Крестные дети - Колридж Николас

Джеми панически боялся лечебных учреждений, особенно акушерско-гинекологического профиля. Как и все нормальные мужчины, он не допускал и мысли, что их брак мог быть бесплодным по его вине, что он каждый раз стрелял в «молоко». Отчаянно сопротивляясь, он вес же был вынужден пойти вместе с Абигейль.

Хирург-консультант объяснил им основные принципы ЭКО: непосредственно из яичника изымается яйцеклетка, ее окунают в семенную жидкость будущего отца, после чего на несколько дней погружают в питательный раствор для деления. Затем оплодотворенную яйцеклетку вживляют в матку, и, если повезет, она развивается в эмбрион. Результат процедуры оценивают спустя тринадцать дней. Вероятность успешного исхода определялась как один к семи.

Раздражительная и утомленная курсами гормональной терапии, которые предшествовали ее ежемесячным визитам в больницу, Абигейль чувствовала, что вот-вот сломается. От уколов она стала совершенно неуправляемой, стараясь убедить саму себя, что это все осложнения терапии, она постоянно злилась на Джеми и весь белый свет. Она была уверена, что если не родит ребенка, то он ее бросит и будет прав. Харриет, которая взяла привычку звонить дочери, когда Зубин бывал в отъезде, сообщила, что сейчас самый подходящий момент для появления на свет внука, который сразу же примирил бы Зубина с дочерью. Возвращаясь с работы, Джеми часто находил свою жену лежащей на кровати с выключенным светом и неспособной даже говорить. Он пытался проявлять сочувствие, шутливо напоминал ей, что все это проделки обезьяньих желез, но это помогало далеко не всегда.

Не помогло и то, что от постоянных инъекций гормонов Абигейль стала пухнуть.

После шести месяцев ЭКО она прибавила в весе двадцать пять фунтов[20] и перестала влезать в собственные платья. Глядя на свою расползающуюся фигуру, она находила утешение в шоколадных плитках, которые ела по десять штук в день. Джеми говорил Чарли: «Моя жена теперь толще, чем когда мы были на Багамах. Когда она поворачивается в постели, я боюсь, что она меня раздавит».

Глава 31. Июнь 1990 года

Сэффрон сидела в кресле-качалке на террасе особняка Ника Блэкуотера в Суррее. Она была в наушниках, присоединенных к «Уокмэну», и слушала классический альбом своего нового приятеля «Самое лучшее (кроме рая)». Альбом вышел двадцать лет назад, с того времени был продан по всему свету семидесятимиллионным тиражом и сделал четырех членов группы «Блэктон» мультимиллионерами.

Сэффрон закрыла глаза и, потягивая кофе со льдом, пыталась разобрать слова песен. Она припоминала, что слышала эти записи еще на Гледхау-гарденс. Перри и Сим всегда слушали «Блэктон». Некоторые тексты, например тот, в котором рассказывалось о слепом старике, смотрящем на мир глазами маленьких детей, казались Сэффрон смешными, но мелодии песен были неплохими. Если бы только не было этих соло на гитаре…

Стоял прекрасный английский летний вечер, теплый бриз приятно ласкал ее обнаженную грудь. Несмотря на близость к другим жилым постройкам, дом Ника был полностью уединенным, его окружали высушенные рвы и пятнадцать акров деревьев и садов. В тот день звезда британского рока умчался па тренировку по поло накануне предстоящих в ближайшую субботу больших соревнований.

Иногда связь с Ником казалась Сэффрон странной. Они познакомились на каком-то музыкальном торжестве, той же ночью он затащил ее в постель, где она и оставалась в течение последних пяти месяцев.

Он был старше Сэффрон на двадцать три года. В свои пятьдесят пять или пятьдесят шесть лет он был очень обидчив и казался полноватым, особенно когда надевал джинсы. Она переехала к Нику, практически не заметив этого. Он предлагал ей: «Почему бы тебе не пожить у меня до понедельника, Сэфф?» А потом: «Оставайся до среды — посмотришь, как я упаду с лошади». А однажды Гаррисон забрал из Лондона ее вещи, и она переехала к Нику окончательно.

