Флорентийская чародейка - Салман Рушди

Предложенная Могором реформа показала, что его таланты не ограничиваются умением показывать фокусы и рассказывать забавные истории, и приятно удивленный этим император решил проверить его способности в других областях, таких, например, как воинское искусство и всякого рода спортивные игры. Оказалось, что Могор — прекрасный наездник и без усилий держится в седле, сидя спиной к голове коня; что его стрела попадает в цель без промаха, а его меч легко отражает любые выпады. Местные языки и наречия он освоил уже давно, а теперь стал еще и первым среди любителей предпочитаемых при дворе игр, таких как чхандал-мандал и ганджифа. В последнюю Могор внес разнообразие тем, что во время игры с императором он, исходя из цвета и изображения на карте, принялся сопоставлять их значение с именами реальных персон. Так, самая старшая карта, Ашвапати, то есть «владеющий конями», стала у него представлять, разумеется, самого Акбара. Дханапати, то есть «казначей», естественным образом наводила на мысль о советнике по финансам, Тодаре Мале; Тийяпати, или «госпожой птичек», само собою, следовало считать дражайшую Джодха-баи. Имя раджи Мана Сингха получила карта, именуемая Далпати, то есть «военачальник». Что же до Бирбала, самого близкого государю человека и первого среди равных, то ему больше всего подходило именоваться Гархапати, или «комендант крепостей». Акбара чрезвычайно позабавила подобная интерпретация. «Ну а тебе, любезный Могор, думаю, в этой колоде тоже должно сыскаться место. Полагаю, быть тебе Апсарапати — главою небесных магов и музыкантов». И тут Могор осмелился на весьма рискованное сопоставление: «Не кажется ли тебе, о Джаханпана, что карте Ахипати, то есть „владыка змеев", подошло бы имя твоего наследника, принца Селима?»

Одним словом, решил Акбар, чужестранец обладает всем набором качеств человека незаурядного. «Забудь пока что про свои байки. — изрек император. — Тебе требуется досконально ознакомиться с тем, как тут у нас все устроено». В соответствии с высочайшим повелением Могора отправили под начало Тодара Мала, а затем Мана Сингха, чтобы он постиг тайны ведения торговых и финансовых операций и управления войсками. Когда же Бирбал предпринял очередную инспекцию крепостей Читор, Мехран, Аджмер и Джайсалмер, дабы выяснить, как обстоят дела с союзниками и зависимыми князьями в той части империи, Могора отправили с ним в качестве личного адъютанта. Он вернулся из этой поездки пораженный неприступностью крепостных сооружений, роскошью дворцов и выражением величайшей покорности со стороны местных владык.

Бежали месяцы, шли годы, и люди перестали видеть в этом высоком человеке с желтыми волосами чужака. Он сделался советником и доверенным лицом Великого Могола. «Остерегайся Владыки Змеев, — как бы между прочим заметил однажды Акбар. — Нож, который он мечтает вонзить мне в спину легко может угодить в тебя».

И тут погиб Бирбал.

Император потом винил себя, что, последовав совету Могора, дозволил другу возглавить карательную экспедицию. Дело в том, что распространение культа раушани, стремительное увеличение числа так называемых «осененных благодатью», Бирбал воспринял почему-то как личное оскорбление, — вернее сказать, как оскорбление своего государя. Их лидер Баязид изготовил из индуизма и ислама абсолютно неудобоваримое пантеистское блюдо. Бирбал нашел его отвратительным. «Поскольку Всевышний всё и вся, то, по их „просвещенному" мнению, все, что происходит, — это его божественная воля и нет разницы между добром и злом, а значит, можно творить что вздумается! — негодовал он. — Извини, Джаханпана, но этот ничтожный пес войны насмехается над тобой. Твое великое стремление воссоединить все религии он гнусно исказил, и это бросает тень на тебя. Даже если бы он не грабил и не разбойничал, как последний подонок, лишь за одно это его следует примерно наказать. Правда, грабеж, по мнению этого прохвоста, вещь вполне допустимая. Еще бы, ведь эти раушани считают себя избранными, теми, кого Всевышний назначил в преемники своей власти на земле, и что с того, если им захотелось попользоваться этой властью сегодня, раньше назначенного срока!»

Идея о грабеже как форме исполнения религиозного долга, допускавшая, чтобы «избранник Божий» считал награбленное даром небес, показалась весьма и весьма соблазнительной афганским горным племенам, и культ стал быстро набирать силу. Сам Баязид внезапно умер, и лидером раушани был объявлен его шестнадцатилетний сын, Джелаль-ад-дин. Эта новость привела Бирбала в бешенство, ибо этим именем при рождении нарекли императора Акбара. Это совпадение еще более усугубляло в глазах Бирбала вину приверженцев культа раушани. «Пришла пора, о Джаханпана, наказать их по заслугам за все эти оскорбления». И Акбар, которого немало позабавила неожиданная для такого мирного человека, как Бирбал, вспышка гнева, решил уступить его настояниям, хотя на этот раз не позволил Могору сопровождать его. «Для схватки с афганцами наш „сын любви" еще не дозрел, — сказал он. — Пусть останется и развлекает нас», — добавил император, чем вызвал веселый смех придворных.

