ПОГРАНИЧНАЯ ЗАСТАВА - Г. Игнаткович

«Нарушителей» поймали и пленили «тик в тик», но была заминка — минутная, а была. Подполковник Михаил Александрович Барыбин, проводивший тренировку и, собственно, задавший заставе задачку, эту заминку сразу же взял на карандаш.

— Только не снижайте оценку собаке! Она ни при чем, она у меня круглая отличница! — совсем не по уставу взмолился сержант Юрий Тымчевский и с надеждой повернулся к лейтенанту Истягину, который сидел тут же, взъерошенный и распаленный.

Подполковник перехватил этот просящий взгляд, опустил глаза в блокнот и, подавляя улыбку, как можно суше сказал:

— Между прочим, у лейтенанта сегодня выходной… Отдыхайте, Истягин…

Вячеслав нехотя поднялся с табурета и теперь, наверное, уже стесняясь помятого своего вида, пошел к дверям. Но как только шагнул за порог, его остановил голос дежурного сержанта:

— Товарищ лейтенант, а к вам едет гость!

— Кто? — оторопело обернулся Вячеслав.

— Жена. Из Оренбурга. На майские праздники.

— Значит, в июне приедет совсем, — весело сказал подполковник.

— Вот вам и выходной! — улыбнулся Вячеслав, не скрывая радости. — Генеральную уборку надо делать… А вы — выходной!..

И он почти побежал к офицерскому домику.

Бежит-бежит по горам, по долинам, вдоль быстрых речушек следовая полоса и вдруг обрывается, земли больше нет, дальше — море, могучие перекаты гривастых волн, снежные взрывы прибоя о скалы — на все двенадцать законных советских миль уходит дальше граница без пограничных столбов.

Здесь, на берегу, как говорят пограничники — «на урезе», тоже стоит вышка. С нее чаще всего смотрят вправо — в сизую даль, а там, куда не хватает уже и бинокля, владычествует всевидящий ПТН — пост технического наблюдения. Первый раз я был на нем ночью, внизу клокотало, перемалывало гальку море, и, словно перемешиваясь с ним, темнота уже не давала видеть ничего дальше тридцати шагов, но стоявший на площадке «петээна» прожектор так полоснул по берегу, по волнам, до самого горизонта, что на ширину этой слепящей полосы тьма мгновенно расступилась и боязливо обнажила все, что надлежало рассмотреть наблюдателям. Прожектор как бы рассек ночь пополам, и его широкий и словно обоюдоострый луч был очень похож на меч, на голубой звонкий меч, который, упреждая незваных гостей, вынимал из ножен рядовой Виктор Черноволов — витязь морских рубежей, а в обиходе — просто прожекторист.

Возвышенную романтичность этого сравнения немного остудил сержант Александр Анохин, когда начал знакомить со своим хозяйством — радиолокационной станцией. Луч прожектора, конечно, похож на меч, ну а с чем сравнить, к примеру, вот эту мерно гудящую, пощелкивающую, мерцающую разноцветными лампочками аппаратуру, напичканную электроникой? Тонкий, тоньше велосипедной спицы луч бежал по круглому экрану локатора, высвечивая, выхватывая из кромешной темени такие дали и такие подробности, какие никогда не достал бы и не рассмотрел прожектор. Вся береговая линия, уменьшенная словно на карте и как бы припорошенная снежком, уместилась в голубоватом оконце: вот это бесцветье — море, а вот эти вспыхивающие, едва их касался луч, белые точки — «цели».

— Что за «цели»?

— А наши, — добродушно сказал Александр. — Рыболовецкие суда, танкеры, шлюпки. А вот недавно…

И теперь, уже перейдя к карте, Александр показал точку, на которой локаторщики засекли в полном смысле «цель» — судно-нарушитель. Время измерялось секундами. Оператор Александр Зотов тут же выдал необходимые данные, рассчитали курс, нанесли на специальные планшеты и до тех пор держали «цель» в узде, пока не навели на нее сторожевик.

— Сторожевой корабль?

— Ну… — сказал Александр и, снова заглянув в экран, чиркнул лучом по едва заметной точке. — Видите наш ПСКР на дозорной линии?.. Полное взаимодействие…

Вот оно что… Значит, незримые точки, что тянутся от сердца к сердцу, от заставы к заставе, от дозорной тропы к тропе, не прерываются вместе с последним красно-зеленым столбом, а пульсируют над размашистыми переливами волн, трепещут в прожекторе, в кружении пронзительного лучика локатора — до корабля и дальше, чтоб не оставить беззащитными ни пяди земли, ни пяди воды. Рукопожатие сухопутной и морской границ.

