Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

– И возвращения Кати.

Морван кивнул – он только что бросил лук в кастрюлю.

– Убегая, я хотел ее оградить, защитить от моих приступов, а тут она снова явилась. Она все еще надеялась меня вылечить. И не знала, что сама была моей болезнью…

Сестра Хильдегарда уже произносила эту загадочную фразу. Что они оба имели в виду?

– Когда она появилась, я был счастлив снова видеть ее и в ужасе оттого, что мог снова причинить ей зло. Очень быстро я опять начал бить ее.

– А лечение у де Пернека?

Морван медленно помешивал свое варево. Когтистая обезьянья лапа время от времени показывалась среди красных пузырей.

– Этот говнюк умел взяться за дело, но я постоянно отказывался рассказывать о своем детстве. Оно было так глубоко погребено во мне, что потребовался бы домкрат, чтобы его извлечь. А по его словам, никакой прогресс невозможен, если не освободиться от прошлого, в котором и таилась причина всего. К лекарствам и сеансам психоанализа он добавил гипноз, но выудить ничего не получалось. Тогда он связался не знаю уж с кем во Франции, чтобы там провели расследование. Его человек прислал полное досье. На самом деле ничего секретного не было. Я даже не сменил имя. Когда де Пернек узнал всю историю, он понял, как именно ею воспользоваться.

Эрван жестом остановил его:

– Чего-то я не понимаю. А что на самом-то деле он мог использовать в истории твоего происхождения? И для чего? Какая связь с Кати?

– Потому что тебе неизвестен ключевой элемент в этом деле.

– Какой?

– Тот, который я украл когда-то у де Пернека.

Старик запустил руку в нагрудный карман и достал фотокарточку – антропометрический снимок, сделанный, очевидно, после Освобождения, для суда во время «чистки».

– Познакомься с Жаклин Морван…

Эрван замер, увидев лицо своей бабушки: двойник Катрин Фонтана. То же овальное лицо, те же чуть раскосые глаза. Не обязательно зваться Фрейдом, чтобы понять, почему Kleiner Bastard и любил, и ненавидел Катрин Фонтана. Она была реинкарнацией кошмара его детства.

– Самое странное, – не замолкал Падре, – что в то время я так глубоко запрятал те дерьмовые годы, что даже не видел этого сходства. Зато де Пернек, стоило ему увидеть этот портрет, сразу понял, в чем ключ моих адских отношений с Кати. Он даже разработал план, подсказанный Мэгги.

– Какой именно план?

– Мэгги была королевой Лонтано. Она ни в чем никогда не знала отказа. Оскорбление, которое ей было нанесено в тот канун Нового года – Кати заполучила меня обратно без малейших усилий, – было для нее невыносимо. Она хотела уничтожить эту девицу любым способом. А от психиатра она могла получить все, чего хотела, – в обмен на свою благосклонность.

– Ты хочешь сказать…

– Они заключили договор: ночь с ней за жизнь Кати. Сначала де Пернек убедил ее, что может заставить меня порвать с соперницей. Мэгги согласилась подождать. Он участил сеансы, заставил меня взглянуть на фото матери, убеждал, что проблема не во мне, а в самой Кати, что я должен изгнать этот образ, который оживляет мои прошлые страдания… Когда до него наконец дошло, что ему не удастся заставить меня принять эту истину, он перешел к решительным средствам и стал подпитывать ненависть, которая меня опустошала. Он только и говорил что о катарсисе. Убедил меня, что я должен уничтожить это лицо, стереть образ, который и является источником моего безумия. Я до сих пор помню его голос, шепчущий: «Ты должен обрести свой катарсис, Грегуар…» – Он замолк на несколько секунд, потом продолжил почти мечтательно: – Знаешь, что написал Фрейд Сабине Шпильрейн, любовнице Карла Юнга?

– Нет.

– «Думаю, вы до сих пор любите доктора Юнга, и тем более сильно, что вы так и не выявили ненависти, которую к нему питаете». Я не ищу прощения, но то, что должно было случиться, случилось. В ту апрельскую ночь у меня начался приступ, более сильный, чем обычно. Я задушил Кати в твердой уверенности, что такова цена за мое освобождение. Я сжал руками ее шею, слыша, как она кричит: «Kleiner Bastard!» Я хотел заставить ее замолчать, я хотел помешать ей причинять мне боль, я… – Старик перевел дыхание и продолжил тихонько: – Все произошло в номере «Лучезарного Города». Я там устроил свой штаб. Соседи услышали крики и вызвали ночного сторожа.

– Фаустина Муниазеру?

– Именно. Он застал меня с ножом в руке, когда я уже обрил череп Кати и вырезал ей свастику на лбу. Он сумел справиться со мной и вызвал де Пернека.

