В вечном долгу - Иван Акулов

— Ух. А мне-то казалось, будто только я и есть одна трусиха. Верно, верно.

Матвей засуетился, раскинул на земле свой пиджак.

— Садитесь, Клава. Мы с вами так давно не виделись.

— Будто соскучился?

— Всю дорогу скучал. А вы все смеетесь.

— Такая уж я смешная. А вот могу и серьезно. Верно, верно. Свози нас как-нибудь в субботу, что ли, в Окладин с Лизой Котиковой. Мы хотим платья заказать. А то что получается, машина колхозная, а раскатывает на ней один председатель.

— Я его, председательского, разрешения и спрашивать не стану. Только ваше одно словцо: у крылечка возьму, у крылечка и высажу. Хоть в эту же субботу.

— Ты как-то уж больно скоро. Надо еще деньгами собраться.

— Я и денег могу занять вам. Принести вечером?

— Да ты прямо какой быстрый.

— Не говорите уж, быстрый. Быстрый бы был, давно бы все гайки подтянул, чтобы никаких зазоров.

— Какие гайки, Матюша?

— Будто не знаете. Мне к вам поближе охота…

— Чего это мы сидим? Дождь-то прошел.

Дождь и в самом деле утих. Но солнца еще не было, и река, встревоженная дождем, гляделась хмуро и невесело. Под мостом вдруг сделалось тоже мрачно и сыро. Они стали подниматься на берег. Помогая Клаве на скользком уклоне берега, Матвей дважды поцеловал ее руку в прохладную и свежую кожу чуть повыше запястья. Она сделала вид, будто и не заметила его поцелуев. А по мосту на порожней телеге ехала Домна Лузанова. Увидев Клаву и Матвея, натянула на голову мокрую ряднину: вроде и дело не ее.

А вечером…

Возвращаясь из заречных колхозов, Сергей вспомнил, что в прошлый приезд забыл дома плащ, и решил завернуть в Дядлово. Мать, только заслышав у ворот шум мотора, засуетилась, собрала на стол, встретила сына у порога, не зная, как и чем угодить ему. Сергей, не умываясь, даже не сняв фуражку, на ходу съел три или четыре блина, выпил молока и засобирался в дорогу. Был он неприветлив, молчалив. Домна Никитична вышла проводить сына и уже за воротами, заранее раскаиваясь, но подталкиваемая чьей-то неумолимой волей, спросила:

— Сережа, хоть бы сказал мне, что у вас такое?

— Где что такое?

— С Клавой.

— А что тебя интересует?

— Попервости ты вроде хотел…

— Это не твое дело, — жестко оборвал он мать и взялся было за ручку дверцы, но, видимо, покоробленный собственной грубостью, повернулся к матери, смягчил тон: — Я и сам не знаю что. Не знаю — вот и все.

— Я потому, Сережа, — в голосе Домны Никитичны зазвенели слезы, — потому, говорю, что Клава, такая… с Матвеем, шофером председателя, видели ее. И говорить-то стыдно где — под мостом.

— А ты меньше собирай деревенские сплетни. Нас, руководителей, каждая тля норовит укусить. Набрешут — дорого не возьмут.

— Про Клавку-то, Сережа, все верно.

— Верно, верно, — обозленно проговорил Сергей. — Я вот за такие сплетни рожу кое-кому бил.

— Что это ты, Сережа, какой стал, все сплеча да сплеча.

Он не ответил. Включил мотор и, не простившись, уехал. А Домна Никитична, сраженная слезами, едва затворила ворота, опустилась на ступеньку крыльца и горько наплакалась. Ей было и стыдно и горько, что сын не поверил ее словам.

Домна Никитична ошиблась: сын поверил ей, и злая ревность мучила его, буквально одолевала весь день. К вечеру в конторской сутолоке злость как будто улеглась, забылась, но, только пришел домой, переступил порог своей холостяцкой неуютной квартиры, обидные мысли снова пришли в голову. И не работалось и не читалось, потому и лег спать необычно рано. «Потаскуха, — не сдерживая себя, ругался он и кусал ногти. — Прав был батя, тысячу раз прав, она никому не отказывала. Сука. Вчера с Мостовым, сегодня с этим плюгавым шофером, завтра со мной. Да как я мог споткнуться на ней! Она же Лининого ногтя не стоит. Ах ты сука! Черт побери, таких людей обидел, и ради кого! А бабы-то, бабы — треплются теперь всласть. Ах ты деревня! Весь ты перед нею нагим нагой».

Сергей поднялся, прошлепал босиком к столу, нащупал папиросы, спички, закурил и, не надеясь скоро уснуть, взял их, сунул под подушку. Лег, и полезло в голову самое обиднейшее.