Старожилы этих мест, в особенности те, чьи дома забрались покруче, должны помнить, как летом двадцать третьего года на синей, почти глобусной глади моря — именно таким оно видится с гор — появились два катера «Тифлис» и «Батуми». Они пришли сюда сразу же, как только на морской карте была прочерчена линия границы Советского Союза. Не бог весть какие военно-морские силы — на каждом по семь человек команды, по сорокапятимиллиметровой пушчонке на носу и по «максиму» армейского образца на корме. Не ахти какие грозные корабли, но заставили себя уважать! И не в то ли еще сверкавшее грозами гражданской войны лето спаянно стиснулись две руки — рука матроса и рука солдата?..

Почти на том же месте, где встает теперь на якорь готовый к броску, несущий стремительную стальную мачту ПСКР — пограничный сторожевой корабль, стоял ветхий, деревянный «Тифлис». Сквозь грохот волн до катера донеслись хлопки ружейных выстрелов. Вскоре выяснили: прорвавшаяся на нашу территорию банда в триста сабель с боем отходила за границу. Силы были неравны, наши пограничники теряли последних бойцов. Еще рывок до моста — и бандитов уже не догнать.

— Разрешите идти на помощь! — обратился к командиру катера старшина Петр Соколов, старой, броненосца «Потемкина», закалки матрос. Он знал, каким будет ответ, и через минуту уже сидел в шлюпке со снятым с катера «максимом». Десять атак отразили моряки, но так и не пропустили к мосту бандитов. Да, вон там, вон за той каменистой грядой, в победном порыве поднялись над раскаленным «максимом» двое, один в буденовке, другой в бескозырке — черные ленты вразлет. Там, над грядой… Как бы утонувшей сейчас в кумачовом разливе заката…

И о вышке на берегу, и о прожекторе, рассекающем ночь, и о крепком рукопожатии часовых я вспомнил на мостике того самого ПСКРа, который еще вчера виделся мне светлой точкой на зеленоватом круге экрана, а сейчас напряженной живой корабельной сталью подрагивал под ногами, как будто хотел рвануться еще сильнее вперед. Ночь плескалась, шипела, отваливалась от форштевня густой, тяжелой чернотой; последняя звездочка зацепилась за клотик и собиралась вот-вот либо упасть, либо погаснуть; темнота становилась гуще, и уже далеко за кормой, на еле видной отсюда зубчатке гор, глаза сами нарисовали: нас как будто провожали в поход, желали счастливого плавания двое — один в буденовке, другой в бескозырке… Береговой прожектор — не Виктор ли Черноволов снова дежурил этой ночью? — ударил по волнам и высек искры где-то рядом. Но нас не задел — свои. Он знал: нас нельзя было видеть сейчас никому. На линию дозора мы шли, растворяясь в темноте, без ходовых огней…

«Ночная мгла кругом, бушуют волны…» Где же это я слышал? Песня? Ах да, когда-то знаменитая флотская песня вдруг с порывом ветра влетела на затемненный ходовой мостик, мелькнула черной волной мимо, от борта за корму, перевилась в быстрый, крутящийся жгут, словно сам корабль пел ее, рассекая море, стараясь слиться с ним, с этой ночью, чтобы ежесекундно из подвижной своей засады видеть все — от дельфина, блеснувшего удивленным глазом: «Ну и скорость!», до подводной лодки, быть может крадущейся в эту минуту к запретной черте.

Ночная мгла кругом, бушуют волны,Огней нельзя нам зажигать.А там, где под окном желтеют клены,Ждет моряка старушка мать…

Я спрашивал — никто из матросов уже не знает этой песни. «Новые песни придумала жизнь, не надо, ребята, о песне тужить». Но разве не о той же верности флоту и флагу, берегу Родины и материнскому дому пели сейчас моряки, молчаливо стоящие на постах?

Не из той ли вечной песни мужества простые слова:

— На румбе триста…

— Так держать…

— Есть так держать…

Два силуэта в капюшонах слились с ограждением, и я с трудом узнал рулевого-сигнальщика Фаиза Фазуллина и торпедиста-минера, а сейчас наблюдателя Сергея Теслина. У них своя песня: править кораблем и смотреть в ночь. Странно, как изменились голоса моряков с той минуты, как прозвучало тревожно-повелительное: «Корабль к бою и походу приготовить!» Эти голоса невидимо перекликаются в боевой рубке, они налились мужеством, силой, обретя жесткость и краткость команд.

— Цель большая по пеленгу…

Неужели это метрист Евгений Носаль? Час назад, когда корабль, мирно покачиваясь, лежал после бессонной ночи в дрейфе, впрочем, и тут все вокруг себя видя и слыша, Евгений ровным, неспешным голосом рассказывал мне, как недавно на расстоянии примерно шестидесяти кабельтовых обнаружил на экране среднюю цель. Когда подошли поближе, оказалось, что это всего-навсего стая птиц. Не в ошибке признавался Евгений — дело не в этом, ему было важно показать, как зорок его локатор: подумать только, разглядел птиц! И если сталевару из Николаева Юрию Кирилловичу Носалю попадутся на глаза эти строки, пусть он знает, что сын Евгений его не подвел.