Эрван уловил еще одну неожиданную деталь этого дела: Тьерри Фарабо, настоящий Человек-гвоздь, никогда не брил черепа своих жертв, но легенда сохранила этот штрих благодаря убийству Кати. И другая истина вытекала из первой: Крипо, второй Человек-гвоздь, был осведомлен об этой подробности – по вполне понятной причине: ребенком он ассистировал убийце во время жертвоприношений – он знал, что Фарабо не прибегал к такому ритуалу; однако он сам в сентябре этого года брил своих жертв – способ показать Морвану, что он знает все.

Отец погрузился в молчаливые грезы, по-прежнему помешивая ложкой в кастрюле, словно варил ядовитое снадобье.

Потом вздрогнул и снова заговорил:

– Де Пернек явился в «Лучезарный Город» вместе с Мэгги.

– Почему с Мэгги?

– Один он ни за что не справился бы с ситуацией. А Мэгги – единственная, кто был в курсе.

– Было бы проще сдать тебя.

– У тебя действительно мозги заплесневели. Де Пернек хотел переспать с Мэгги, которая хотела заполучить меня обратно. Поэтому следовало напялить шляпу убийцы на единственно возможного подозреваемого: Человека-гвоздя.

– Как вы увезли тело?

Грегуар поднялся. Со своей курчавой шевелюрой и пончо, защищающим от дождя, он походил на мифического искателя приключений. Человека, сотворившего свою легенду ударами мачете и добытыми самородками.

– Завтра поговорим. А пока жри обезьяну и спи. Фардовцы наверняка уже вернулись. Они решат, что сегодняшняя бойня – дело рук тутси. Через несколько часов тут рванет со всех концов. Мы должны тронуться на заре.

Эрван принял свою пайку: куски мяса, плавающие в соусе, от которого щипало глаза. Казалось, на поверхность вновь выныривала гримасничающая морда макаки. Нет проблем: он бы проглотил и покрышку. Он ел, как в пещерные времена, руками, а потом заснул, даже не успев обдумать признания отца.

Три часа ночи. Отделение реанимации больницы «Отель-Дьё».

После катастрофы в Бобуре Гаэль и Одри поехали вслед за «скорой» в отделение неотложной помощи на острове Сите, на противоположном берегу Сены. За ними поспешали другие полицейские машины, набитые копами, которые размышляли, что же случилось на самом деле и какого еще дерьма ждать на свои головы.

Гаэль пребывала в ярости и потрясении, перекладывая всю ответственность за фиаско на Одри. Почему ей не дали самой справиться в этот вечер? На что Венявски возражала, что она собрала команду Эрвана – гиганта по имени Тонфа и напомаженного типчика по имени Фавини – из предосторожности. Остальное – копы из соседнего участка, подвернувшийся не ко времени полицейский фургон – просто невезуха.

Они цапались всю дорогу и относительно смирились с фактом только во внутреннем дворе больницы. Позже их выставили прочь медики – никаких посторонних в отделении, – и они устроились снаружи, на креслах-каталках, куря сигарету за сигаретой.

Гаэль молча молилась – не Богу, а судьбе: Эрик Кац должен выжить. Чтобы ответить на вопросы, разумеется, но еще и потому, что существование психиатра не могло закончиться так глупо. Несмотря на все подозрения, объектом которых он был, она испытывала некую нежность к этому странному субъекту. Она не желала признаваться себе, но сеансы с ним – если отвлечься от собственных чувственных закидонов – пошли ей на пользу. Сейчас она вспоминала о них как о регулярных приливах, приносящих облегчение и покой.

Врачи не стали их обнадеживать. Психиатр попал под радиатор внедорожника, ехавшего на полной скорости. Удар вызвал кровотечение в грудной и брюшной полостях. Шейные позвонки также повреждены, так что прогноз весьма пессимистичен.

За всю ночь Гаэль и Одри не поговорили ни с одним врачом и вообще не получили никакой дополнительной информации. Им оставалось только курить в своих инвалидных насестах, разглядывая подъезжающие «скорые» – рутина субботнего вечера – и обвиняемых, которых препровождали в судебно-медицинское отделение больницы.

Когда минуло два ночи, Гаэль решилась раскрыть секрет, мучивший ее, как ком в желудке, – ту фразу, что прошептал ей на ухо Кац: «Человек-гвоздь не умер…» У Одри – ноль реакции. Наверняка это было лишним подтверждением того, что она и так заподозрила: прямой связи с сентябрьским расследованием, а значит, с делом семидесятых. Кстати, на кого мог намекать Кац? На Филиппа Криеслера, он же Крипо, признанного виновным в осенних убийствах? Или на призрака из Лонтано, Тьерри Фарабо, свирепствовавшего в Верхней Катанге начиная с 1969-го? Обе гипотезы не имели смысла. Фарабо умер от нарушения мозгового кровообращения в психиатрическом институте в 2009 году. Что до Крипо, то Гаэль сама перерезала ему горло 20 сентября этого года.