Комиссаржевская - Валерия Носова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже «Петербургские ведомости», поддерживающие все начинания молодого театра Комиссаржевской, на этот раз писали: «Дети солнца» — произведение антихудожественное и не имеющее никакого общественного значения, и постановку ее записываю театру Комиссаржевской в пассив».
Враждебные газетные отклики только подогревали интерес публики. Сорок раз прошли в театре Комиссаржевской «Дети солнца» и всегда при переполненном зале. Узнав, что артисты, игравшие в горьковском спектакле, получают анонимные письма с угрозами: «Первый нож — в бок Максиму, второй — вам», молодежь, студенты я рабочие нередко провожали после спектакля артистов до дома.
И как ни любила Комиссаржевская Ибсена, и она и передовые умы России понимали, что именно Горький, а не Ибсен определил политическое лицо театра в «Пассаже» в эпоху первой русской революции.
Четырнадцатого октября отменил свои спектакли «Новый театр» Яворской. Пятнадцатого в театре Комиссаржевской должна была состояться генеральная репетиция драмы Ибсена «Росмерсхольм», но дирекция отменила репетицию. На собрании артистов и рабочих сцены единогласно решили пятнадцатого и шестнадцатого не давать спектаклей. Жалованье за эти дни актеры решили отдать в фонд помощи стачечникам. Из Москвы шли тревожные и радостные вести: Художественный театр поставил спектакль «На дне» в пользу бастующих. Чуть позже стало известно, что в стенах Художественного театра открылся лазарет — на улицах Москвы шли настоящие бои.
Семнадцатого октября был объявлен манифест. А восемнадцатого в Александринском театре оркестр исполнял по случаю манифеста царский гимн. С галерки и даже из лож и партера неслись выкрики «Долой самодержавие!».
Девятое января заставило многих актеров иначе посмотреть на то, что делается вокруг. Расстрел демонстрантов возмутил всех. В октябрьские дни не нашлось среди актеров никого, кто отказался бы участвовать в спектаклях и в концертах в помощь семьям забастовщиков. Даже такой политически консервативный деятель сцены, как Савина, постоянно появлялась на эстраде, хотя и считала, что дальше гражданских свобод «театр идти не должен и не может, если хочет остаться самим собою».
На двадцатое октября в панаевском театре был назначен актерский митинг. Собралось около четырехсот деятелей театра. Все понимали необходимость создания Союза сценических деятелей. Смелая на сцене, Вера Федоровна смущалась, когда нужно было выступать на собрании. Она в отчаянии говорила:
— Почему у меня нет дара слова!..
Собрание сценических деятелей было шумным. Все хотели говорить, все вносили свои предложения в резолюцию. Началась длинная дискуссия по какому-то вопросу. Невозможно было держать порядок в зале. На эстраду стремительно поднялась Комиссаржевская. Ее голос тонул в криках с мест. Тогда она стукнула что было силы кулаком по столу, и удивленный зал смолк.
— Не о мелочах надо сейчас говорить! Мы собрались, чтобы помочь сегодня делу освободительного движения. А для этого мы сами должны быть сильны и едины. Нам надо создать свой союз, который бы защищал актера от притеснений антрепренеров…
Долго и страстно говорила Вера Федоровна. Ей много аплодировали. Спрыгивая с эстрады, она оступилась и повредила ногу. Это дало ей повод пошутить, когда Бравич вез ее домой на извозчике:
— Опять мне в политике не повезло!
Вера Федоровна умела собирать вокруг себя талантливых людей, но самых обычных качеств делового человека у нее не было, и А. Н. Тихонов вспоминает, например, как, будучи студентом, по просьбе Веры Федоровны занимался бухгалтерией ее театра, чтобы выяснить положение.
Материальные заботы мешали ей как художнику. Гастрольные поездки с их неотвратимостью кочевой жизни, плохого сна, случайного питания, неоправдавшихся надежд на сборы требовали душевной стойкости, почти подвижничества. Друзья пытались не раз отговаривать ее от этих поездок, особенно далеких. Вера Федоровна отвечала твердо:
— У меня должен быть свой театр, или я вовсе брошу сцену, потому что играть то, что мне дадут, быть в той атмосфере, какая царит на казенной сцене, я не могу!
Спектакли должны были возобновиться с четвертого ноября, но возобновлялись они и вновь прекращались до тех пор, пока жизнь не вошла в свою колею. Пьесы Горького, собиравшие полный зал, были запрещены к постановке. В театре бывало так пусто, что случайным зрителям становилось жутко, как на пустых улицах столицы в эти дни. Там горели костры, освещавшие людей красным пламенем, метался по мостовым, по стенам домов мертвенный свет прожектора, установленного на здании Адмиралтейства, под самой адмиралтейской иглою.
Первая русская революция была задушена. Но для многих передовых русских людей было ясно, что она не побеждена и продолжает жить в умах и сердцах людей. Пусть часть интеллигенции оказалась разбитой в своих надеждах, несостоятельной верно оценить обстановку и бороться дальше. На сцену вышел набирающий силу пролетариат, народ.
Комиссаржевская была полна желания служить своему народу. Оглядываясь назад, оценивая прошедшие' два сезона в театре в «Пассаже», она осталась недовольна.
— Не тот это театр, о котором я мечтала! — говорила она Бравичу.
Сам Бравич, день за днем наблюдавший за тем, как складывался театр Комиссаржевской, был того же мнения: «Театр не тот!» Обладая умом диалектическим, он старался понять, почему театр не тот.
— Мы не нашли еще наш репертуар, — осторожно отвечал он Вере Федоровне. — Мы ставим «Строителя Сольнеса» и «Ивана Мироновича», «Нору» и «Авдотьину жизнь». Но ведь мы-то с вами понимаем, что пьесы эти по своим художественным направлениям совсем разные. Трудно играть одинаково прекрасно тонкую психологическую роль и бытовую роль. К тому же, заметьте, зритель хочет видеть в нашем репертуаре определенное идейное и художественное направление. Пока нас считали интереснейшим театром в Петербурге. Но бывают дни, когда из-за репертуара театр наполовину пустует!
— Знаю, знаю! — горячилась Вера Федоровна. — Но нельзя же судить о театре только по «Авдотьиной жизни»!
— Должно! — твердо проговорил Бравич. — Если мы хотим по-настоящему сделать свой театр новым, мы должны отрешиться от репертуара, который тянет нас к натурализму.
Дело, конечно, было не только в репертуаре. Это понимали и Бравич и сама Вера Федоровна. Актерский состав труппы, как показали два года совместной работы, был также очень неоднородным. Из Александринского театра пришел к Комиссаржевской А. И. Каширин и П. В. Самойлов, из провинции — молодые и талантливые И. А. Слонов, Е. П. Корчагина-Александровская, Гардин и другие. Одни из них были актерами психологического типа, другие бытового плана, старой сценической практики. И как ни старалась Вера Федоровна, играя Нору, Гильду или Лизу, увлечь своей игрой партнеров, найти с ними общий тон, это не всегда удавалось. С огорчением думала она иногда, что вот, как и в Александринке, есть у них в театре прекрасные актеры, а ансамбля нет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});