Сказки старого дома - Андрей Николаевич Басов

– Я вам налью! – угрожающе пообещал высунувшийся из лампы джинн. – Ишь, что удумали! Не для этого она делалась.

– Мы знаем, для чего она делалась. Я полагаю, что ты просто саботажник, а дырка в лампе – просто предлог, чтобы тебе ничего не делать. Может, ты сам её специально и провертел.

– Ах ты, ворюга несчастный, думай, что и кому говоришь! – запинаясь от возмущения, вскричал ламповый сиделец. – Да я из тебя котлету сделаю! Имею я право отдохнуть на старости лет или нет?

– Эй, эй, прекратите сейчас же! – вмешался я в перепалку. – Конечно же, уважаемый джинн, имеешь право на спокойную старость. Тебе уж, наверное, за две тысячи перевалило.

Джинн задумался:

– Да, пожалуй.

– Выпить хочешь?

– А что у вас есть? – и джинн, высунувшись уже по пояс, начал внимательно оглядывать стол.

– Сладкое греческое вино.

– Не диковинка. У меня его хоть залейся. О, солёные грибочки из северных стран! И вы их оскверняете сладким вином?

– Оскверняем?

– Конечно. Грибки требуют особого напитка. Бражка называется. Только на севере и делают.

Синдбад со вздохом поднялся, порылся в одном из шкафчиков и поставил на стол корявую стеклянную бутылку с какой-то мутной жидкостью.

– Она? – спросил джинн.

– Она, – подтвердил Синдбад.

– Тогда я выхожу. Поставьте лампу на пол. Я выберусь без дыма и огня.

Поставили. И действительно – словно вытек из лампы, превратившись в благообразного старика среднего роста. Отодвинул ногой лампу в сторонку и устроился за столом.

– Кто-нибудь ещё будет? – берясь за бутылку с брагой, спросил джинн. – Нет? Ну, тогда я один. Грибочки пододвиньте, пожалуйста. Далековато за всем этим добираться на север. Сейчас даже мне тяжело стало. Устаю быстро. Так что спасибо за угощение. Ваше здоровье!

– Уважаемый джинн, – полюбопытствовал пытливый Аладдин, – а не будет нескромным как-то взглянуть на ваше жилище изнутри? Интересно, какая у вас там обстановка?

– Взгляни. Чего уж там. Как я понимаю, опять я тебе в руки попал. Не хочу портить отношения. Отойдите от лампы. Я её сейчас увеличу.

И лампа стала быстро разбухать, став даже выше стола. Аладдин подошёл к ней и по плечи склонился в горловину. Изнутри послышался женский визг и плеск воды. Аладдин отпрянул и обернулся к нам с мокрым лицом.

– Так они у него там голые! А обстановочка шикарная.

– Понятно, что у каждого своё представление о спокойной старости, – сказал Ахмед. – Так что всё же будем с лампой делать? Опасна она для каждого обладателя. Заманчивая штука для всяких махинаций. Аладдин свою проблему решил и без неё. Я бы советовал избавить мир от неё раз и навсегда.

– Это ты к чему клонишь? – подозрительно спросил Ахмеда джинн, перебегая глазами по нашим лицам, и не переставая при этом дожёвывать грибочки.

– Оставим её Синдбаду. Пусть завезёт на какой-нибудь необитаемый остров и засунет подальше в какое-нибудь потайное место. Или, может, бросить тебя в море, где поглубже? – спросил Ахмед у джинна.

– Нет, лучше на остров. Сырость не люблю. А вы не глупые ребята. И не жадные. Полезу домой. Да пребудет вам всем счастье! – и джинн влился в свою уже уменьшившуюся до обычных размеров посудину.

– Синдбад! – скомандовал Ахмед.

Тот взял лампу и спрятал в шкаф. Никто даже не попытался что-то возразить или спросить. Вот что значит понимать друг друга даже без слов! А Аладдин, вытирая лицо развязанной чалмой, попросил совета:

– Как мне одеться-то на свидание с Будур? – и все в ожидании квалифицированных рекомендаций заинтересованно уставились на Шехерезаду.

