Завод продолжал жить ночной жизнью. Котлы работали круглосуточно. Полицейский проверил все цеха, карабкаясь по узкой лестнице с этажа на этаж. Помещения были очень маленькими, потолки – низкими, что позволяло вместить максимальное количество этажей, а окна, почти невидимые снаружи при свете дня, – крошечными. Сейчас, конечно, они были освещены лампами, которые были тщательно изолированы, поскольку патока представляла собой легковоспламеняющуюся субстанцию.

В каждом помещении стояли кадки, чаны, муфели, огромные котлы в форме блюда и кастрюли шириной в несколько футов. Немногочисленные рабочие ночной смены поворачивались в сторону Питта, когда тот обращался к ним, после чего сторож продолжал свой путь. Воздух был насыщен резким, гнилостно-сладковатым запахом, который, казалось, навсегда пропитал его одежду и волосы.

Спустя полчаса Томас вернулся и отчитался перед Уолли. Они вскипятили чайник на жаровне, устроенной во дворе, уселись на большие бочки, в которых из Вест-Индии поступал сахар-сырец, и принялись прихлебывать горячий чай, рассказывая истории и обмениваясь шутками. Истории были по большей части не очень интересными, а шутки – не очень смешными, но главное заключалось в установившемся между ними духе товарищества.

Время от времени они замечали в темноте какие-то движения и слышали шум. В первый раз Эдвардс отправился посмотреть, что там, и, вернувшись, сказал, что это, по всей видимости, кошка. Во второй раз проверять пошел Питт – и обнаружил одного из рабочих, которые обслуживали котлы, заснувшим за грудой чанов. Этот рабочий пошевелился во сне, и от его движения один из чанов упал и покатился по брусчатке.

За всю ночь Томас и Уолли совершили еще по два обхода.

Во время своего второго обхода полицейский увидел, как из здания выходит человек, который был ему незнаком. Он выглядел старше большинства рабочих, но жизнь в Спиталфилдсе быстро старила людей. Внимание Питта привлекло его лицо: волевое, с тонкими чертами и темным цветом кожи. Проходя мимо ночного сторожа, этот человек отвел глаза в сторону и поднял руку в знак приветствия. В тусклом свете на его пальце на мгновение блеснуло кольцо с темным камнем. Весь его облик излучал интеллект, и Томас не мог избавиться от этого впечатления, даже когда вернулся во двор, где Уолли опять поставил чайник на огонь.

– Многие рабочие уходят со смены в это время? – спросил Питт.

– Не, немногие, – ответил его товарищ, пожав плечами. – Рановато, но некоторые ребята расходятся по домам. Я б и сам сейчас не отказался улечься в собственную постель. – Он снял чайник с огня. – А я не рассказывал тебе о том, как плавал вверх по каналу в Манчестер?

И не дожидаясь ответа, начал очередную историю.

Двумя часами позже, когда Питт находился на половине маршрута следующего обхода, на одном из верхних этажей, он, дойдя до конца коридора, увидел, что дверь кабинета Сиссонса приоткрыта. Хотя Томас хорошо помнил, что во время его предыдущего обхода она была закрыта. Может быть, туда зашел кто-то из рабочих? Сторож распахнул дверь, держа перед собой фонарь. Эта комната была просторнее других, и из ее окна, с высоты седьмого этажа, в тусклом свете были видны крыши домов в южном направлении и серебристые отблески на водной глади реки.

Подняв фонарь, Томас осветил кабинет. За столом сидел Джеймс Сиссонс. В правой руке он держал пистолет, а верхняя часть его тела покоилась на полированной поверхности, по которой растекалась лужица крови. В свете фонаря яркими белыми пятнами маячили два белых листа бумаги, не испачканных кровью. Справа на столе, в небольшом углублении, стояла чернильница с воткнутым в нее пером, а рядом лежал нож.

Питт, похолодев и почувствовав пустоту в желудке, сделал два шага в сторону Сиссонса, стараясь ничего не нарушить и не потревожить. Однако на голом полу не было ни следов ног, ни капель крови. Сторож прикоснулся к щеке заводчика. Она была холодной – должно быть, с момента смерти прошло два или три часа.

Томас обошел стол и прочитал письмо. Оно было написано аккуратным, педантичным почерком.

Я сделал все возможное, но потерпел поражение. Меня предупреждали, но я не послушал. Будучи наивным, я верил, что принц крови, наследник трона Британской империи, включающей в себя четверть мира, не может нарушить данное им слово. Я одолжил ему деньги – все, что только мог наскрести – на определенный срок и под минимальный процент. Я считал, что, поступая подобным образом, помогаю человеку выпутаться из сложного финансового положения и в то же время извлекаю небольшую прибыль, которую смогу потом опять вложить в свой бизнес и облагодетельствовать тем самым своих работников. Как я был слеп! Он отрицает сам факт займа, и со мною все кончено. Я потеряю заводы, тысячи людей лишатся работы и умрут от голода, как и все те, кто от них зависит. Моя вина состоит в том, что я доверился человеку без чести. Быть свидетелем всего этого выше моих сил. Я не могу смотреть в глаза людям, которых погубил, и у меня не остается выбора. Да простит меня Господь.

Джеймс Сиссонс

Рядом лежала долговая расписка на двадцать тысяч фунтов, подписанная принцем Уэльским. Питт, словно завороженный, смотрел на эти два листа бумаги, и вдруг все поплыло у него перед глазами. Пол закачался у Томаса под ногами, словно он оказался на палубе корабля. Полицейский уперся руками в стол, чтобы обрести устойчивость. Сиссонсу уже ничем нельзя было помочь. Когда утром сюда войдет первый клерк и обнаружит рядом с телом письмо и расписку, это будет страшнее дюжины динамитных шашек. Принц Уэльский отказался вернуть деньги, одолженные для того, чтобы участвовать в скачках, пить вино и делать подарки своим любовницам, в то время как в Спиталфилдсе полторы тысячи семей обрекаются на нищенское существование. Закроются магазины, поскольку там некому будет покупать товары, дома заколотят досками, и люди будут жить на улице. Разразится бунт, по сравнению с которым кровавое воскресенье на Трафальгарской площади покажется ссорой на детской площадке. Взорвется весь Ист-Энд.