1937. Русские на Луне - Александр Марков

С сухим треском пистолет выпустил первую пулю. Шешель видел, что угодил в лицо, в черный провал, нарисованный вместо носа. Никаких следов раны не появилось, но человека отбросило назад, точно он налетел на упругую невидимую стену. Голова его дернулась, глазницы прикрылись веками, тоже измазанными фосфорной краской, а потом он грузно грохнулся спиной об пол, раскинув в стороны руки. Так падают только мертвые.

«А их можно убить», — пронеслось в голове у Шешеля.

Свирский закричал, страшно, истерично, будто под ногти ему загнали иголки, а он не умел терпеть боль. Точно он был гипнотически связан с погибшим и ощутил, как из того ушла жизнь.

Шешель не знал, кого убил. Алексея или Михаила. Хламиды делали всех одинаковыми. Но времени для размышлений не оставалось. Впрочем, для выстрела тоже. Он нажал-таки на курок, но пуля лишь скользнула по плечу второго нападавшего, порвала на нем хламиду, впилась в стену, по дороге задев канделябр со свечами. А потом Шешеля сбили с ног, навалились. Отступая, он сделал один шаг, а потом споткнулся, и если бы не согнул руки, то упал бы на спину, больно ударившись затылком о пол, а так весь удар, усиленный придавившим его телом, пришелся на локти. От боли он стиснул зубы, заскрипел ими.

Пистолет выпал из рук, покатился по полу, потому что кто-то, вместо того чтобы схватить его, откинул в сторону, как ненужную вещь, и его поглотила темнота, так же надежно, как морская пучина. Только на ощупь найдешь, как на взбаламученном дне.

— Сволочь.

Его обдало кислым запахом. Крючковатые пальцы вцепились в горло, а возле лица маячил оскаленный череп с выпученными, безумными, слегка красноватыми от множества порвавшихся кровеносных сосудов глазами. Дыхание у Шешеля перехватило. Он осел на спину, чтобы освободить руки, развел их в стороны, а потом рубящим ударом вонзил ребра ладоней в бока душителя. Тот не ожидал этого, думая, вероятно, что Шешель начнет отдирать руки от своего горла и постепенно, по мере того как в крови будет заканчиваться кислород, теряя силы.

В ответ раздался хрип. Оскал раздвинулся, обнажив глубокий провал рта, но воздух туда не засасывало, потому что легкие отключились и доступ к ним оказался закрыт.

Пальцы на шее обмякли настолько, что Шешель легко, одним движением ухватив руки врага за запястья, оторвал, выдернул, отбросил в сторону, одновременно выгнулся, сбрасывая с себя тело противника, пока тот не пришел в себя и не вздумал вновь душить.

Шешель вскочил, наподдал ногой хрипящее и корчащееся тело, которое ползло по полу, как огромный червяк, стараясь попасть в лицо, размазывая по своему ботинку фосфорную краску и брызнувшую из носового провала кровь.

Захрустели кости. Нападавший затих.

Схватка эта продолжалась секунд пять. Слишком много.

Шешель увидел метнувшуюся к нему тень, выставил руку, но не смог отклонить лезвие кинжала, которое лишь слегка задело ее, вонзилось в бок, полоснуло по ребрам.

Перед глазами заплясали огненные вспышки, а кровь в ушах заглушила все остальные звуки, точно он погрузился под воду.

Кровь лилась потоками из его развороченного бока, но она лишь измазала ему брюки и куртку, а до пола еще не добралась, но тот и так был скользким и липким. Любой шаг на нем давался с таким же трудом, что и по льду. Шешель вскинул руки, чтобы сохранить равновесие, зажал ладонью рану, но она была слишком большой. Кровь просачивалась сквозь пальцы.

Шешель быстро терял сознание. Он старался рассмотреть сквозь застилавшие глаза вспышки света, где последний противник, и все никак не мог этого сделать. Он не заметил, что опустился на колени, опустил руку на пол, чтобы обрести устойчивость. Ладонь его легла на что-то угловатое. Не сразу он понял, что это пистолет. Уже плохо слушавшиеся его пальцы ухватили рукоятку, сжали ее.

«Какая тяжелая. Не поднять».

Пальцы действовали сами. Мозг уже не справлялся со всей получаемой информацией, не успевал обработать ее и подать приказ всем остальным органам тела.

Он выстрелил наугад. Один раз, другой, третий и еще, и еще. У него кончились патроны, но он еще несколько раз нажал на курок. В ответ раздавались щелчки, но он не слышал их. Он уже ничего не слышал, кроме пульсации крови в ушах. Вспышек от выстрелов он тоже не видел. Они были слишком тусклыми по сравнению с огнями, которые плясали перед его глазами.

Он перестал жать на курок оттого, что пальцы его совсем ослабели, выпустили пистолет, и тот упал, щелкнул еще раз, а дуло его в этот момент было направлено как раз на Шешеля. Ему повезло, что патроны кончились.

