Бегство от свободы - Эрих Зелигманн Фромм

противоречит принципу равенства. Тезис, что люди рождаются равными, означает, что все они обладают основными человеческими качествами, все разделяют общую трагическую судьбу и все имеют одинаково неотъемлемое право на свободу и счастье. Кроме того, этот тезис означает, что отношения людей должны определяться солидарностью, а не господством и подчинением. Но принцип равенства вовсе не предполагает, что все люди одинаковы. Подобное толкование равенства основывается на той роли, которую играет сегодня каждый индивид в своей экономической деятельности. В отношениях между человеком продающим и человеком покупающим конкретные личностные различия уничтожены. В этой ситуации имеет значение лишь то, что у одного есть товар, чтобы продать, а у другого — деньги, чтобы купить. В экономической жизни один человек не отличается от другого, но как реальные люди они различны, и суть индивидуальности состоит в культивировании этих различий.

Позитивная свобода предполагает и тот постулат, что человек является центром и целью своей жизни; что развитие его индивидуальности, реализация его личности — это высшая цель, которая не может быть подчинена другим, якобы более достойным целям. Этот постулат может вызвать серьезные возражения. Не ведет ли он к безудержному эгоизму? Не отрицает ли самопожертвование во имя идеала? Если принять его, не поведет ли это к анархии? В сущности, мы уже ответили на эти вопросы — отчасти по смыслу, а отчасти и совершенно определенно. Однако они настолько важны, что мы вернемся к ним, чтобы разъяснить наш ответ и избежать недоразумений.

Когда мы говорим, что человек не должен быть подчинен чему-то высшему, нежели он сам, это не умаляет значения идеалов. Напротив, это — сильнейшее утверждение идеалов, но, чтобы это понять, необходимо проанализировать само понятие идеала. Сегодня все склонны считать, что идеал — это любая цель, достижение которой не приносит материальной выгоды, что угодно, ради чего человек готов пожертвовать своими эгоистическими интересами. Это сугубо психологическая и тем самым релятивистская концепция идеала. С этой субъективистской точки зрения фашист, увлеченный стремлением подчиниться высшей силе и в то же время подавить других людей, является таким же идеалистом, как и борец за человеческую свободу и равенство. На такой основе проблему идеала решить нельзя.

Надо отличать подлинные идеалы от поддельных; различие между ними столь же фундаментально, как различие между правдой и ложью. Все подлинные идеалы имеют одну общую черту: они выражают стремление к чему-то такому, что еще не достигнуто, но необходимо для развития и счастья индивида. Быть может, мы не всегда знаем, что именно ведет к этой цели; мы можем спорить о ценности того или иного идеала в смысле человеческого развития, но это не может быть основанием для релятивизма, утверждающего, будто нам вообще не дано знать, что способствует жизни, а что ей препятствует. Мы не всегда знаем, какая пища здоровая, а какая нет, но никому не приходит к голову утверждать, что яды вообще нераспознаваемы. Точно так же мы можем знать если захотим, — что отравляет психическую жизнь. Мы знаем, что нищета, запуганность, изоляция направлены против жизни, а за жизнь все то, что служит свободе и развивает способность и мужество быть самим собой. Что хорошо и что плохо для человека — это вопрос не метафизический, а эмпирический; ответ на него может дать анализ природы человека, знание конкретных, воздействующих на него условий.

Как же быть с "идеалами" вроде фашистских, определенно направленных против жизни? Как понять, что люди следуют этим ложным идеалам с тем же пылом, с каким другие следуют идеалам истинным? Некоторые психологические соображения помогут дать ответ на эти вопросы. Явление мазохизма доказывает, что страдание или подчинение может привлекать людей. Нет сомнений, что страдание, подчинение или самоубийство противоположны позитивным жизненным стремлениям; однако субъективно эти цели могут быть привлекательны, их достижение может давать удовлетворение. Эта тяга к тому, что вредит жизни, больше любого другого явления заслуживает названия "патологическое извращение". Многие психологи полагали, что наслаждение и избавление от страданий — это единственные законные принципы, руководящие поведением человека; но динамическая психология показывает, что субъективное наслаждение не может быть достаточным критерием для оценки поведения человека с точки зрения его счастья. Это видно из анализа мазохистских явлений. Такой анализ показывает, что наслаждение может быть следствием патологического извращения и так же мало значит для оценки объективного смысла испытываемых переживаний, как сладкий вкус яда — для оценки его воздействия на организм (2). Итак, мы определили подлинный идеал как любую цель, достижение которой способствует развитию, свободе и счастью личности. Те вынужденные и иррациональные цели, достижение которых может иметь субъективную привлекательность (например, стремление к подчинению), но вредно для жизни, мы определили как идеалы ложные. Из такого определения следует, что подлинный идеал — это не какая-то таинственная высшая сила, стоящая над индивидом, а отчетливое выражение полнейшего утверждения его собственной личности. Любой "идеал", противоречащий такому утверждению личности, уже тем самым оказывается не идеалом, а целью патологического стремления.

Это приводит нас и к вопросу о самопожертвовании. Мы определили свободу как неподвластность никакой высшей силе; исключается ли этим жертва, в том числе и жертва собственной жизнью?

Этот вопрос особенно важен в наши дни, когда фашизм провозглашает самопожертвование высочайшей добродетелью и производит на многих впечатление своим идеализмом. Ответ на него логически вытекает из всего сказанного до сих пор. Существует два совершенно разных типа жертвенности. То, что потребности нашего физического "я" и стремления нашего психического "я" могут прийти в состояние конфликта, что ради утверждения нашей духовной сущности мы можем быть вынуждены пожертвовать собой, — это один из трагических фактов жизни; самопожертвование всегда останется трагедией. Смерть не может быть сладка, за какие бы высокие идеалы ни приходилось ее принимать; она всегда горька невыразимо, но тем не менее она может стать наивысшим утверждением нашей личности. Подобное самопожертвование в корне отличается от "самопожертвования", какое превозносит фашизм. Там самопожертвование представляется не наивысшей ценой, какую может заплатить человек за утверждение своей личности, а самой целью его существования. Это мазохистское самопожертвование видит жизненное предназначение человека в отрицании своей жизни, в самоуничтожении. Самопожертвование становится ярчайшим выражением того уничтожения индивидуальной личности, ее полного подчинения высшей власти, к которому стремится фашизм во всех его проявлениях. Это такое же извращение подлинного самопожертвования, как самоубийство — наивысшее извращение жизни. Подлинное самопожертвование предполагает непреклонное стремление к духовной целостности; самопожертвование тех, кто эту целостность утратил, лишь прикрывает их моральное банкротство.

Может возникнуть