Москва. Квартирная симфония - Оксана Евгеньевна Даровская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я часто задумываюсь: почему так сильно тоскую именно по Томе? Ведь со многими людьми раскидала меня жизнь. И ничего. Особых страданий не было и нет. Только не в случае Томы. Что за таинственные засекреченные нити тянутся от меня к ней и продолжают питать током счастливых воспоминаний? Кажется, со временем я нашла окончательную разгадку. Я продолжаю любить в Томе не только ее саму. Я люблю в ней ее отца. Я завидую их взаимной друг к другу любви. Пусть оборвавшейся раньше срока, зато настоящей. Ведь не завистливый в целом я человек. Единственными, кому я всегда, с далекого детства, завидовала, были любимые дочери любящих отцов. Я и в институт психоанализа поступила отчасти для того, чтобы изжить зудящую детскую рану. В процессе жизни рана рубцевалась, вытесняясь самой жизнью. В действительности происходило вот что: невидимый горе-плотник на скорую руку заколачивал рану досками. При каждом пинке судьбы доски трещали и отваливались, на их месте оставались торчать кривые ржавые гвозди. Изжила ли я тоску по отцу в своем более чем зрелом возрасте? Оставлю этот вопрос без ответа…
…Все мои былые риелторские подвиги наверняка были попыткой доказать себе, что я вышла из детства и юности победителем. Еще – стремлением отыскать в людях призрачное золотое сечение, вечно манящее, вечно обещающее что-то и вечно ускользающее. Перефразируя Михаила Булгакова, мое риелторство было усилием найти ответ на важнейший философский вопрос: способны ли люди в заданных обстоятельствах меняться внутренне и менять тем самым обстоятельства?
* * *
Коммуналка в Савельевском-Пожарском переулке стала второй моей коммуналкой. Первая, не менее дорогая сердцу, была в угловом доме 1/3 на Большой Полянке. Здесь я провела первые одиннадцать лет жизни. Здесь, в пятидесяти шагах от дома, стояла с трепещущим в волосах немыслимым бантом и огромным букетом малиновых гладиолусов у порога красной кирпичной школы в Старомонетном переулке; а имя моей первой учительницы звучало как гармония сфер – Евдокия Акимовна. Во дворе своего детства я вдыхала горячий, обжигающий ноздри аромат булочной с собственной пекарней. Выбежав с дворовыми друзьями из арки дома, мчалась по Большой Полянке к ближайшему ларьку, где знающая всех нас поименно продавщица черпала полукруглой железной лопаткой из холщового мешка неочищенные кедровые орешки, взвешивала граммы на весах при помощи микроскопических гирек и в газетных кулечках протягивала нам рыже-коричневую роскошь, стоившую тогда копейки. Как к себе домой мы с соседской девчонкой Светкой бегали сквозь близлежащие дворы в Третьяковскую галерею (моя бабушка дружила со Светкиной бабушкой, их семья жила на одной с нами лестничной клетке, а бабушка у Светки работала билетершей в Третьяковке), и пока мечтавшая стать фигуристкой Светка пробовала на скользкость полы в залах, я как вкопанная застывала перед «Всадницей» Карла Брюллова.
На задворках Болотного скверика (теперь там композиция Михаила Шемякина «Дети – жертвы пороков взрослых») жила-поживала в те времена деревянная сторожка с инвентарем для уборки сквера, и в маленькие низкие окошки можно было долго разглядывать уйму интересного: разнокалиберные ведра, разномастные лопаты, зубчатые грабли, лохматые метлы, висящие по стенам пухлые стеганые телогрейки с оттопыренными карманами и темно-синие, отдающие матовым сатиновым блеском рабочие халаты. Иногда казалось, что телогрейки и халаты вот-вот оживут и в обнимку с метлами пустятся в диковинный танец. А вокруг сторожки сидели и удовлетворенно покрякивали увальни-утки и непременная парочка селезней, подкармливаемые местными служителями порядка, не испорченными никакими взрослыми пороками (разве что в складчину остограммившимися в сторожке «Московской особой»).
За высоченным мраморным прилавком гастронома Дома на набережной, где продавались соки (сразу слева от входа), продавщица, энергично двигая рычаг, мыла граненые стаканы, крутя их вверх дном на пластиковом диске, и можно было незаметно подставить лицо и поймать разлетающиеся в стороны прохладные водяные брызги. К томатному и сливовому с мякотью я была равнодушна. А вот яблочный краснодарский, кисло-сладкий, терпкий, мутноватый, наливаемый твердой рукой продавщицы – с непременным взбалтыванием – из трехлитровой банки в стеклянный конус с краником! Ух, от яблочного счастливо кололо в носу…
…Я перешла в четвертый класс. Впереди маячили три упоительных летних месяца; и вот тогда, в самом конце мая, раздался судьбоносный звонок в дверь. В нашей четырехкомнатной квартире я была одна – редчайший случай. Наплевав на запреты взрослых, я понеслась в коридор и, не подумав воспользоваться цепочкой, смело распахнула входную дверь. За порогом стоял пухлый пожилой мужчина в легком светлом костюме и полупрозрачной, соломенного цвета шляпе в мелкую сеточку. «Девочка! – улыбнулся он и спросил тихо и вкрадчиво: – Есть кто-нибудь из взрослых?» «Только я, а что передать?» «Нет-нет, не нужно ничего передавать, я зайду вечером». И этот человек зашел вечером, собрал на кухне всех жильцов и сделал нам деликатное предложение. Через два месяца он расселил нашу коммуналку.
Наша семья – бабушка, мама и я – съезжала последней. Нас ждала Таганка. Мама, не зная, за что хвататься, хаотично металась между кухней и коридором. По квартире с распахнутыми повсюду дверьми и снятыми с окон шторами дрожали и плавали в перекрестных лучах июльского солнца клубы поднятой пыли. Бабушка (совсем еще молодая моя бабушка) прилегла в комнате на диван и держала над животом прикрытое марлей блюдо с изъятым из холодильника, начинающим чуть подтаивать холодцом – отмечать новоселье. Я все никак не могла справиться с разложенными на полу веером детскими книгами, пытаясь складывать их в коробку, застывая над каждой обложкой под недовольные окрики мамы: «Ты можешь шевелиться побыстрее?» В таком положении нашу семью застала приехавшая помочь с переездом любимая бабушкина племянница (она приходилась маме двоюродной сестрой по отцовской линии, была чуть старше мамы и для меня была тетей Милой). «В котором часу за вами приедет грузовая машина?» – строго спросила тетя Мила. «Ой, – сказала мама, – а мы не заказывали». Тогда тетя Мила спустилась вниз, вышла из арки на Большую Полянку и стала ловить грузовую машину. Представьте, поймала. Шофер был не один, а с напарником. Оба оказались свободными до вечера и обрадовались внезапно подвернувшейся халтурке.
Когда мебель и крупные вещи перекочевали с шестого этажа в кузов машины, а в квартире оставались последние мелочи, меня, чтобы не путалась под ногами, выпроводили вниз. Шофер и его напарник подсадили меня в заставленный мебелью открытый кузов. Я сидела там на большом чемодане, как королевская дочь на именинах, а
