В вечном долгу - Иван Акулов

Жил он один в двух комнатах. Мыла полы и топила печь ему Татьяна Спирина, жена конюха МТС. Она очень редко видела дома хозяина квартиры, потому что он с раннего утра и до ночи торчал в своем эмтээсовском кабинете. Близилась весна, а в МТС все еще не были составлены планы-задания по колхозам. В хозяйствах оказалось очень много некондиционных семян — их нужно проверить, заменить. В контрольно-семенной лаборатории не хватало двух работников, и Сергей беспрерывно звонил в область, районные организации, по колхозам. Вечерами, когда утихала дневная сутолочь, садился за составление заданий и расчетов на период весеннего сева. Все документы он оформлял с любовью и отменной аккуратностью. Этого же требовал и от тех, с кем приходилось работать. Как-то секретарь-машинистка, пожилая, седоволосая женщина, принесла ему на подпись новую форму отчета колхозного агронома, и в документе Лузанов обнаружил две грамматические ошибки.

— Садитесь, — предложил машинистке главный агроном.

— Спасибо, Сергей Лукич. Я спешу. Ко мне там завгар с кладовщиком пришли…

— Подождут. Главный агроном, думаю, имеет право просить.

— Конечно, конечно, Сергей Лукич.

— Как вас зовут?

— Дора Павловна. Разве вы не знаете?

— Свое имя и отчество с какой буквы обычно печатаете?

— С большой, Сергей Лукич.

— С большой. А вот здесь с какой бы надо?

Машинистка взглянула на бумагу, куда ткнулся начальственный карандаш, и побледнела:

— Извините, Сергей Лукич. В спешке, видимо, не нажала на регистр.

— Если у вас нелады с грамматикой, загляните в нее. Учиться никогда не поздно. Идите.

Однажды утром, еще задолго до начала рабочего дня, в кабинет Лузанова заглянул директор Клюшников.

— Ты хоть когда спишь, скажи мне? — здороваясь, спросил он и сел на стул у окна, широко расставив свои могучие ноги. Всегда немного подпухшие глаза его отечески-ласково глядели на Сергея.

— В документах и отчетности, Михаил Антонович, дебри непролазные. До полевых работ всю эту канцелярию надо утрясти. Потом не до бумаг. И вот еще, Михаил Антонович. Вчера я так, будто к слову, пощупал наших бригадиров по вопросам агротехники, и, знаете, большинство — ни в зуб ногой. Ну, элементарных вещей не знают. Спрашиваю Колотовкина: какая норма высева озимой пшеницы на гектар и как установить сеялку на эту норму? Мямлил, мямлил, так толком ничего и не сказал.

— Как же он, Колотовкин — мужик, надо думать, грамотный.

— В технике. Но он же бригадир, и ему, полагаю, невредно бы знать основы агротехники.

— Резон, Сергей Лукич.

— А коль резон, Михаил Антонович, так я решил устроить с нашими механизаторами вечерние занятия по агротехнике. Вечерами они все равно бьют баклуши, не знают, куда себя деть. Вчера захожу в общежитие — дуются в карты. Тракторист Налимов пьян. Три дня, говорят, гулял на свадьбе и никак не очухается… Надеюсь, против занятий возражать не станете.

— Не имею привычки противиться благому делу. Полное мое согласие. Слушай-ка, Сергей Лукич, в «Яровой колос» агроном Мостовой приехал. Ты, говорят, хорошо знаешь его.

— Вместе учились. В техникуме. Звезд с неба не хватает, а на земле своего не упустит. За каждым его шагом надо следить.

— Это же примерно и Верхорубов говорит. Чего ж тогда Трошин носится с ним? Хочет взять его в колхоз, на колхозный кошт.

— Расчет прост, Михаил Антонович: меньше зависеть от МТС. Что хочу, то и делаю.

— Ну ладно, Мостовой, — твой кадр, и распорядись им, как лучше для пользы дела. А сейчас пошли на летучку. Время уже.

Они вышли из кабинета главного агронома и длинным подслеповатым коридором направились в кабинет директора. Здороваясь со встречными и каждого называя при этом по имени и отчеству, Клюшников говорил Лузанову:

— Вообще интересно, надо думать: в колхозе свой агроном.

— Я против этой кустарщины. Наплетут лаптей, и спросить не с кого.

Недели через три к директору Клюшникову пришли Иван Колотовкин и бригадир тракторной бригады из колхоза «Пламя», весельчак и гармонист Григорий Жильцов. Они зашли прямо из цеха, в спецовках, блестя глазами и зубами. Был Клюшников с людьми по-свойски прост, принимал всех в урочное и неурочное время, не отказал и этим, хотя торопился куда-то.

— Садитесь, мужики, и коротко, — предупредил он бригадиров, озабоченно отыскивая что-то в выдвинутом ящике стола. — Кручусь вот, на исполком вызывают. Что у вас, говорите походя.

— У нас терпимо, Михаил Антонович.

— Можем и завтра.

— Раз зашли — говорите. — Клюшников распихивал по карманам бумаги, но смотрел на бригадиров.

