Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени - Лев Квин

— Попробуйте сами поставить себя на его место. Был выброшен в тыл с заданием. Ранили. Попал в лапы гитлеровцам. Пытали, бросили в лагерь. Трижды бежал. Два раз ловили, наказывали по-страшному. И вот теперь, когда наконец добрался к своим, ставить его к стенке?

— Да врет он все! Слишком ты доверчив, Иван Иванович!

— А если не врет? — настаивал Фризен. — Что тогда?

— Нет, хватит! Будет с нас того «спасителя»!

— Так что теперь — на одного гада нарвались, значит, никому больше веры нет?.. Да поймите же, это им только на руку, если мы тут всех подряд подозревать начнем!..

Удалось все-таки добиться отсрочки. Послали запрос по рации.

Ответ был положительный. Центр подтвердил рассказ батальонного комиссара. Все до единого слова.

Оставили его в отряде рядовым бойцом. Воевал хорошо, выполнял любое задание. И остальным его товарищам по плену после короткой предварительной проверки тоже разрешили встать в строй.

Убили батальонного комиссара в одном из боев, Погиб геройски. Заметил своевременно, что командир находится под прицелом. Бросился к нему, прикрыл — и сам получил пулю фашистского снайпера.

Очень жалел его Иван Иванович. Ведь надо же, сколько выстрадал человек во вражеском плену и все-таки жив остался. А теперь, когда по ночам явственно слышен гул орудий на фронте, когда вот-вот уже надо ждать появления передовых частей Красной Армии, погиб...

Был первый по-настоящему весенний день. Тепло пригревало солнышко, снег в лесу осел, сделался ноздреватым и серым. Именно в тот яркий солнечный день, неожиданно подаренный партизанам как праздник, Иван Иванович вместе со всей своей группой угодил в плен.

В приятный плен.

К своим.

Партизаны соединились с наступающей Красной Армией.

ПЕРЕДЫШКА

Какое это счастье после ста восьмидесяти дней в глухих лесных трущобах оказаться в Ленинграде, пусть израненном, пусть с зияющими провалами в стройных рядах домов, пусть со слепыми квадратными дырами вместо окон, с еще неубранными мешками с песком на улицах, но все равно в прекрасном и чарующем Ленинграде!

Какое это счастье ощущать под ногами не чавкающую жижу, не талый податливый снег, а твердую брусчатку мостовой!

Какое это счастье просыпаться по утрам в чистой постели, улыбаясь, всматриваться в безмятежные лица еще погруженных в сон товарищей и знать, что ни тебе, ни им не нужно теперь вскакивать при малейшем шорохе и выбегать наружу, готовя на ходу к бою оружие!..

В Ленинграде Иван Иванович снова встретился с Михаилом Ассельборном. Хотя они и входили в состав одного партизанского отряда, но во время боевых действий виделись редко — группы были рассредоточены на большой площади. После перенесенных испытаний дружба стала еще крепче. К обоюдной симпатии прибавилось чувство уважения: пусть там конспирация, пусть разрозненность групп, а все же доходил до каждого из них слух о партизанских делах другого. Правда, теперь, в отличие от тех, казалось, таких далеких дней, когда они жили на квартире у инвалида в городке, им не приходилось слишком часто коротать время вдвоем. Появились новые обязанности, новые товарищи, боевые друзья, им тоже нужно было уделять внимание.

Иван Иванович написал домой, в Кулунду. Довольно быстро получил ответ. Тон бодрый, даже шутливый. Но он понимал, что семье нелегко. Все живы, все здоровы, сообщает жена, — и на том спасибо.

Михаил Ассельборн обрадовался за друга, однако сам заметно изменился в лице. Он никак не мог дождаться ответного письма жены.

— Но твои ведь ровно в два раза дальше, — утешал его Иван Иванович. — Дальний Восток. Край земли!

— Знаю! — отрубал Ассельборн.

Его выдержке можно было позавидовать. Другие, едва завидев приближающегося солдата с сумкой через плечо, бросались к нему со всех ног, обступали:

— Мне есть?

— А мне?.. А мне?..

Михаил Ассельборн не разрешал себе даже лишний раз посмотреть в сторону письмоносца. Зачем? Если что-нибудь будет, тот сам его найдет.

Ивана Ивановича вызвали в штаб партизанского движения. Подробно расспросили о действиях группы. Поинтересовались самочувствием, настроением. Потом спросили напрямик:

— Как бы вы посмотрели, если бы вам предложили еще раз погостить во вражеском тылу? Иван Иванович ждал этого вопроса:

— Если есть такая необходимость...

— А как же! Война еще не закончилась.

— Ну, значит, продолжается и моя война... Когда?

— Отдыхайте, набирайтесь сил. Скажем.

Первому все-таки сказали не ему, а Ассельборну. На востоке Латвии, неподалеку от тех мест, где раньше действовал их отряд, создалась напряженная обстановка. Срочно требовались опытные партизанские руководители.

Однажды Ассельборн, отыскав Ивана Ивановича в столовой, отвел его в сторонку:

— Если мне будет письмо, возьми с собой.

— А ты?..

— Мне уже пора.

Он крепко сжал Фризену плечи, качнул ободряюще головой. И пошел.

Надо же такому случиться: письмо пришло ровно через день после того короткого прощания. Иван Иванович аккуратно сложил треугольник и спрятал в карман гимнастерки. Настанет время, и он передаст письмо другу. Не безвозмездно, разумеется. Придется тому плясать до седьмого пота. Или нет, лучше петь — у Ассельборна прекрасный голос.

Но письму не суждено было попасть к адресату...

Ассельборн отправился на задание в первых числах апреля, а в самом конце месяца подняли по тревоге группу Фризена и прямым ходом доставили на аэродром. Выдали боеприпасы, взрывчатку, запас продовольствия на первый случай. Так, в полной боевой готовности, с пристегнутыми подушками парашютов целый день просидели на летном поле, ожидая отправки.

Кто-то ворчал:

— Выбрали же времечко! Хоть бы Первомай в Ленинграде отпраздновать дали.

Небеса словно услышали ворчуна. Поздним вечером поступила команда снять парашюты, сдать снова на склад все снаряжение и возвращаться в город.

С места предстоящей выброски не поступило по рации необходимого подтверждения, и вылет был отменен.

Первое мая праздновали в Ленинграде. Выбросились следующей ночью.

Обычный грузовой «дуглас», «летающая корова», как его уничижительно называли летчики, натужно гудел на предельной для себя высоте. Прыгали дружно, один за другим. Если хоть немного замешкаться, может сильно рассеять по площади, сойтись группе потом трудно. Не будешь ведь аукаться по лесу: не по грибы собрались.

Парашют раскрылся сразу. Иван Иванович спускался в кромешной тьме. Внизу — ни огонька. Летчики заверяли, что произведут выброску точно в намеченном пункте, А если все-таки чуть ошиблись? Совсем рядом большое озеро.

Что ждет его там, внизу, на незнакомой латвийской земле?

И СНОВА БОЙ

А ждала Ивана Ивановича Фризена все та же привычная уже боевая работа. Да и товарищи были по большей части прежние, знакомые по лесам Псковщины. И железнодорожная магистраль, которую им предстояло оседлать и взять под свой партизанский контроль, тоже была все той самой Варшавской дорогой, только более южный ее отрезок.

Изменились лишь условия, в которых приходилось действовать. Здесь, в Латвии, они намного сложнее.

Вот хотя бы местность. Заболоченные берега обширного, но мелководного высыхающего Лубанского озера, возле которого базировались партизаны, несомненно, давали известные преимущества. Крупные населенные пункты, в которых стояли фашистские гарнизоны, находились далеко от этих низких, сырых, сплошь покрытых кочками и мелким кустарником мест. Сами гитлеровцы почти никогда не появлялись на озере. Оно не манило к себе. Хоть и водилась в нем кое-какая рыбешка, но к воде практически не было подхода: крутом трясина. По этим же, видимо, причинам серьезных облав в районе озера тоже не проводилось. Гитлеровское командование не предполагало присутствия здесь сколько-нибудь значительного количества партизан. Даже авиации можно было не опасаться. Бомбы, не взрываясь, уходили глубоко в илистую жижу,

Вроде бы замечательно! Чем не идеальная база?

Но, с другой стороны, места эти считались гибельными вовсе не случайно. Под ярким ковром болотной зелени коварно прятались бездонные ловушки. Тонкий слой почвы насквозь пропитан влагой. Ни землянки не вырыть, ни просто щели. Чуть копнешь лопатой, и ямка тут же наполняется водой.

А комары! Это целое несчастье, враг номер один! Тучей висели они над людьми, и не было от них никакого спасения ни днем ни ночью. Партизаны ходили искусанные, опухшие, злые, невыспавшиеся. Все, кажется, предусмотрели опытные штабы, только вот этого неожиданного бедствия предвидеть не смогли.

И еще собаки, обычные дворовые псы. Эти в общем-то полезные четвероногие, лучшие друзья человека, грозили в силу своей несознательности превратиться для партизан в настоящего врага. Там, на Псковщине, как, впрочем, в Белоруссии и на Украине, гитлеровцы в деревнях перестреляли почти всех собак. По своей стародавней привычке они стаями носились за чужаками, гавкали и бросались на них. Это глубоко оскорбляло чувство собственного достоинства новоявленных хозяев советских земель, и они без долгих раздумий пускали в ход автоматы.