Никогда еще «Лодсвот-Ривер-Гарден» не выглядел так поэтично. В этот день «Блэктон-блюз» должны были сражаться за место в полуфинале турнира по поло на приз «Вдовы Клико». По двум сторонам лужайки, спускавшейся к реке, росли аккуратные каштановые деревья, а за ними начинались развалины старинного Каудрейского замка. Трибуны были заполнены зрителями в панамках и симпатичных летних платьях. Отставшие игроки, не успевшие доесть обед из четырех блюд, приготовленный знаменитым шеф-поваром Антоном Морисманом, и теперь подгоняемые своими агентами, спешили к стойлам. Матч должен был начаться через пять минут, и австралийский комментатор настраивал микрофон.

На лужайке царило смятение. Где же Ник? Две девушки в футболках «Блэктон» держали его скакуна наготове. Еще одна принесла его клюшки, шлем, наколенники и обувь. Карлос Инграсиас, старший из двоих невероятно талантливых и заносчивых братьев Инграсиас, посмотрел на часы и заметил:

— Придется играть в любом случае, даже если нас будет только трое.

Но все понимали, что не смогут начать игру без капитана команды. Он не забивал голов, зато оплачивал все счета. Один из игроков отправился на поиски рефери, чтобы предупредить его о возможной задержке.

Зазвонил мобильный телефон, и из него донесся голос Ника, громкий настолько, что его было слышно на сорок ярдов вокруг:

— Мы застряли в пробке на Мидерст-Хай-стрит. Бампер к бамперу. Кто-нибудь вытащит нас отсюда?

— Где именно вы стоите? — спросил один из конюхов.

— Бог его знает. Я вижу перед собой китайскую забегаловку — «Пекинский пес» или что-то в этом роде. Да, и слева здесь школа.

— Понял, я знаю, где это. Буду через несколько минут, — сказал конюх и поскакал по заливному лугу, прихватив с собой свободную лошадь.

Когда спустя пять минут Ник Блэкуотер в сопровождении Карлоса, Грасида и юного профессионала Хьюго Гилборна вышел на поле, их встретил радостный рев толпы, а местный оркестр заиграл заглавную тему из альбома «Самое лучшее».

К тому времени, когда Сэффрон, которой пришлось добираться до поля на «лэндровере», припарковалась на стоянке, первая половина матча успела закончиться. «Блэктон-блюз» выигрывали три ноль. Все три гола забили братья Инграсиас, а Пик вспотел, как свинья, и теперь стоял, вытираясь полотенцем.

Все еще злясь на Ника за то, что он оставил ее одну в пробке, Сэффрон отправилась утаптывать дерн[21]. Все зрители собрались на поле и сосредоточенно притопывали подошвами туфель. Когда она дошла до середины поля, ее окликнул знакомый голос:

— Сэффрон!

К ней направлялся Чарли, рядом с ним была надменного вида блондинка в платье с внушительным разрезом. «Господи, как он растолстел», — подумала Сэффрон. Действительно, в свои тридцать Чарли выглядел лет на десять старше, его залысины поднялись еще на пару дюймов вверх, светлые брюки сильно врезались в талию, а лицо, скрытое в тени панамки, расплылось и налилось вишневым цветом.

— Ты еще не знакома с моей женой Мирандой? — Девушки пожали друг другу руки, и Миранда оглядела Сэффрон с ног до головы, обратив внимание на коротенькое платье от Версаче, подарок Ника.

Миранда слышала о Сэффрон от Чарли и подозревала. что его прежние чувства еще не совсем угасли, поэтому отнеслась к ней с подозрением. Она решила, что Сэффрон ей не соперница, однако выглядела та действительно чудесно, и ее ноги практически не уступали по длине ногам Миранды.

— Что привело тебя на поло, Сэффрон? Я никогда не встречал тебя здесь прежде. Неужели здесь играет твой ковбой, как там его звали? Ред… или Зак? — Чарли сказал это с улыбкой, но определенно намеревался задеть Сэффрон. Криф не мог простить, что она предпочла ему деревенского работягу.

Он ничего не слышал о ней с того времени и думал, что она работает в каком-нибудь обувном или джинсовом магазине. Чарли хотел, чтобы она поняла, что поставила не на ту лошадь, и сразу же решил пригласить ее к себе в новый дом и познакомить с друзьями.