— С жалобой мы на нашего главного агронома, — начал Колотовкин и поскреб за ухом большим, в черной каемке ногтем. — Мы с душой встретили, Михаил Антонович, начало учебы — это на пользу делу и нам, конечно. Но поглядите, Лузанов каждый божий день читает лекции по пять-шесть часов. А ведь мы все-таки работаем, сами знаете, когда восемь, а когда и все десять часов. Домой совсем не пускают, даже на выходные. И все грозится: перед севом-де устрою экзамены, кто не сдаст — разряд скошу, а бригадиров в должности понижу.

— Правильно, надо думать, он требует.

— Правильно, оно, может, и правильно, Михаил Антонович, — подвертывая обтрепанный рукав спецовки и потупясь, заговорил Жильцов, — только требование требованию рознь. Вот он дал нам вопросы к экзаменам… Тут, Михаил Антонович, вас возьми, так и вы не на всякий вопрос отыщитесь.

Жильцов развернул на ладонях ученическую тетрадку и прочитал:

— «Василий Вильямс и его учение о едином почвообразовательном процессе». Или вот еще: «Что такое мутация?» Слыхом не слыхивал, что это за мутация такая.

— Ну-ка, давай сюда. — Клюшников потянулся к Жильцову за тетрадью и, взяв ее, тут же сунул к себе в карман. — Считайте, товарищи, что я вам ответил. Разберусь, разберусь.

Бригадиры один за другим вышли из кабинета, а Клюшников, натягивая обшарпанный реглан на свои крутые плечи, качал головой и добродушно смеялся:

— Мутация. Выкопал же где-то словечушко. Мутация.

На другой день Клюшников и Лузанов ездили в колхоз «Коммунар», где заканчивался монтаж первой в районе заводской зерносушилки. Ездили без шофера. Лузанов сидел за рулем и, сбив в угол рта папиросу, щурился от дыма, говорил:

— В каждый колхоз бы по такой сушилке.

— Зачем?

Лузанов метнул на директора недоуменный взгляд:

— Своя зернофабрика.

— Вот поэтому-то она и не нужна колхозу. Эта фабрика, Сергей Лукич, за пяток дней пропустит весь урожай колхоза, а остальные триста шестьдесят дней будет стоять и ржаветь. А в нее вбито средств — на добрый свинарник.

— Я как агроном за такие зернофабрики.

— Сергей Лукич, скажи ты, пожалуйста, мне, что такое мутация?

— Мутация? Хм. Возникновение новых наследственных задатков у организма.

— Механизаторам обязательно знать о ней, об этой мутации?

— Как вам сказать? Во всяком случае, не во вред. У нас в институте был кандидат наук — так он на этот счет так говорил: знания — не поклажа в мешке путника, а посох его.

— В корень глядел ваш ученый, — рассмеялся Клюшников и, насмешливо скосив глаза на агронома, добавил: — Но, надо думать, он не положил бы в мешок механизатора эту мутацию. Ну зачем она, скажи, трактористу? Да и бригадиру тоже. Их, Сергей Лукич, надо учить, как использовать технику да вести работы по-хозяйски, добротно, дешево, доходно. А учение Вильямса — не для них материя. Поверьте, они просят защиты от него.

— Вот как… — Сергей зачем-то выплюнул только что раскуренную папиросу и долго вел машину в сумрачном замешательстве. Большой подбородок его отяжелел, вытянулся. — Кто же, Михаил Антонович, просил у вас защиты-то от Вильямса? Небось Колотовкин?

Клюшников сидел с закрытыми глазами, и голова его дремотно клонилась на грудь, однако на вопрос Лузанова ответил сразу:

— И Колотовкин. Но это пусть вас не смущает. Занятия все-таки нужно продолжать. Только уделите больше внимания организации труда в тракторной бригаде. Непростое это дело — организация труда. Я, кажется, приехал. Ты, что, собрался в Дядлово? (Разговор между ними о поездке Лузанова к матери был еще утром.) Крой. Только к восьми утра будь в МТС. Поедем в Хомутовку, осмотрим у них сеялки. С семяпроводами совсем хана — на половину сеялок. Ну, будь здоров.

Клюшников легко вылез из машины и возле ворот своего дома сунул руки в карманы стоявшего на спине коробом реглана, взглядом проводил с места шибко взявшую машину.

Сергей сразу за железнодорожным переездом спустился под изволок, по новому мосту пересек Кулим и по ту сторону Сажинских хуторов выпрямился на Дядловский тракт. Дорога тяжелым заношенным ремнем раскатилась по полям на запад и густо чернела от взбухшего навоза. Был закатный час, и над сизо-дымчатой далью, где угадывался край земли, холодно, но румяно рдела медленная вечерняя заря. Еще ниже, отделенные светлой гранью, плыли легкие, до белизны прополосканные первыми весенними ветрами погожие кучевые облака. Их нежно подсвечивало уже севшее за горизонт солнце, и они, пышные, словно взбитая пена прибоя, светились сами чистым розовым светом.