Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

— Да.

— Мне его не жалко. — Саймон пошел складывать свою постель. — Значит, ты действительно идешь с нами?

Бинабик постучал рукой по груди.

— Я не питаю веры, что ваши акции разумны или хороши. Но я не могу давать вам разрешение ехать и погибать, если оказание моей помощи поможет вам уцелеть. — Он нахмурился. — Хотел бы я, чтобы мы имели способ передавать сообщение друзьям.

Саймон вспомнил отряд троллей в лагере Джошуа, и особенно Ситки, которую Бинабик любил и все-таки оставил, чтобы пойти с ними. Внезапно он понял, какую жертву приносит ему маленький человек, и почувствовал жгучий стыд. Бинабик прав. Он и Мириамель действительно вели себя как дети, капризные, избалованные дети. Но один взгляд на принцессу убедил его, что легче волны отговорить биться о берег — а он не мог и подумать о том, чтобы отпустить ее одну. Как и Бинабик, он был в ловушке. Саймон вздохнул и поднял свернутую постель.

То ли Бинабик был уж очень хорошим проводником, то ли танцоры действительно не стали искать их, но во время послеполуденного путешествия по заросшим лесом холмам Хасу Вейла они не встретили ни одной живой души, кроме нескольких соек и черной белки. Деревья стояли очень тесно, и каждый ствол был покрыт толстым слоем мха, но тем не менее это место казалось безжизненным или по крайней мере застывшим в ожидании, что незваные гости уберутся восвояси.

Через час после заката они разбили лагерь под небольшим каменным выступом. Это убежище было куда менее удобным, чем сухая и скрытая от глаз пещера. Пошел дождь, вода потоками побежала по склону холма, и путникам оставалось только по возможности глубже забиться под выступ. Лошади, судя по всему не слишком довольные, стояли вне укрытия, и дождь ритмично стегал их мокрые бока. Саймон знал, что лошади часто остаются на лугах в плохую погоду, и надеялся, что они не будут очень уж страдать, но все равно почему-то чувствовал себя виноватым. Домой, верная подруга рыцаря, безусловно заслуживала лучшего обращения.

Вволю поохотившись, пришла Кантака и устроилась рядом с ними, согревая продрогших путешественников своим теплом и пропитывая воздух резким запахом мокрого волка. Они с трудом заснули и проснулись на рассвете с ноющими, одеревеневшими суставами. Бинабик не хотел разводить огонь на таком открытом месте, поэтому им пришлось ограничиться сушеным мясом и ягодами, собранными троллем. После еды они снова пустились в путь.

Этот день мало подходил для путешествий: скользкая глина на склонах холмов, внезапные шквалы дождя, барабанившего по спинам и стегавшего ветками лица; когда он стих, снова поднялся туман, пряча предательские рытвины.

Они двигались невыносимо медленно, и все-таки Саймон в очередной раз был потрясен способностью Бинабика находить дорогу так далеко от проторенного пути, да еще когда не видно солнца.

Вскоре после полудня Бинабик повел их вдоль склона мимо окраин города Хасу Вейл. Трудно было разглядеть сквозь переплетенные ветки что-нибудь, кроме очертаний грубых домов и — когда сильный ветер на несколько мгновений разгонял туман — змеящейся темной ленты дороги.

Но город казался таким же молчаливым и безжизненным, как лес: кроме мрачного серого тумана, ничего не было видно над трубами и дымовыми отверстиями, не слышно голосов людей или животных.

— Куда они все подевались? — спросила Мириамель. — Я бывала здесь раньше. Это было прелестное место.

— Это все огненные танцоры, — мрачно предположил Саймон, — это они всех распугали.

— С вероятностью, все дело в существах, которых танцоры приглашали на праздники на вершины горы, — заметил Бинабик. — Предполагаю, что нет должности видеть то, что видывали вы двое, чтобы иметь понимание происходящего. Что-то не в порядке, это можно ощущать в воздухе.

Саймон кивнул. Бинабик был прав. Эта местность рождала такие же чувства, как Тистеборг, страшный холм, где стояли Камни гнева… место, где норны передали Скорбь королю Элиасу.

