Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект - Зубова Людмила Владимировна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому, несомненно, слово быть указывает не на бездуховное существованье, противопоставленное подлинной жизни, как считает Л. Н. Дедюхина, а как раз наоборот — на духовное, абсолютное, независимое от частностей бытие поэта. М. Цветаева в своей прозе, в переписке с друзьями настойчиво разъясняла смысл слова быть, относящийся к бытию поэта, независимому от обстоятельств жизни: «Актер — вторичное. Насколько поэт — être[6], настолько актер — paraître[7] (…) Посадите его (поэта. — Л. 3.) на остров — перестанет ли он быть? А какое жалкое зрелище: остров — и актер!» («Земные приметы» — Соч.-2, 306). В стихотворении «Тоска по родине. Давно…» показана прежде всего лирическая героиня М. Цветаевой, вытесненная «из людской среды» в сферу духа. И пронзительность этого признания в любви к родине состоит не в том, что Цветаева чувствует ущербность своей отверженности в отлучении от родины, а в том, что чувство родины оказывается сильнее и главнее самого главного: независимости абсолютного бытия. М. Цветаева утверждала: «Родина не есть условность территории, а непреложность памяти и крови. Не быть в России, забыть Россию — может бояться лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри — тот потеряет ее вместе с жизнью» (Цветаева 1979, 305). Судьба Марины Цветаевой, ее возвращение на родину стали поступком, реализующим и смысл стихотворения (состоящий в том, что чувство родины сильнее независимого бытия поэта), и смысл высказывания «в ком она внутри — тот потеряет ее лишь вместе с жизнью». Полное освобождение абсолютного бытия поэта от «места проживания» и состоялось для Цветаевой за пределом жизни.
Освобождение смысла глагола быть от частных значений, связанных с понятием земного бытия, т. е. жизни, наиболее полно реализуется в контекстах с независимым употреблением инфинитива и императива (без дополнений, обстоятельств и других зависимых членов предложения):
Зори пьет, море пьет, — в полную сыть Бражничает. — Панихид не служить! У навсегда повелевшего: быть! Хлеба достанет его накормить! (И., 99); Быть — повести! На то ведь и Поэтом — в мир рождаешься! (С., 130); Ложи, в слезы! В набат, ярус! Срок, исполнься! Герой, будь! Ходит занавес — как — парус, Ходит занавес — как — грудь (И., 244).Подобных примеров в поэтических произведениях М. Цветаевой немало. Рассмотрим один из них — глагол быть в стихотворении «О слезы на глазах!..» из цикла «Стихи к Чехии»:
О слезы на глазах! Плач гнева и любви! О Чехия в слезах! Испания в крови! О черная гора, Затмившая — весь свет! Пора — пора — пора Творцу вернуть билет. Отказываюсь — быть. В Бедламе нелюдей Отказываюсь — жить. С волками площадей Отказываюсь — выть. С акулами равнин Отказываюсь плыть — Вниз — по теченью спин. Не надо мне ни дыр Ушных, ни вещих глаз. На твой безумный мир Ответ один — отказ (И., 336–337).Это стихотворение анализировал Ю. М. Лотман, показывая роль структурных повторов в семантической организации смысла слов, образов, текста в целом. Глагол быть занимает центральное место в серии таких повторов. Ю. М. Лотман пишет: «И лексическое, и грамматическое (инфинитив) значение слова „быть“ подчеркивает признак универсальности. Слово „быть“ в своей семантической обобщенности и всеобщности становится почти местоимением: оно заменяет все глаголы существования и деятельности. Антитеза первого лица „отказываюсь“ и инфинитива „быть“ дает наиболее общую формулу отношения „я и мир“. Однако это не просто отказ от мира, а отказ от мира, в котором торжествует фашизм. Поэтому „быть“, оставаясь обобщенно-философским, развертывается во все более конкретную и распространенную цепь значений» (1970, 215). Далее Ю. М. Лотман цитирует строки с глаголами жить, выть, плыть и комментирует, как значение этих глаголов в контекстных сочетаниях включается в значение глагола быть. Общий смысл обстоятельственных групп и их частные различия уравнивают значения слов жить, выть, плыть с универсальным быть и, таким образом, «создается модель мира, не дающая никаких иных возможностей бытия» (там же, 217).
