ППЖ. Походно-полевая жена - Андрей Дышев

- Командир!! - хрипел хмельной прапорщик Нефедов, в сотый раз обнимая Герасимова. - Ну как я тут буду без тебя?! Ну ты скажи мне, как я смогу без тебя?! Гад ты за то, что нас бросаешь… Как, блин, я тебя все-таки люблю!!

- Иди, проспись, - строго заметил Ступин, становясь между прапорщиком и Герасимовым.

Прискакал молодой офицер из строевого отдела, принес выписку из указа, орденскую книжку с подписью самого Горбачева и орден Красной Звезды.

- Начальник штаба велел вручить перед строем и в торжественной обстановке, - лепетал офицер, пряча документы и коробочку с орденом за спину, как делают дети.

- Да давай сюда, разберемся! - горланил Нефедов, обхватывая офицера своими длинными руками. - Не в первый раз… Думаешь, мы не знаем, как ордена положено вручать?

Офицер из строевого отдела только прибыл в Афган и потому в самом деле не знал как. Прапорщик, ломая пальцы офицеру, отобрал у него коробочку, вынул орден, свинтил закрутку и примерил орден к груди Герасимова.

- Чем дырку делать будем? - спросил Ступин.

- Все есть, Саня, не дрейфь… Но сначала положено обмыть… Абельдинов!! Мою личную банку сюда, быстро!

Сержант принес банку с самогоном. Разлили по кружкам. Орден тюкнулся об эмалированное донышко. Чокнулись.

- За тебя, Валера! За нашу шестую роту!

- За вас, ребята!

Герасимов вытащил орден зубами. Капли самогона блестели на его рубиновых лучах. Прапорщик порылся в карманах, вынул автоматный патрон и продырявил им китель рядом с первой Звездой.

- Во! Порядок! - говорил он, хлопая Герасимова по груди. - Дважды орденоносец!

Офицер из строевого отдела пил самогон мелкими глотками и морщился.

- Товарищ старший лейтенант, - сказал Абельдинов, глядя на дно кружки. - А давайте как-нибудь встретимся в Союзе, напьемся вдрызг и вспомним, как вместе на войну ходили, как высаживались на Панджшер…

- Встретимся, Абельдинов, - пообещал Герасимов и обнял сержанта.

- Черт подери, товарищ старший лейтенант… - сломавшимся голосом добавил сержант, отводя глаза. - Я вообще-то считаю себя мужиком нормальным, но… как бы сказать… в общем…

- Да ладно, поплачь, не стесняйся! - разрешил прапорщик Нефедов и положил руку сержанту на плечо. - С кем не бывает…

- Жалко, конечно, что вы уезжаете…

Герасимов пошел по кругу.

- До свидания, Черненко!

- До свидания, товарищ командир!

Герасимов обнялся с солдатом.

- Вы только обязательно напишите нам, когда приедете и устроитесь на новом месте. Хорошо?

- Напишу, Черненко.

- А правду говорят, что вы будете работать в обкоме комсомола?

- Правда, Черненко, правда…

- Давай, командир, держи! Ёпнем по второй, а потом и третий тост, - сказал Нефедов, протягивая Герасимову кружку.

- Прапорщик, иди спать! - процедил Ступин. - Ты уже на ногах не стоишь.

Из медсанбата приковыляли «замок» Гриша Максимов и Гнышов. Оба в синих пижамах. Один с костылем, у другого рука в гипсе.

- Давай, Курдюк, держись, - сказал Герасимов, обнимая механика-водителя.

- Счастливо вам, товарищ командир.

- Баклуха, а ты чего там за спинами прячешься? Иди сюда!

Пулеметчик смутился, порозовел, неуверенно шагнул, вытер руку о хэбэ и протянул ее Герасимову.

- Прощайте, товарищ старший лейтенант!

- Не «прощайте», а «до свидания»! - поправил Нефедов. - Мы все встречаемся в Союзе. Понятно, бойцы? Кому не понятно, зайти ко мне вечером в каптерку - я объясню доходчивей… Не грей кружку, Максимов! В медсанбате небось уже опух от спирта? А? Черненко, мать твою, где гитара? Давай свою коронную: «Я вернулся с Афгана, извините, что цел…» Или как там ты поешь?.. Абельдинов, быстро утер слезы, что ты как на похоронах?

- Товарищ прапорщик, пошли бы вы на куй, - отворачиваясь, тихо попросил сержант.

Последний глоток самогона, последние объятия и рукопожатия, последний хлопок по плечу - и все это уже в прошлом, это уже история, которую хочется скорее забыть; это уже не люди, это оловянные солдатики, застывшие где-то внизу, между картонных коричневых гор и пластилиновых танков. Вперед, Герасимов, в Союз, к новой и счастливой жизни! Не оглядывайся, не задерживай взгляд на лицах своих бойцов, не пытайся их запомнить - тебе это ни к чему. Там, в Союзе, это ни к чему. Отмой самогоном мозги от памяти, проветри легкие, прополощи свежей кровью сердце и подставь встречному ветру лицо. И ничего не бери с собой. Ничего.

