Рюбецаль - Марианна Борисовна Ионова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Несмотря на то, что симпатия между Антониной и Петрой зародилась почти мгновенно, все трое пришли к одному выводу: повторять опыт не стоит. В эти недолгие ежегодные визиты Антон и Антонина хотели бывать только друг с другом, и каждый год уменьшалась доля их разговоров, отводимая отцу. Они подолгу бродили по Москве, пригородной электричкой ездили в Подмосковье, наугад выбирая станцию, на которой сойти. Однажды, когда они шли по улице, Антонина спросила, почти не разжимая губ: «По-твоему, за нами наблюдают?» Антон пожал плечами.
Саму Антонину удивляло, что прогноз Марка, вполне правдоподобный, как ее убедили собственные размышления, не сбылся, что переписка с обменом фотографиями обошлась без последствий. Значит, бывает, что последствия не наступают и кара удаляется, как громыхнувшая вдали гроза; впрочем, ни ликования, ни даже облегчения это не давало. Разве что на турпоездку в ГДР и Чехословакию для Антонины кем-то наверху раз за разом накладывалось вето, пока, наконец, Антон не употребил все свои связи. Антон и Петра встретили ее и поселили у себя. Втроем они съездили на автомобиле по маршруту Карл-Маркс-Штадт – Карловы Вары (от Карла к Карлу, пошутил Антон), с остановкой во Фрайберге; до Либерца ехать было далеко, а главное, Антон не мог туда возвращаться. В отношении «карловых» пунктов отправления и прибытия путешествие доказало папину правоту, но со средневековым Фрайбергом вышло и так, и совсем иначе. Его знаменитый собор, внутри обширный и укромный одновременно, светлый и затененный, как поляна в лесу, вряд ли притягивавший отца в этом так любимом им городе, чьи виды он рисовал по памяти много лет спустя, – именно собор, особенно когда Антонина обходила вокруг резной кафедры шестнадцатого века, поддерживаемой деревянными горняками, она безошибочно узнала как место на земле отца и место отца на Земле.
1989
Когда ей стало известно о вакансии старшего научного сотрудника в минералогическом музее, Антонина недолго взвешивала «за» и «против». Директор института, как она и предполагала, сделал вид, будто чуть ли не оскорблен просьбой об увольнении, впрочем, громом среди ясного неба явилась эта просьба со стороны дочки Игоря Ивановича, а не научного редактора вполне затхлого институтского вестника. Он пытался дознаться причины, но ни первую – что в институте больше нет тех, кто ее здесь удерживал, – ни вторую – что она обязана самой себе хоть мало-мальски изменить свою жизнь, теперь или никогда, – Антонина ему, разумеется, не доверила.
В музейный коллектив Антонина вписалась лишь после того, как взяла на себя кружок для школьников по субботам, за который доплачивали копейки и который никто брать не желал. Антонине просто нужно было убить один из выходных, но об этом, для других, семейных, докучном обременении она потом не пожалела. Как всякому «молодому» педагогу, независимо от возраста, ей нравилось, что ее слушают, она наслаждалась свободой в знакомом ей до точки мире, при этом от детей многого не ждала. В ее власти был процесс, но не результат. Антонина старалась лишний раз не переводить взгляд с экспонатов на лица, и все же лица поневоле запоминались, рождали мысли и чувства, за которыми влеклось отношение.
Очередное занятие было посвящено окраске минералов и проводилось у стенда с соответствующей экспозицией. Откуда пятна другого цвета на некоторых минералах? Эти пятна – на самом деле тонкие пленки различных вторичных минералов на поверхности кристалла, их называют налетами и примазками. Один паренек толкнул другого локтем, показал на кого-то глазами, поднес палец к щеке и громогласно прошептал: «Примазка!..»; остальные изобразили подавляемый смех. Речь шла о Кирилле Андронове, чье родимое пятно как бы сползало от нижнего века вниз, закрывая полщеки, и напоминало след ожога. При этом мальчик был очень рослым, и его голова возвышалась над головами сверстников, так что изъян казался нарочито выставленным на обозрение.
На первый взгляд Кирилл сохранял невозмутимость, однако Антонина зачем-то бросила второй и приметила, что его челюсти стиснуты, а светлые, стального цвета глаза еще светлее, чем обычно, из-за сузившихся зрачков. Кирилл был ей неприятен. Не только пятно, не только глаза, почти не меняющие выражения холодной сосредоточенности и всегда наставленные на нее, когда она говорила, вдобавок под выгнутыми наподобие «крыльев» бровями, делающими взгляд то строгим, то дерзким, – этого еще не хватило бы для неприязни, которую она питала к мальчику. Истинная подоплека ускользала от нее, потому, скорее всего, что Антонина первая ускользала от подоплеки. Почему-то ее пугало то, что ростом Кирилл почти вровень с нею, и раздражала его дотошная пытливость, явно укорененная в страсти к камням, которая указывала на рано созревшее призвание, чему стоило бы умиляться. Не потому ли, что своей пытливости Кирилл давал волю не на занятиях, по-видимому, чтобы не привлекать к себе лишний раз внимание, а всегда после, сопровождая Антонину до метро? Пока она занималась с другими группами, он дожидался ее либо в музее, либо, при хорошей погоде, в парке, подступавшем прямо к музею. Антонина механически, но развернуто отвечала на его вопросы, благо они никогда не ставили ее в тупик. В тот день Кирилл почему-то молчал первые пять минут пути, хотя подавленным не выглядел, и Антонина на всякий случай приготовилась ободрять одного и обвинять других, чего не умела и не любила.
– Вам нужна собака? Щенок, кобель, два месяца, привитой. Понимаете, мамин коллега принес в Институт философии щенка…
– В Институт философии? – Антонину обескуражило начало реплики и еще более – конец.
– Мама там работает. Ему подарили, а он не мог оставить себе, и мама взяла, потому что я очень хотел собаку. Щенок у нас уже три недели, но… сейчас у меня совершенно нет на него времени: уроки, занятия в кружке, по дому опять же… Я думал, справлюсь, но собака требует очень много внимания.
Антонина едва верила тому, что слышит. Тринадцатилетний мальчишка, казалось ей, скорее забросит все «уроки» и «занятия», чем откажется от возни с собакой.
– Но он, наверное, успел привязаться к тебе.
– Что вы, он еще совсем глупый, сто раз меня забудет. А я отдаю его в добрые руки. То есть, если вы берете, это будут для него добрые… Я даже не стал предлагать его никому из ребят, начал
