Клюква со вкусом смерти - Наталья Хабибулина

– Ищите теперь, ищите, – и довольно рассмеялся, видимо, представив, как утром отряд добровольцев будет безуспешно разыскивать спрятанные ценности.

Чувство опасности вдруг опять накрыло его удушливой волной, он принюхался и…

И вдруг рванулся назад, но свет фонариков, в открывшихся внезапно дверях, ослепил его. Он в панике прикрыл руками лицо, при этом выронив мешок, и по-заячьи вскрикнул.

– Снимите же вы эту дурацкую маску! Теперь вам уже не удастся ею никого не испугать, не обмануть! – голос Дубовика прозвучал громко, но спокойно. – Finita la commedia! Ясно? – он подошел к опустившемуся в бессилии на землю человеку и протянул руку: – Снимайте же, снимайте, Иван Гаврилович! Вы проиграли!

– Твою мать!.. – разразился громкой бранью подбежавший Кобяков.

– Да-да! Вы правы! – усмехнулся Дубовик.

– Ай да бухгалтеришка! – прогрохотал появившийся сзади Герасюк. – На вид вроде хорёк, а шкура-то волчья! – он устрашающе поиграл пистолетом перед лицом Загоскина.

– Вы ничего не докажите… – голос того сквозь белую восковую маску прозвучал глухо, едва слышно, казалось, что ещё мгновение, и он потеряет сознание: голова бухгалтера склонялась на грудь, и весь он стал похож на сдувшийся продырявленный матрац.

– Да всё уже и так ясно, – Андрей Ефимович присел на корточки рядом с бухгалтером и, убрав свой пистолет в кобуру, осторожно приподнял страшную маску с его лица: – Ну вот, друзья, прошу любить и жаловать… Как вы там о себе сказали: «Счетовод пожилой и в работе деловой»? Местный поэт, провозглашающий в своих лозунгах «свободу, равенство и братство», а также «право на труд и счастливый отдых», и прочие социалистические моральные и духовные ценности, имея при этом в своем арсенале вполне ощутимые материальные – хрустящие и блестящие. Хотя относительно ваших поэтических талантов я уже давно не пребываю в заблуждении. Вставайте! – он поднялся сам и с силой потянул за руку Загоскина. – Степан Спиридонович! Примите же задержанного!

Кобяков протиснулся между узкой дверью и Герасюком и, светя бухгалтеру фонариком в лицо, отчего тот, зажмурившись, поднял руку, громко сплюнул:

– Пристрелить бы тебя, как бешеного пса, да хочется народу показать твою подлую рожу! – он дёрнул руки вниз Загоскина и надел на них наручники. – Вперёд! – и не удержавшись, с силой толкнул бухгалтера дулом пистолета в спину, отчего тот едва не выпал из омшаника, но крепкие руки Поленникова, стоявшего за дверью, тут же подхватили его и поставили на ноги.

– А я и думаю, отчего же это Иван Гаврилович так сопротивляется моему желанию починить здесь старые ульи? – усмехнулся Яков Харитонович, крепко держа Загоскина за локоть одной рукой, второй держа Вальтер наготове. – Ну, спасибо, Андрей Ефимович, теперь работа наладится! Ну, шагайте! – и сам пошел вперёд.

– Мы мешок заберем, и ящичек из-под украшений прихватим, – крикнул вслед Дубовик.

Услышав эти слова, Загоскин застонал, но тут же затих.

Четверо остальных пошли следом за ними, подсвечивая дорогу фонариками и строго наблюдая за каждым движением едва плетущегося и совершенно потерянного человека, совершившего не одно злодеяние.

– Сдулся, – наклонившись к уху Дубовика, тихо проговорил Ерохин, – всё выложит, как на духу!

– Самое главное, не дать ему прийти в себя, иначе… – так же тихо ответил тот, – чуть очухается, и всё!..

– Сейчас будем допрашивать? – услышав их разговор, повернулся Кобяков. – Ночью ведь нельзя.

– Нет, мы будем беседовать с ним неофициально. Главное, чтобы свидетели были.

После недолгих споров было решено пока задержаться на пасеке, там же и допросить Загоскина.

Дубовик понимал, что нарушает УПК, но уповал на то, что слово пятерых будет всё же значимее слова преступника, да и слишком существенными были и находка ценностей, и сами преступления, связанные с ними.

Он так же понимал, что Загоскин будет держаться своей позиции, будет начеку. Просто так такие люди не сдаются, особенно если первый приступ растерянности от внезапного ареста уже прошёл. Но если разговаривать с ним в неофициальной обстановке, может случиться так, что он расслабиться и совершит ошибку. Поэтому следовало продумывать все дальнейшие шаги.

Сам же Загоскин, едва переставляя ноги, не замечая подмерзших, щёлкающих тонким льдом, луж от растаявшего снега, лихорадочно пытался понять всю суть произошедшего. То, что он лишился своих награбленных ценностей, это он понял сразу и решил, что так тому и быть, хотя очень хотелось выть от досады и рвать всех зубами. Сдерживая себя, тихо постанывая, как попавший в капкан зверь, Загоскин заставлял себя принять всё, как есть. Изменить что-то всё равно невозможно, но вот неотвратимость наказания за эти, такой кровью, добытые ценности, надо постараться отсрочить, а ещё лучше и вовсе попытаться выйти «сухим из воды». Больше всего его угнетало сознание того, что он совершенно не знает, какие улики против него удалось собрать этим людям. Сейчас он больше всего ненавидел их. «В чём можно признаться без ущерба для своей жизни? Или просто молчать? Что же им всё-таки известно? Могилу они, понятно, вскрыли. Но Захара я не убивал, он умер сам, тут ко мне никаких претензий. Деньги и украшения… Вот самое главное! За это никаких снисхождений – вышка, однозначно! Но свидетелей нет! Последняя, Гребкова, давно уже на небесах. Верка не знала, откуда всё это. Значит, можно что-то придумать? Но что? Что?» – все эти мысли терзали и, буквально, разрушали мозг бухгалтера.

В доме Поленникова с Загоскина сняли наручники. Бежать было бессмысленно: под окнами и на крыльце ходили три огромные овчарки. Да и, похоже, сам арестованный не очень-то рвался на свободу. Он выглядел абсолютно потерянным, и Дубовик понимал, что Загоскин сейчас теряется в догадках относительно того, что им известно о его преступлениях. Возможно, что на некоторые вопросы он найдёт нужные для него ответы, и им будет трудно вывести его на «чистую воду». Поэтому необходимо дать ему расслабиться и почувствовать себя способным управлять ситуацией.

Дубовик, незаметно переглянувшись со всеми, предложил Загоскину раздеться и передохнуть в доме Поленникова до утра.

– Следователь всё равно сейчас спит, не будем нарушать его праведный сон, – с лёгкой иронией произнёс он. – А пока выпьем чаю с позволения хозяев. Как, Яков Харитонович, угостишь чайком?

– И даже ужином накормлю, – понятливо кивнул тот, нырнув за занавеску на кухню, где заботливой Лидией Семёновной на столе была оставлена, прикрытая платком, кастрюлька с котлетами. Сама хозяйка по просьбе Поленникова ещё с вечера ушла к знакомой в деревню и там осталась на ночь.

Сбросив плащ у порога, Загоскин пригладил жидкие волосы вокруг круглой лысины, одернул серый