С секунду Шешель сидел на коленях, чуть раскачиваясь, а потом стал заваливаться вперед, руки его уже обвисли плетьми вдоль тела. Он ударился о пол лбом так сильно, что и это могло выбить из него дух. Он увидел перед собой оскаленный череп.

«Но как же это могло произойти? Ведь он уткнулся лицом в пол. Глаза его могли видеть лишь доски. Наверное, череп он увидел раньше».

Тот выплыл из темноты на миг до первого выстрела, а потом исчез куда-то.

«Попал! Попал!»

Череп улыбнулся ему. Шешель вдруг подумал, что смотрит в зеркало, и ему стало очень страшно и холодно от этой мысли, а потом мир погрузился в темноту, то ли сознание его помутилось, то ли языки пламени на свечах угасли.

13

Она провела эту ночь в крайне неудобной кровати и, открыв глаза, почувствовала, что все ее тело ломит от боли. Впрочем, она почувствовала это еще раньше, когда спала. Сны еще не успели забыться, и она вспомнила какие-то застенки, в которые ее заточили, каменные заплесневевшие стены. Огонь факелов на стенах освещал налитые кровью глаза склонившегося над ней человека, голову которого закрывал капюшон. Хорошо, что это был только сон. Но где она?

Нос щекотал тяжелый запах благовоний, сдобренный чем-то кисло-сладким, железистым.

Все тело ныло, но особенно шея и поясница, будто вместо позвоночника ей вколотили кол. Стоило шевельнуть головой хоть на миллиметр, движение это сопровождалось тупой болью. Кошмарная ночь еще не закончилась.

Взгляд, продираясь сквозь сумерки, добрался до потолка. Руки были точно связаны, но, попробовав пошевелить ими, Спасаломская убедилась, что пут на них нет, а ощущение скованности получалось оттого, что руки затекли. Через миг ее скрутила боль. Она прогнулась, и тогда ее захлестнула вторая волна боли, куда как мощнее, чем первая. Кровь стала возвращаться в руки и ноги. На лбу выступила испарина. Чтобы не закричать, Спасаломская закусила губу, но стон все равно не удержала. Она чуть не потеряла сознание. Похоже, все, что казалось ей кошмарными сновидениями, оказалось реальностью.

Она вспомнила, как выбралась из авто у парадного входа в свой дом, услышала позади себя торопливые шаги, подумав, что, вероятно, это один из поклонников поджидал ее, чтобы попросить автограф, но обернуться на этот звук так и не успела, потому что нос и рот ей заткнули тряпкой, пропитанной хлороформом. Она попыталась сопротивляться, дернулась, но делала это вяло, потому что сознание ее с каждой секундой все дальше уплывало от тела, а она все никак не могла остановить его, глаза закатывались, теряя из вида окружающий ее мир и начиная видеть то, что спрятано под опущенными веками.

Тогда она не успела испугаться, потому что так и не поняла, что с ней произошло. Страх пришел сейчас. Она догадалась, что оказалась в руках у похитителей. Не связали они ее, наверное, оттого, что бросили ее в запертой комнате с крепкими стенами и окнами, закрытыми решетками, и не боялись, что она убежит, как только ослабнет воздействие хлороформа.

Что, если закричать? Может, кто ее услышит. Но наверняка ее увезли далеко от города. Людей вокруг нет. Как в тайге. Закричишь — похитителей накличешь. Пусть думают, что она еще спит. Хоть бы не подсматривали за ней в щель.

Спасаломская попробовала встать на ноги, но они плохо держали ее. Она боялась, что, когда выпрямится, голова ее закружится и она непременно упадет. Пришлось передвигаться на четвереньках, при этом, как она ни старалась, лицо ее постоянно опускалось вниз, точно глаза хотели что-то найти на полу.

Взгляд наткнулся на светящийся рисунок, выполненный фосфорной краской. Линии, письмена. Она чуть подняла голову, чтобы обозреть сразу весь рисунок, но не удовлетворилась этим и постаралась, пока есть еще силы, существенно расширить свои горизонты. Нужно было определить, куда ползти дальше.

Дверной проем загораживала, как ей показалось поначалу, куча тряпья. Из нее торчали две ноги в дорогих, но грязных ботинках. Человек. Может, его тоже усыпили хлороформом, но попозже, чем Спасаломскую, вот он и не пришел еще в себя. Более серьезные подозрения не возникали у нее, пока она не поняла, что ползет по чему-то липкому, будто на полу разлили банку с вареньем.

Она опять опустила вниз взгляд. От пола несло этим противным кисловатым запахом с металлическим привкусом, который она почувствовала сразу же, как только очнулась. К ужасу своему, она догадалась, что это не варенье, а кровь. Тут ее руки, как назло, стали разъезжаться в стороны, и она, вместо того чтобы бежать без оглядки подальше от страшного места, побыстрее выбираясь из кровавой лужи, напротив уткнулась в нее щекой и вся вымазалась.