Он не любил думать о той ужасной ночи, но сейчас это воспоминание по какой-то причине показалось ему ужасно важным. Что-то его беспокоило — обрывки мыслей никак не могли сложиться воедино. Норны. Красная Рука. Тистеборг…

— Что это? — тревожно вскрикнула Мириамель.

Саймон подскочил. Домой резко остановилась, поскользнулась, и прошло несколько секунд, прежде чем она восстановила равновесие.

Прямо перед ними бешено жестикулировала темная фигура. Бинабик наклонился вперед, прижавшись к шее Кантаки, и прищурился. Мгновение в напряженном молчании — и он улыбнулся.

— Ничего внушающего страх. Тряпка, улетевшая с ветром. Потерянная рубашка, я предполагаю.

Саймон тоже прищурился. Тролль не ошибся. Рубашка зацепилась за ветку, рукава развевались, как вымпелы.

Мириамель с облегчением начертала знак древа.

Они поехали дальше. Город исчез в густой зелени позади так быстро и бесследно, словно мокрый безмолвный лес поглотил его.

Этим вечером они разбили лагерь в заросшем овраге. Бинабик выглядел усталым и озабоченным; Саймон и Мириамель притихли. После невкусного ужина путники немного поговорили, потом улеглись.

Саймон снова острее почувствовал странное отдаление, возникшее между ним и Мириамелью. Он все еще не знал, что думать по поводу ее рассказа. Она не девушка, и она сама хотела этого. То, как она это сказала, как обрушила на него признание, словно наказывая, рождало еще бóльшую путаницу, приводившую его в ярость. Почему она то добра к нему, то полна ненависти? Он был бы рад, если бы это была просто игра придворных дам «поди-сюда-пошел-прочь»; но Саймон, слишком хорошо знал принцессу — Мириамель не склонна была к такой мишуре. Единственное, что он мог придумать, было следующее: она хочет, чтобы он был ей другом, но боится, что он захочет большего.

А я действительно хочу большего, подумал он тоскливо. Даже если мне ничего не светит.

Он долго не засыпал и лежал, слушая, как вода, пробиваясь сквозь листья, барабанит по лесной подстилке.

К середине следующего дня они выбрались из долины, оставив Хасу Вейл позади. Справа все еще тянулся лес, похожий на огромное зеленое покрывало, исчезающее за горизонтом. Перед ними были поросшие травой холмы, лежавшие между Старой Лесной дорогой и Свертскими скалами.

Саймон не мог не мечтать о том, чтобы это путешествие с Бинабиком и Мириамелью больше походило на те бурные дни, когда, много месяцев назад, они покинули озерный дом Джулой. Тролль пел и дурачился; даже принцесса, выдававшая себя тогда за служанку Марию, казалась возбужденной и полной радости бытия. Теперь они шли вперед, погруженные в свои мысли и страхи, как солдаты, марширующие навстречу битве, которую не надеются выиграть.

Пустынная холмистая местность к северу от Кинслага во всяком случае не была предназначена для того, чтобы поднимать настроение. Она была совершенно такой же мрачной, безжизненной и мокрой, как Хасу Вейл, с той только разницей, что на этих открытых просторах было гораздо меньше укрытий, чем в густо заросшей лесом долине. Саймон все время чувствовал, что они совершенно открыты и беззащитны, и не мог не поражаться удивительной храбрости — или глупости, а может быть, и тому и другому, — с которой они, фактически безоружные, ехали к самым воротам Верховного короля. Если только что-нибудь останется от них после этого, когда-нибудь, когда пройдут темные времена, из этой истории получится великолепная песнь. Какой-нибудь будущий Шем-конюх будет рассказывать широко раскрывшему глаза судомою: «Слушай внимательно, парень, и я расскажу тебе про Саймона Храброго и его друзей, как они ехали с открытыми глазами и пустыми руками в самые Челюсти тьмы…»

Челюсти тьмы. Это Саймону понравилось. Он слышал что-то похожее в песне Сангфугола.

Внезапно он подумал о том, что на самом деле значит тьма — страшные призраки, застывшие в ожидании по ту сторону света и тепла, — и ему стало так жутко, что мурашки побежали по коже.