Она немного подумала и начала повествовать самую подходящую случаю историю.

– Однажды известный парижский модельер Жан-Поль Готье[15]…

Тут её голос стал падать, а лицо приняло удивлённое выражение.

– Нет, это что-то не то. Откуда взялось? Не понимаю. Виновата… Да одевай, что хочешь, Аладдин! Было бы только чисто и аккуратно. Побрякушками всякими не злоупотребляй.

– Я вижу, все уже устали, – подвёл итог ночи Ахмед. – Давайте расходиться по домам.

В каменном доме на улице Ткачей уже обычная дневная суета. Не успеваю открыть дверь в свои гостевые апартаменты, как навстречу из комнаты выходит Зубейда, держа под мышкой брыкающегося чертёнка с обиженной физиономией.

– Меня уносят, – увидев меня, деловито сообщает Джамиля. – Говорят, что нельзя заходить к гостю, когда его нет дома, – и, обращаясь уже к Зубейде, – Поставь же меня, наконец! Ты же меня уже вышла. Чего вы смеётесь? Подумаешь, нельзя так нельзя. Зайду в другой раз. Свои колени для моего сидения приготовь, Сержи-сахеб. Я тебя ещё ни разу не сидела, – и, окинув взглядом Зубейду с ног до головы, о чем-то понимающе хмыкнула и испарилась.

– Спать, спать и только спать, – говорю я Зубейде, упреждая всякие вопросы. – Чертовски устал. Или как нужно у вас говорить? Может, иначе – устал как шайтан?

– Все равно, Сержи-сахеб. Чёрт и шайтан одно и то же.

– А здравствуйте и салям алейкум?

– Тоже так и так у нас говорят. «Здравствуйте» обычно говорят, когда в разговоре участвует иностранец.

– А ты умница. Грамоте как училась?

– У меня отец учитель в медресе. Может быть, Сержи-сахеб хочет, чтобы я его помыла перед сном? Гюльнара-ханум говорит, что я должна и это делать.

Да-а, вот задачка-то. Это значит раздеваться догола, а Зубейда будет мне всё мыть. Как-то стеснительно. С другой стороны, заманчиво. В этой жаре у меня одежда уже к телу липнет, и кожа не дышит. Эх, была-не была!

– Ты знаешь, Зубейда, у меня на родине мужчины моются сами. Здесь другие порядки, к которым придётся привыкать. Мыться-то всё равно надо.

– Тогда я пойду, скажу, чтобы принесли побольше тёплой воды. Я вас позову. Вон там, – Зубейда указала на угол комнаты, – разная одежда. Гюльнара-ханум принесла, чтобы вы себе что-нибудь выбрали.

Иду в угол. Чего тут только нет! И всякие штаны. И всякие рубахи. И всякие халаты. Выбираю пока тонкий и лёгкий явно не для улицы халат. Раздеваюсь догола и набрасываю халат. Отлично. Свободно и по полу не волочится. С террасы заглядывает Зубейда.

– Всё готово, Сержи-сахеб.

Выхожу на террасу и сворачиваю в туалетную комнату. Несколько бадей с водой. В имитации ванной стоит скамеечка, на которую, скинув халат, я и сажусь. Зубейда уже в надетом прямо на платье длинном кожаном фартуке, полив водой, намыливает мне голову. Долго и привычно теребит волосы пальцами, моет лицо и споласкивает. Затем ещё раз. К телу она приступает с самой что ни на есть настоящей морской губкой. Всё шло хорошо до пояса. Потом мне пришлось встать для продолжения. Вот тогда и начались трудности. Со спиной и ниже Зубейда справилась в два счета. Но когда я повернулся к ней лицом, то ниже живота начались какие-то странные и нерешительные манёвры. В конце концов я забрал у неё губку и сам обработал свои интимные места.

– Спасибо, извините, – виновато пробормотала Зубейда, принимая обратно