В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943 - Ханс Киллиан

Вечером я делюсь с Венком своими соображениями. Он приходит в восторг и сразу же соглашается. Главный врач корпуса немедленно дает добро. Таким образом, в окружении под Демянском возникают два благословенных специализированных отделения.

Происшествие

Радостная встреча с Михаэлем, у которого тогда лежали две раненые русские. Он со своим лазаретом тоже попал в окружение и сейчас находится в почти невредимой, живописной деревушке, расположенной на возвышенности.

После осмотра пациентов мы позволяем себе часок поболтать в его теплом жилище. В избе висит чудесная икона XII–XIII веков, по всей видимости, ранняя работа мастеров новгородской школы. Меня очаровывает это великолепное произведение искусства. На той же самой доске нарисованы образы святых и примитивные библейские сюжеты. Отдельные образы и фигуры обрамлены изящными металлическими рамками. Точно работа монаха, от необыкновенных красок просто невозможно оторвать взгляд. Внезапно в дверь изо всей силы стучат. В избу входит взволнованный фельдфебель лазарета.

– Господин полковник, – ревет он, – Хубер мертв!

– Что? – Михаэль вскакивает с места. – Как мертв? Неужели правда?

– Конечно, господин полковник. Младший офицер Хубер сегодня не явился на службу. Я послал за ним Пейслера, но тот его не нашел. Тогда мы вместе проникли к нему. Он лежал в кровати мертвый. Хубер выглядит так странно, господин полковник!

Мы спешим за фельдфебелем, который до сих пор не может прийти в себя. Он ведет нас к Хуберу. Унтер-офицер действительно мертв. Тело выглядит так, словно его разукрасили малиновой краской. Щеки и губы темно-красного цвета, вся кожа приобрела коричневатый оттенок. Одного взгляда достаточно, чтобы поставить диагноз: отравление угарным газом.

– Черт побери! – бушует Михаэль. – Тут каждый человек на счету, и еще происходит такое!

Естественно, печь была закрыта неплотно, к тому же из-за пронизывающего холода офицер явно перетопил ее. Люди засыпают, не ощущая угарного газа, поскольку у него нет запаха. Потом теряют сознание и умирают от внутреннего удушья, потому что гемоглобин переносит уже не кислород, а углекислый газ. Образуется метагемоглобин, вызывающий в местах хорошего притока крови отвратительный малиновый цвет.

Как часто в России происходили такие несчастные случаи, несмотря на все предостережения!

В подавленном состоянии мы бредем обратно. Здесь делать больше нечего. Вскоре я откланиваюсь и еду дальше проверить другие перевязочные пункты.

Обратный полет в бурю

Утром 3 марта, в день возвращения, внезапно начинается сильная снежная буря. Между тем облака расходятся. Небо проясняется, и становится очень холодно. Несмотря на это, я хочу как можно скорее вылететь, чтобы больше не отнимать у людей и без того скудное пропитание.

Мы сердечно прощаемся с Венком и его людьми. Санитарная машина отвозит меня с ранеными на летную площадку в Коровье Село. Укрывшись, мы долгое время ожидаем прибытия следующей эскадрильи, которая явно задерживается. По летному полю гуляет ледяной ветер. В конце концов, на горизонте появляется ряд самолетов, летящих прямо над вершинами деревьев. Под порывами ветра машины сильно качаются, потом огибают круг и друг за другом стремительно приземляются.

Со всех сторон из укрытий в лесу выползают замаскированные автомобили и санитарные машины и устремляются к самолетам, моторы которых продолжают реветь. Спешно производится выгрузка, затем санитары с трудом затаскивают в люки самолетов носилки с ранеными. В одной машине умещается около шести носилок, еще есть сидячие места для десяти – двенадцати пассажиров. Больше брать уже нельзя. Я подбегаю к ближайшему самолету и прошу пилота взять меня с собой. Он кивает.

– Полет вряд ли пройдет гладко, господин капитан, – рассудительно отвечает он, – но мы справимся, для нас это дело привычное.

Тем не менее мы слышали, что Иваны уже сбили два самолета, естественно, над Ловатью. Великолепная перспектива! Бедные раненые. Люди волнуются, отчасти из-за неопределенности – в конце концов, никому не известно, удастся ли перелететь на ту сторону, – а кроме того, из-за смутной надежды на то, что наконец-то удастся выбраться из этой неразберихи и оказаться на родине.

Погрузка закончилась, мы забираемся в самолет, люки закрываются, моторы ревут. Машина с огромной силой рвется вперед. Мы мчимся по снежному полю, поднимаемся в воздух, и нас сразу же заносит сильным порывом ветра. Самолет содрогается, я вижу, как качаются и прогибаются его крылья. Затем он взмывает, и мы начинаем кружить над полем, пока все самолеты не оказываются в воздухе. Они выстраиваются в ряды и берут курс на Рамушево. Над немецкими позициями мы летим на малой высоте – не больше пятидесяти метров, – прямо над заснеженными лесами и деревнями.

Напряжение незаметно нарастает. Многие сильно побледнели. От тряски в воздухе им стало дурно, а может, они просто боятся, ведь мы совершенно беспомощны. Каждый знает, что самолеты вот-вот приблизятся к опасному участку над русскими позициями.

Внезапно поднимается настоящий ураган. Снег вздымается с такой силой, что невозможно разглядеть соседние самолеты, летящие вплотную друг к другу.

В кабине пилотов возникает беспокойство, которое передается пассажирам. Кто-то стонет, у кого-то начинается рвота – укачало. Нас бросает из стороны в сторону, нужно крепко держаться. Вдруг под нами я вижу Ловать. Чтобы защититься от пулеметного огня русских и от их зенитной артиллерии, пилот опустился как можно ниже. Вокруг все трещит и сверкает, словно началось светопреставление. Самолет почти лежит на брюхе. На другом берегу машина снова взмывает ввысь и несется прямо над кронами деревьев. В какой-то момент до слуха доносится глухой металлический удар. Один раненый от страха поднимается и начинает бездумно кричать. Я быстро подползаю к нему.

– Спокойно, дружище, все уже закончилось, – утешаю я его, укладывая обратно на носилки, а сам остаюсь сидеть рядом с ним. Нельзя допускать панику в воздухе.

Сквозь густую мглу и снежные тучи мы мчимся дальше над русскими позициями на совсем небольшой высоте, постоянно рискуя столкнуться с одной из соседних машин. Отвратительная мысль. Время тянется бесконечно медленно.

Проклятый полет! Постепенно раненые смирились с судьбой, никто не говорит ни слова. Слышится лишь мощный, утомляющий рев моторов и чувствуется, как машина борется с бурей.

Вдруг небо проясняется, на какое-то мгновение можно взглянуть вниз. Я узнаю извилины белой речной полосы. Должно быть, это Полисть, значит, мы пролетаем как раз над линией фронта под Старой Руссой. Еще несколько мгновений – и мы над немецкой территорией. Поднимаемся выше, добрый знак.