Однако поход обернулся делом далеко не шуточным. Горные перевалы сделались практически недоступны, и вскоре после того как Бирбал прибыл с отрядом, дабы проучить непокорного, на перевале Маландрай на него было совершено нападение. Впоследствии злые языки болтали, будто Бирбал, пытаясь спасти свою жизнь, бросил отряд и бежал, но император был уверен, что эти слухи распускают предатели. Он подозревал, что к гибели Бирбала приложил руку принц Селим, но никаких доказательств его причастности к этому обнаружено не было. Тело Бирбала так и не нашли. Восьмитысячный отряд его был уничтожен полностью.

Еще много дней после трагедии на Маландрае император пребывал в горькой печали, отказываясь принимать пищу, и бродил словно потерянный. Своему ушедшему другу он посвятил следующие строки: Ты отдал сирым все что мог, Бирбал! Когда же сиротою стал я сам, то оказалось, что для меня в твоей казне ни гроша не осталось. Это был первый и последний случай в его жизни, когда Акбар упомянул о себе в форме первого лица единственного числа, то есть не как об императоре, а просто как о человеке, горюющем о друге. Траур по Бирбалу еще продолжался, когда император отправил Тодара Мала и Мана Сингха на подавление мятежа сторонников раушани. Бесцельно переходя из одного дворца в другой, он остро ощущал пустоту, возникшую из-за отсутствия трех из Девяти Жемчужин своего двора. Он еще больше приблизил к себе Абул-Фазла и все чаще полагался на его суждения, но по-прежнему его преследовала одна и та же кощунственная идея, которой он пока что ни с кем не делился, хотя прошло уже восемь месяцев со дня гибели Бирбала. Акбар обдумывал ее и теперь. Направляясь к весам в свой сорок четвертый день рождения, он пытался найти ответ на вопрос, следует ли ему официально объявить Могора дель Аморе, он же Никколо Веспуччи, краснобая и выдумщика, нагло заявившего, будто он приходится императору дядей, но также выказавшего блестящие деловые качества и завоевавшего его доверие и симпатию, своим приемным сыном? Титул фарзанд, или «почетный сын», был одним из самых редких, которые когда-либо использовались. Он подразумевал множество привилегий и означал, что его носитель входит в число самых близких императору персон. Достоин ли этот проходимец, по возрасту скорее годившийся ему в младшие братья, чем в сыновья (а тем более в дядья) столь привилегированного титула? И — что гораздо более существенно — как это будет воспринято остальными?

Акбар показался в окне и был встречен приветственными криками толпы. Кстати сказать, Могор тоже пользовался любовью жителей Сикри. В значительной мере, как догадывался император, это в равной степени было связано и с процветанием принадлежавшего ему Дома Сканды, где хозяйничали Скелетина и Матраска, и с легендой о Кара-Кёз. Легенда о скрытой принцессе давно стала неотъемлемой частью столичного фольклора, и с годами интерес к ней не угасал. В народе знали, что его сыновья ни на что не пригодны, так что будущее династии под угрозой. Согласно легенде, в те времена, когда его предок Тимур был просто разбойником и бродил по дорогам под видом погонщика верблюдов, ему повстречался факир, который попросил у него воды и пищи. «Дай мне пропитание, взамен я подарю тебе царство», — сказал факир. Тимур удовлетворил его просьбу, после чего тот накрыл Тимура своим плащом и стал шлепать его. После одиннадцатого удара разъяренный Тимур скинул плащ, и тогда факир сказал: «Если бы потерпел еще, то и династия твоя удержалась бы дольше, а так на одиннадцатом твоем потомке ей придет конец». Акбар был восьмым, так что если верить легенде, то Моголам оставалось царствовать еще целых три поколения. Однако следующее поколение было весьма ненадежным: все трое его сыновей — законченные пьяницы, к тому же один из них неизлечимо болен, а Селим… Страшно подумать, что такое его Селим. Сидючи на Весах жизни, Акбар, пока вес его определяли в рисе и молоке, думал о будущем. Позднее он прошелся по мастерским художников, ювелиров и скульпторов, но его мысли были далеко. Он не расслабился даже в гареме, в многоруком кольце податливой женской плоти. Он смутно чувствовал, что достиг поворотного момента в жизни, и этот момент каким-то образом связан с его решением по поводу чужеземца. Допустить его в ближний круг значило сделать первый реальный шаг к воплощению идеи Абул-Фазла о нем самом как о владыке мира. Это означало, что тем самым он готов воссоединить всех живущих на этой земле и на территориях, пока еще неведомых, но которые в будущем войдут в состав его империи. Если один выходец из чужого мира стал Моголом, то почему бы со временем и всем прочим не последовать его примеру? К тому же это был бы еще один шаг к созданию единого поля культуры (его заветная идея, столь превратно понятая и искаженная деятельностью приверженцев культа раушани). Это означало бы воплощение в жизнь его мечты о том, чтобы все религии и расы, племена и народности внесли свою лепту в виде лучших достижений в науках, искусствах и ремеслах, со всеми предпочтениями, с разноголосицей мнений и со спецификой взглядов на любовь, в грандиозный процесс единения под эгидой Моголов. Все эти доводы говорили в пользу того, что присвоение Могору титула фарзанда есть акт, долженствующий свидетельствовать о дальновидности императора и его уверенности в себе.