- Ты все взял? - спросила Гуля. - Вертолет через полчаса.

Они стояли на пороге кабинета, в последний раз оглядывая стол, на котором Гуля когда-то жарила кабачки; диван из составленных автомобильных сидений, на котором они когда-то спали; решетку на окне, которую можно легко поднять и выбраться наружу…

Герасимов почувствовал, как Гуля взяла его руку.

- А ты помнишь, как мы обмывали здесь твой первый орден? - спросила она.

- А как я ревновал тебя, когда ты ушла без меня на Новый год?

Да что ж это с ними! Они обернулись, они пытаются утащить с собой это мерзкое прошлое!

- Абельдинов, не надо нас провожать, - попросил Герасимов сержанта. - Вещей почти что никаких… Мы сами дойдем…

- Эх, товарищ командир, - едва смог произнести сержант, шумно втянул воздух носом и быстро пошел вон из казармы, свернул за угол, добежал до колючей проволоки, спрыгнул в канаву, повалился на сухой и твердый, как камень, бруствер. Лишь бы «сыны» не увидели такой позор. Он же дембель, у него такой же орден, как у Герасимова. Ему нельзя! Нельзя, Абельдинов!

- Надо идти, Гуля…

Она кивнула, но не шелохнулась.

- А помнишь… помнишь, как я пряталась в погребе, а в дверь ломился начпо…

- Помню.

Гуля вдруг закрыла лицо ладонями и расплакалась. Черт знает что творится! Им надо радоваться, захлебываться от счастья, потому что они улетают в Союз! Навсегда! На веки вечные! Им надо плясать, петь, снова пить самогон, который уже в горле стоит!

Герасимов с треском захлопнул дверь кабинета. Не оглядываться! Только вперед! Бегом отсюда, из этой страны, в которой поселилась война, разгоняющая по горам и пустыням трупный смрад. Вперед в Союз, где… где… В общем, где так здорово.

Они взяли сумки и быстро вышли из казармы. Смотрели под ноги, чтобы ни с кем больше не встречаться взглядами. Не отвечали на приветствия и вопросы проходящих мимо офицеров и женщин. Стиснуть зубы. Перетерпеть последние минуты пребывания в этом аду. Осталось совсем немного. Надо только забраться в пахнущую керосином утробу «Ми-6», сесть на лавочку у иллюминатора, взяться за руки, закрыть глаза и немного потерпеть.

Они пролезли под колючей проволокой, пошли по рифленому железу мимо горячих, только вернувшихся из боя «Ми-24». Обвислые лопасти пружинисто покачивались на слабом ветру. Под раскрытыми фонарями копались техники в песочных комбезах, солдаты подвозили бомбы, поднимали их домкратами к крыльям, насаживали на замки… Отвернуться, не смотреть! Только вперед, туда, где нет войны, где в магазинах продаются водка и докторская колбаса, где по улицам ездят троллейбусы и пищат на поворотах трамваи, где по вечерам в многоэтажных домах загораются окна и за красными, голубыми и желтыми шторами движутся тени, а в спальнях хрустят накрахмаленные подушки, скрипит намастиченный паркет и мелодично дзенькают вилочки и ножики…

Капитан проверил паспорта, сверился со списком счастливчиков, убывающих в Союз, и качнул головой:

- Бегом! Сейчас отправляемся!

Они пошли к рампе «Ми-6» - молча, все так же глядя под ноги. Нет, молчать просто невыносимо! Надо говорить что-то веселое, восторженно перебивать друг друга, шутливо потолкаться у бортовой скамейки за место у иллюминатора, вскрыть по баночке «Си-си», а потом расплющить их ногой…

Герасимов и Гуля ступили на рампу одновременно и вдруг с пронзительной ясностью поняли: там, впереди, ничего нет. Тьма. Мрак. Вакуум. Крикни - и эха не будет; кинь камень - и не услышишь, как стукнулся. Жизнь стремительно несла их в эту пустоту, ни остановиться, ни повернуть назад.

Все осталось в прошлом.

Рампа поднялась и гулко захлопнулась. С трудом раскрутив могучие лопасти, вертолет неуклюже побежал по взлетке, тяжело оторвался от земли и развернулся мордой к северу. По его брюху побежал тусклый солнечный отблеск и тотчас погас.

Тяжелая, как вертолет, перламутровая муха, спугнутая рокотом лопастей, взлетела с сухой колбаски собачьего помета, сделала круг над колючей изгородью и, упорно сопротивляясь горячему афганскому ветру, полетела к далекой темно-зеленой палатке выполнять свою Миссию.