Опасная бритва Оккама - Сергей Переслегин

Но, может быть, игра стоит свеч?

Хотя европейская интеграция имеет когнитивную составляющую, «центр тяжести» проекта лежит на правовых, политических и экономических механизмах, относящихся к индустриальной фазе развития Приближение к постиндустриальному барьеру приведет к кризису этих механизмов. что мы и интерпретировали выше как общий кризис ЕС. Этот результат, конечно, не является фатальной предопределенностью, но он весьма вероятен.

Напротив, конструируя здесь и сейчас институты Русского мира, мы имеем возможность максимально использовать те когнитивные механизмы — образовательные, научные, экономические и политические, которым по различным причинам тесно в современных индустриальных государствах: от «электронного правительства» до трансконтинентальных «фабрик мысли» и «знаниевых реаторов».

Европейский союз создавался политиками, экономистами, священнослужителями на базе парламентской демократии, (относительно) рыночной экономики, созданной поколением раньше европейской транспортной сети и системы крупнейших европейских банков.

Русский мир должен строить креативные группы на базе электронного правительства, мировой компьютерной сети и ее отражения — мировой финансовой сети.

Европейский союз породил современное авторское право, шенгенские визовые границы и евро как альтернативу доллару. Мы надеемся, что Русский мир создаст «закон о свободе информации», мировой безвизовый режим и возможность пользоваться любой валютой или даже обходиться вовсе без нее.

III. Латвия — интеграция как национальная угроза

Конечно, задавать такой вопрос в Латвии, да и вообще в «цивилизованном мире» неприлично. При особом невезении можно даже удостоиться обвинения в пропаганде национализма и фашизма и угодить за решетку вместе с Д. Ирвингом[239], позволившим себе проделать формальный анализ исторической информации о холокосте на предмет определения степени ее достоверности.

Но сомнение представляет собой важнейшую часть рефлективного мышления, и я не вижу никаких объективных причин, в силу которых нельзя подвергать сомнению существование латвийской или украинской государственности, и в то же время можно анализировать «мир без России» или же «глобализацию после США». Всякое государство конкретно и, следовательно, ограничено в пространстве и времени, да и нации тоже не вечны.

Латвия как независимое государство представляет собой продукт упражнений лидеров «большой тройки образца 1919 года» — Д. Ллойд — Джорджа, Ж. Клемансо, В. Вильсона — в геополитическом конструировании.

В Версале перед лидерами держав–победительниц стояли четыре основные задачи:

• Ограничить германский военный и политический потенциал, создать условия, при которых эта страна не сможет возродиться и вновь стать угрозой «западным демократиям»

• Блокировать большевистскую Россию, создав для этого «санитарный кордон» из малых государств Европы

• Создать работоспособную систему коллективной безопасности в Европе

• Перепроектировать политическую карту Европы по национальному признаку

В свою очередь ленинская Россия, находящаяся в отчаянном военном и политическом положении, была вынуждена, говоря языком шахматистов, «сбрасывать материал»: предоставлять независимость территориям удержать которые так или иначе не представлялось возможным. Здесь надо учитывать, что «национальный вопрос» трактовался лидерами Антанты и большевиками, в общем–то, одинаково — Советы и юридически, и фактически, и идеологически признавали право наций на политическое самоопределение.

В этих условиях и возникла любопытная шутка истории — четыре прибалтийских государства: Литва Латвия, Эстония и Финляндия. Из этих четырех стран только Литва — и совсем в другую эпоху — имела опыт самостоятельного национального существования.

В отличие от В. Ленина[240] я отнюдь не считаю Версальский мирный договор «грабительским». Напротив, он был справедлив настолько, насколько это вообще было возможно. Но не зря классическая христианская традиция учит, что справедливость — прерогатива дьявола (а Богу приличествует милосердие).

Версальская геополитическая конструкция рассыпалась почти сразу: ее перечеркнули Рапалльские договоренности СССР и Германии и итоги Вашингтонской конференции 1921–1922 гг. К концу «дьявольского десятилетия» (так именуют в Европе 1920‑е годы) стало понятно, что в существовании новых малых европейских государств не заинтересован никто, кроме них самих.

