Пастыри. Черные бабочки - Сергей Волков

Начало марта в Иркутске — самое грустное время года. До дружной, но всегда запаздывающей сибирской весны еще далеко. Свистит ветер. С тусклых, низких, каких-то инопланетных небес падает, падает, падает на серый город колючий снежок.

Сугробы вдоль улиц покрыты темным налетом угольной пыли. Кочегарки — спасение и проклятие Иркутска. В конце проклятых восьмидесятых годов городские власти приняли решение полностью перевести отопление всех районов города на газ, но красный шар Советского Союза оглушительно лопнул, и все осталось как есть. В городе есть тепло, но мало воздуха. Впрочем, когда приходится выбирать между экологией и жизнью, выбор очевиден.

…Елена Петровна Севостьянова, врач-педиатр со стажем, быстрым шагом вошла в вестибюль детской поликлиники, где работала уже почти двадцать лет, на ходу снимая старенькую собачью шубу.

Оставив одежду в гардеробе, она, тяжело дыша, взбежала по лестнице на второй этаж и, стараясь не смотреть на лица сидевших в очереди, заскочила в кабинет.

Елена Петровна опоздала на прием первый раз в жизни. Медсестра с необычным именем Серафима удивленно вскинула голову, всплеснула полными руками:

— Ой, Леночка Петровна! А я уж думала — заболела ты, не придешь! Что-то случилось?

Севостьянова только отмахнулась, быстро натянула халат, вытащила из ящика стола стетоскоп и кивнула — давай!

Пожав плечами, Серафима открыла дверь в коридор и механическим голосом произнесла ритуальную фразу:

— Заходите, пожалуйста!

В кабинет заглянула суровая мамаша, за руку втащила пятилетнего ушастого отпрыска со шкодливыми глазами.

— Здравствуйте, доктор! У нас вот… кашель, сопли. Нам бы справку для садика.

И завертелось колесико обычного, ничем не примечательного, еще одного в череде тоскливых буден дня…

…Словно во сне, Елена Петровна отработала свою смену. После приема они с Серафимой обычно пили чай, слушали радио и болтали о том о сем. У медсестры личная жизнь не сложилась, и дома ее никто, кроме ворчливой вечно болеющей мамы, не ждал.

Севостьяновой повезло чуть больше — муж у нее имелся. Правда, они уже давно общались лишь короткими фразами типа: «Мусор вынести?», «Помой, пожалуйста, за собой посуду!», «Будильник поставила?», и так далее.

Нет, когда-то, в другой, светлой и веселой жизни, все у Елены Петровны было по-другому. Дочь, хохотушка и мечтательница Наташа, озаряла собой ту навечно исчезнувшую жизнь, как электрическая лампочка освещает темную комнату.

А потом Наташа пропала. Отправляя девочку в пионерский лагерь, мать сердцем чувствовала — случится что-то страшное. Но муж тогда ласково погладил Елену Петровну по плечу и сказал: «Ну что ты, Ленка! Миллионы детей в лагеря ездят. Да и не в первый раз, в прошлом году вон как хорошо она отдохнула!»

«Пока, мама! Пока, папа!» — задорно крикнула из окошка отъезжающего автобуса улыбающаяся Наташка, помахала рукой и… И все. Больше они ее никогда не видели…

Вместе с их Наташей пропали, исчезли, испарились еще шестеро ребят из третьего отряда. Детей искали. Искали долго, до зимних холодов. А потом Севостьяновым выдали пахнущую клеем и пылью справку, где среди прочего чернели на желтоватой бумаге страшные слова: «…ваша дочь, Севостьянова Н. С., 1976 г. р., пропала без вести…»

Свет погас. Стало темно. В этой наступившей темноте Елена Петровна больше не видела мужа. Простить ему то, что он сумел уговорить ее тогда, не дал пойти на поводу у чуткого материнского сердца, она так и не смогла, хотя понимала — ничьей вины тут нет. Просто — судьба…

Нет, конечно, черное отчаяние навалилось не сразу, не вдруг. Она, как всякая русская женщина, еще очень долго, год или даже два, верила, что ее Наташенька, ее кровиночка, найдется, вернется.

Елена Петровна верила в чудо. Но чудо, как это всегда бывает, не произошло.

И тогда сделавшая уже весьма неплохую карьеру в областном отделе здравоохранения Севостьянова пошла работать в заштатную районную детскую поликлинику. Она лечила детей, она смотрела в их чистые, широко открытые глаза, ловила их улыбки и улыбалась в ответ, а по ночам беззвучно плакала в подушку. И так продолжалось день за днем, месяц за месяцем — долгие годы.

Человек не может жить, если его горе живет вместе с ним. Елена Петровна жила. Она могла бы выгнать мужа, могла бы уйти сама. Она могла бы найти хорошего человека и родить от него новую Наташу.

Но даже подумать об этом казалось ей кощунством. После исчезновения дочери на женские хрупкие плечи лег невидимый чугунный крест. И Елена Петровна понесла, точнее, потащила его. Она знала: если остановиться, если сбросить эту ношу — тогда действительно наступит конец. Нет, не физический конец ее земного существования, а конец вообще. Случится нечто такое, отчего пропадут все дети на земле. Их всех не станет.

Доктор Севостьянова тащила свой крест с терпением и кротостью истиной русской христианки, хотя ни разу в жизни не бывала в церкви…

И вот сегодня, в обычный серый мартовский день, случилось странное. Выйдя из подъезда, Елена Петровна увидела во дворе свою дочь. Нет, умом она, конечно, понимала, что эта девочка в зеленой куртке, джинсиках и вязаной саамской шапочке со смешными ушками никак не может быть ее Наташей. Но что-то в фигуре, походке, движениях, том странном жесте, который сделала девочка, прежде чем завернуть за угол соседней пятиэтажки, — все это показалось таким родным, таким знакомым, что у Елены Петровны закружилась вдруг голова, и она без сил опустилась на скамейку возле подъезда.

— …И знаешь, Сима, что я подумала, — рассказывала Севостьянова, дрожащей рукой держа на весу чашку с чаем, — это, наверное, Бог надо мной сжалился и знак подал, что с Наташенькой моей все хорошо там…

— Где там, Мила Петровна? — удивилась Серафима.

— На небе, Сима. На небе. Где же еще… — устало ответила Елена Петровна, невидяще глядя мимо медсестры в окно.

Она не знала, что как раз в этот момент ее Наташа, зябко кутаясь в зеленую, с чужого плеча, куртку, топталась на вокзальном перроне, поджидая остальных трояндичей.

Глотая слезы, девочка смотрела в серое иркутское небо, а губы ее шептали:

— Прости меня, мама… Я обязательно вернусь… Вернусь, когда мы отомстим…

Интердум секстус

Поворачивающий Круг эрри Орбис Верус никогда и нигде не жил подолгу. С самого детства, проведенного в протестантском сиротском приюте, он уяснил для себя один важный принцип: если не привязываться к вещам (а дом — тоже вещь, разница всего лишь в размерах), то и вещи не привяжут тебя к себе. И всю последующую жизнь эрри Орбис Верус следовал этому постулату, легко меняя места обитания и тех живущих и смертных, что прислуживали ему и скрашивали часы досуга Пастыря.