…Да вот днями было. Услыхал о том, что в «Яровом колосе» в самую горячую пору остановили сев, главный агроном МТС Лузанов не поверил. Да разве возможно такое! Но все-таки, обеспокоенный не на шутку, выехал в Дядлово. У переезда через железную дорогу догнал трактор с двумя прицепами. Объезжая его, бросил взгляд на кабину и затрясся от бешенства: за рычагами машины сидит сам бригадир тракторной бригады из «Ярового колоса» болван Колотовкин. Бросив машину на обочине дороги, Сергей подбежал к трактору, замахал кулаками. Колотовкин остановился, высунул из кабины свою круглую голову и, как ни в чем не бывало, вежливо поздоровался с главным.

— Что это, Колотовкин? — рявкнул Лузанов.

— Удобрения, Сергей Лукич.

— К… ваши удобрения. Я не о них. Не сеете почему, спрашиваю?

— Колхозное начальство так распорядилось.

— Я ваше начальство. Я. Только я могу снять вас с сева, понимаешь ты это своей безмозглой башкой, а?

— Уйди прочь, — четко и угрожающе выговорил Колотовкин и так внезапно тронул машину, что гусеницы едва не захватили под себя Лузанова. Оглушенный грохотом трактора, Сергей отскочил и оступился в грязную канаву, упал на колено.

Тут же развернув машину, Сергей направился в тупик, все еще не веря, что Мостовой отважился снять с посевной тракторы.

В тупике под погрузкой стояло еще два трактора. Сам Мостовой, в майке, весь седой от пыли, вместе с мужиками грузил прицеп. Когда подъехал Лузанов, колхозный агроном, запрокинув голову, пил воду из алюминиевой кружки.

— Алеша! Алексей! — кричала ему от дороги Лиза Котикова. — Алексей, тебя тут.

Мостовой положил кружку на ватник, наброшенный на ведро с водой, подолом уже изрядно замазанной майки вытер глаза, взял свою лопату и стал спускаться с насыпи к машине главного агронома. Лузанов сидел за рулем и горел гневом оттого, что Мостовой шел к нему не спеша, тяжело опираясь на лопату. Лузанов старался не глядеть на Мостового и все-таки видел, что Мостовой с наигранной — так казалось Сергею — усталостью переставлял ноги в больших пыльных сапогах. «Под мужика работает. Подлаживается. Истовой хлебороб. Погоди вот», — с угрозой подумал Сергей.

С другой стороны к машине шел Дмитрий Кулигин, в порванной у подола рубахе, прилипшей к худым мокрым плечам, кричал похохатывая:

— Ну-ка, с нами, Сергей Лукич.

Лузанов вылезал из машины навстречу Мостовому и, бледнея и краснея в одно и то же время, сказал:

— Партизанщина. За такие дела голову снять — мало. Нас в области, как половую тряпку, выжимают за сроки сева, а он, вы понимаете, в такую погоду… Нет, я не могу понять… Чтобы немедленно все тракторы и люди были на поле. Хм. А потом поговорим. Слышал, что я сказал?

— Не глухой. Только исполнить не могу: правление колхоза решило два дня удобрения возить.

— А ты где был?

— Я где был? Тут же был. Хорошее решение — поддержал его.

На громкий разговор агрономов начали подходить люди, но Лузанов не замечал их в приливе гнева, подступал к Мостовому, ненавидяще глядя в клинышек волос на его лбу.

— Немедленно направь людей на сев… или я…

— Ты, Сергей Лукич, полегче давай, — вклинился между агрономами сухим плечом Кулигин. — Полегче надо.

— Ты, земля, не лезь. — Лузанов не поглядел даже на Кулигина, сильной рукой отстранил его с дороги.

— Ты что? — Багровея и сжимая кулаки, Кулигин снова встал перед Лузановым. — Ты вспомнил отцовские замашки?

— Не тронь батю, я за него всех вас излохмачу.

Сергей неожиданно для себя сильно толкнул Кулигина в грудь, и тот, запнувшись за лопату Мостового, упал. Поднимаясь и отряхивая одежду, сказал, дрожа губами:

— Неохота марать рук, Сергей Лукич, а то бы мы тряхнули тебя. А пока убирайся отсюда к чертовой бабушке. Слышал?

Лузанов поглядел на лица мужиков в недобрых усмешечках и благоразумно полез в машину.

Верхорубова у себя не оказалось, и главный агроном помчался в райком партии с единым намерением требовать немедленного отстранения от работы агронома Мостового. О севе, тракторах совсем не было мыслей: уязвленное самолюбие диктовало свое.

В кабинет первого секретаря вошел без стука и замялся у дверей, увидев Капустина не совсем в обычной позе. Капустин, постелив под сапоги газету, лежал на диване: одна рука его была закинута за голову, другой он держал какую-то книжку. Рядом на спинке стула висел его пиджак, прогоревший и запыленный на плечах.

— Входи, входи. Здравствуй, Сергей Лукич. Садись. Уж ты извини, что я тут по-домашнему. Ноги совсем расписались. Они ведь у меня перебиты. На финской еще. Садись, чего стоишь?

Капустин, кряхтя и обглаживая лысый череп, поднялся и тоже сел. Книжку сунул на стол. В. Овечкин «Районные будни» — посмотрел Лузанов.