Экзамен выдержала только Финляндия, оружием, политической волей, дипломатическим мастерством доказавшая свое право на государственность, на независимое существование.

Австрия добровольно присоединилась к Германии (но не пожелала, однако, разделить ее судьбу в 1945 году). Украина и Белоруссия добровольно присоединились к России, образовав союзное государство нового типа — СССР.

Венгрия не смогла определить контуры своей внешней политики, запуталась и бросилась за помощью к гитлеровской Германии, проявив себя как самый преданный союзник Рейха.

Югославия двадцать лет жила в условиях полнейшей политической нестабильности; политический переворот Симовича был использован Гитлером как предлог для нападения на страну, военного сопротивления Югославия не оказала и была полностью оккупирована.

Чехословакия, несмотря на весь свой исторический опыт, не сумела решить проблему судетских немцев, довела ситуацию до кризиса, вручила свою судьбу в руки Франции и Великобритании (Даладье и Чемберлена), потеряла сначала Судеты и всю промышленности, а затем и независимость.

Польша сначала приняла участие в расчленении Чехословакии, получив из рук Германии ошметки «добычи», затем — в самый неподходящий момент — довела до войны Данцигский кризис (не подлежит сомнению, что Гитлер стремился к войне, но надо признать, что в этом отношении его политика была полностью поддержана Варшавой), войну проиграла «всухую» и до сих пор сваливает вину за поражение на пакт Молотова — Риббентропа.

Но Польша и Югославия хотя бы попытались дать агрессии вооруженный отпор. Причем, к чести народов этих стран, с поражением они не смирились, и в военные годы обе страны активным образом участвовали в движении Сопротивления и в освобождении своей территории.

Латвия, Литва и Эстония не предприняли никаких усилий для защиты своей независимости — ни в 1940 году, когда были присоединены к Советскому Союзу, ни в 1941 году, когда оказались частью гитлеровской империи, ни в 1944–1945 гг., когда развернулось общее наступление Советской армии и немецкие войска в Прибалтике оказались разбиты на несколько изолированных группировок.

Можно искать объяснения и оправдания такой позиции прибалтийских народов, но для начала нужно признать сам факт: независимость была утрачена ими так же легко, как она была получена.

Современная Латвия считает себя преемницей Латвии межвоенной. Но если все ее претензии на независимость, на существование в статусе самостоятельного государства подкрепляются только этими двадцатью годами, прожитыми страной вне мировой истории и закончившимися быстро, тихо и бесславно, то не нужно быть Нострадамусом, чтобы предсказать судьбу этого государства. Как говорил старший лейтенант Ливитин, герой романа Л. Соболева «Капитальный ремонт»[241]: «Разве тебе не известно из курса логики, что одинаковые причины влекут за собой одинаковые следствия?»

Большевистская оккупация была, наверное, временем максимального расцвета латышской культуры и латышской нации. И не потому, что оккупанты строили в стране школы и дворцы культуры, промышленные предприятия и дороги. Просто в составе СССР Латвия занимала уникальную нишу: она была Представлением[242] Запада в Советском Союзе. Это было предметом осознанной и оправданной национальной гордости — и в материальном отношении, и в духовном Латвия жила вместе с советским народом, но гораздо более комфортно и свободно, чем этот народ. В начале 1980‑х здесь можно было купить молочные продукты двадцати наименований (включая такую немыслимую для социалистической страны роскошь, как взбитые сливки к натуральному заварному кофе), в середине этого десятилетия — публиковать запрещенных советской цензурой «Гадких лебедей» — правда, под названием «Время дождя»[243]. Рижская пресса была самой интересной в СССР. Рига издала первый в стране эротический журнал. Рига впервые в Союзе начала рецензировать в печати американские видеокассеты. Рига задолго до «Огонька» и «массового прозрения» обсуждала в печати тему Отечественной войны и сталинских репрессий.