Анализ образов, связанных с материальной природой «я», отказывающегося от бытия в мире подчинения злу, приводит М. Ю. Лотмана к мысли о том, что «если материальная природа „я“ вводит этот образ в мир Творца, то и отказ — самоуничтожение — приобретает характер не только богоборчества, но и богоубийства. Именно это делает анализируемый текст одним из самых резких осуждений бога человеком в русской поэзии и придает особую семантическую весомость заключительному стиху: „Ответ один — отказ“» (там же). При всей глубине анализа, данного Ю. М. Лотманом, последний вывод вызывает сомнение, основанное на том, что образ бога в цикле «Стихи к Чехии» последовательно связан с темой Чехословакии как божьего творения:
Бог, создав Богемию, Молвил: «Славный край!» (…) Богова! Богемия! Не лежи, как пласт! Бог давал обеими — И опять подаст! (И., 327–328); Бог! Если ты и сам — такой, Народ моей любви Не со святыми упокой — С живыми оживи! (И., 338); Не умрешь, народ! Бог тебя хранит! (И., 338).Последние две цитаты приведены из стихотворений, написанных и помещенных в цикле после стихотворения, в котором манифестируются отказ от бытия и, по мнению Ю. М. Лотмана, богоборчество вплоть до богоубийства. В то же время Германию М. Цветаева не называет созданием бога, а связывает ее с образом безумного в своей страсти игрока Германна (ср. с. 65). Исходя из этого, можно предложить другой анализ контекста, связанного с отказом от бытия, — анализ, не противоречащий основному ходу мысли Ю. М. Лотмана, однако расставляющий другие акценты и приводящий к другой интерпретации понятия «Творец» в стихотворении.
В ряду структурно параллельных инфинитивов быть — выть — жить — плыть смысл исходного элемента быть раскрывается через смысл частных проявлений бытия, о чем и говорит Ю. М. Лотман. Но важно, что независимому инфинитиву противостоят инфинитивы зависимые. Их сочетаемость указывает на локализующие факторы — где, с кем, куда и как. Все зависимые инфинитивы называют проявления жизни, ограниченной факторами вынужденного, ложного бытия «в бедламе нелюдей». Сочетание безумный мир развивает тему безумия, обозначенную словом бедлам и данную в предыдущих стихотворениях цикла — «Германии», «Март», где эта тема связывается с превращением страсти, азарта в разрушительную силу. Глаголы выть, жить, плыть выявляют свою двойственную семантику: с одной стороны, это проявления жизни, страсти, подверженности действию стихийных сил, что высоко ценится Цветаевой, с другой стороны, все это оборачивается злом и подчинением злу. Жизнь как максимальное воплощение страсти-азарта превращается в зло, не-жизнь. Слово быть не только раскрывается через понятия жизни, но и противопоставляется этим понятиям, т. е. тоже семантически двойственно. Однако его двойственность принадлежит более высокому уровню сознания, что соответствует более высокому уровню понятия бытия по сравнению с понятием жизни. Безумие мира, в котором само бытие становится ложным, дано в образах искаженной природы: образы волков и акул указывают не только на хищническую сущность побеждающего фашизма, но и на противоестественность этой хищной силы, так как «волки площадей» помещены в город, «акулы равнин» — на сушу. Тем самым природное, естественное (страсть хищника) подменяется социальным, искажающим истинное мироздание. Интересно сопоставить эти образы социализированных зверей с образами естественных зверей в стихотворении «Полон и просторен…» из того же цикла. Говоря о Чехословакии как о стране природной гармонии, созданной божьей волей, Цветаева дает образы зверей (а в стихотворении «Один офицер» и образ леса) как апофеоз гармонии человека и природы:
