Лидия - Василий Воронков

Меня обрадовало только одно — то, что мой земной отпуск, наконец, завершился. Однако уже на Сфенеле, когда мы проходили предполётный инструктаж, я вдруг вспомнил обо всей скуке и рутине последнего полёта. Первый пилот говорил что-то, кривляясь и подмигивая членам своего экипажа, а я думал только о том, что поменял одну тюрьму на другую.

На орбиту нас снова собирались выводить с Земли. Первый пилот долго обсуждал что-то с центром по коммуникатору, а потом с видимым раздражением отключил связь и стал привязываться к креслу.

— Опять погода нелётная? — спросил я.

— Не знаю, что у них там… — пробурчал пилот, пристёгиваясь. — Ладно! — добавил он громче. — Идём на поводке, так что всем расслабиться. И получать удовольствие.

— На поводке? — спросил кто-то.

Я вздохнул и закрыл глаза.

— Волнуешься? — спросил меня первый пилот.

— Да иди ты, — сказал, улыбаясь, я.

29

На Сфенеле я летал шесть раз.

После шестого рейса мне поначалу объявили, что я, скорее всего, останусь в команде Сфенела — позиций на других кораблях не было, и повысить меня не могли. Я уже смирился с тем, что моя карьера так и закончится в межзвёздном автобусе, где мне приходилось разносить пассажирам энергетическое молоко и собирать вакуумной трубой комки плавающей рвоты, однако спустя неделю после возвращения, которую я вновь безвылазно провёл в заросшей пылью квартире, мне неожиданно позвонили.

Я лежал на диване и читал старую статью о венерианском конфликте, когда суазор, оставленный на столе, сердито завибрировал и слетел на пол, как лист бумаги под дуновением ветра. Я поднял экран и отряхнул его от пыли. Потом коснулся пальцем пульсирующей кнопки "Ответить".

— Алексей? — спросил деловитый голос и тут же повторил моё полное имя, фамилию, отчество.

— Да. А кто это говорит? — сказал я, забыв посмотреть на номер.

— Федеральное агентство космонавтики, — прозвучал ответ.

Мне предложили повышение. И перевод.

График, правда, обещали напряжённый и плотный — вместо девяти месяцев на Земле, мне оставалось лишь три, да и то большую часть времени я должен был потратить на курсы переподготовки, на которых обучали новой версии управляющей системы нейросети.

Так я стал оператором третьего разряда, специалистом по работе защитных систем.

Мой новый корабль назывался Гефест и относился к категории среднетонажных. Он занимался транспортировкой грузов между Землёй и Марсом, а также между Марсом и Меркурием.

Я не решился спросить, куда летал этот корабль раньше.

Больше не было нужды возиться с пассажирами, отводить их в туалет и выслушивать крикливые жалобы, однако полётные программы теперь составлялись совершенно иначе — баржи летели быстрее, а перегрузки во время разгона и торможения зачастую превышали 4G. Вместо обычных эластичных комбинезонов, которые носил экипаж на Сфенеле, нам приходилось надевать противоперегрузочные костюмы, в которых я едва мог дышать, а перед каждым полётом всем делали инъекции руптора — прозрачной невесомой жидкости, которая полностью растворялась в крови и помогала перенести тяжёлый полёт.

Мой новый первый пилот оказался старше меня лет на пятнадцать — невысокий, кряжистый, с седеющими волосами, он был похож на военного, которого за выслугу лет списали в гражданский флот. Вёл он себя подчеркнуто официально, как по уставу, и меня не раз посещали серьёзные подозрения о его бывшей военной службе, однако спросить я так и не решился.

Ускорение теперь занимало всего пять с небольшим часов.

Хоть сам Гефест и был размером с многоэтажное здания, места для прогулок на нём оказалось куда меньше, чем на Сфенеле — на Гефесте не было пассажирского отсека, а кубрик для экипажа оказался таким тесным, что там едва могли развернуться два человека. К тому же все помещения были выкрашены в стерильно-белый цвет, как больница, а противоперегрузочный костюм по уставу приходилось носить всё время, даже когда отключались маршевые двигатели, и мы входили в дрейф.

Теперь я уже готов был позавидовать пассажирам, сидевшим весь путь до Меркурия в электрических креслах.

Я задыхался, мышцы болели, и весь полёт представлялся мне безжалостной пыткой — как будто кто-то ставил над нами бессмысленный эксперимент, пытаясь понять, сколько может выдержать человеческий организм в таких условиях. Пилот советовал больше спать, и в наш рацион даже входило снотворное. Я забирался в кубрик, глотал таблетки, залезал в привязанный к стене мешок, сшитый из странной пористой ткани, напоминающей сплав резины и полиэтилена, и, зарывшись в этот спальник с головой, быстро стаскивал с себя костюм вопреки всем командным уставам.

Когда мы прилетели к Марсу, я чувствовал себя больным.

На планету мы снова не садились, а пристыковались к огромной орбитальной станции — самой большой во всей Солнечной Системе. На то, чтобы обойти станцию по круговому коридору, мне требовался почти час, однако за те две недели, что я провёл на орбите Марса, даже эта станция превратилась для меня в тесную коробку, которая вертелась в пустоте. Доступ к большей части помещений был перекрыт по каким-то невнятным соображениям безопасности, и все развлечения сводились к прогулкам по круговому коридору и разговорам с другими операторами о войне.

Впрочем, нет. Были и другие радости.

Целый отсек на станции отвели под зону отдыха, навевающую воспоминания о накопителях на аэровокзалах — там не было ничего, кроме нескольких рядов неудобных кресел, терминалов с сенсорными экранами и панорамного, во всю стену, иллюминатора.

Однако я сидел там часами.

Гравитационное кольцо станции медленно поворачивалось, подражая движению планет, и в определённое время суток из оглушительной пустоты в иллюминаторе выплывал яркий светящийся нимб планеты, всходило над каменными пустынями солнце, вспыхивали огни наземных сооружений, занимались бури, и тут же всё это вновь проваливалось в бездонную темноту орбиты, чтобы потом опять восстать из мрака — через тридцать электрических секунд.

Света всегда не хватало.

Иногда мне казалось, что мы крутимся на уродливой станции вокруг идеально чёрного шара — солнца во время полного затмения, — и лишь в избранные моменты, в особое магическое время, планета восстаёт из пустоты.

Тогда я снова начал вспоминать о Лиде.

Обычно я смотрел на этот механический восход один, никто не садился рядом, никто не пытался со мной заговорить. Помню, как через неделю после прибытия на станцию я торчал в комнате отдыха перед иллюминатором и вспоминал о космическом театре, о солнечном затмении, о свиданиях с Лидой, о том, как впервые её поцеловал.

Меня мутило после невкусного ужина — похожая на молочную кашу суспензия была в тот день приторно-тёплой, и я едва заставил себя её проглотить. От пронизывающего света, преследовавшего меня повсюду — в личном отсеке, в длинном гулком коридоре, в зоне отдыха — у меня разболелась голова, и я даже подумывал о том, чтобы лечь пораньше спать, но продолжал сидеть перед чёрным иллюминатором и смотреть в пустоту.

— Извините, а вы с Гефеста? — прозвучал чей-то голос.

Я обернулся.

Рядом со мной села девушка в сером приталенном комбинезоне, рукава которого были закатаны выше локтей. Её густые чёрные волосы красиво падали на плечи.

— Да, с Гефеста, — сказал я. — У нас тут, как говорят, долгая остановка. Меня, кстати, зовут Алексей.

Я улыбнулся.

— А я Анна, — ответила девушка.

— Анна? — переспросил я. — Красивое имя. А вы с какого корабля, Анна?

— Фиест, — сказала девушка. — Слышали о таком? — И тут же сама ответила: — Наверное, нет. Не удивлюсь, если о нас вообще уже забыли на Земле. Кстати, давайте на "ты"?

Я снова улыбнулся.

— А долгая остановка — это сколько? — спросила Анна.

— Ну вот, — сказал я, — уже неделя прошла, и ещё столько же ждать. Зачем, почему — непонятно.

Девушка рассмеялась, я посмотрел на неё с недоумением.

— У меня уже третий месяц пошёл, — объяснила она. — Я от этой миссии скоро с ума сойду, сначала с Земли на Юпитер-2, потом на Марс, потом должны были лететь на Землю с новым грузом, но увы… Что-то там поменяли в расписаниях… и ничего же не объясняют.

— Юпитер-2? — спросил я, пытаясь прикинуть в уме среднее расстояние от этого спутника до Земли. — Да, ничего себе миссия! И ещё три месяца на орбитальной станции. Я даже не знал, что такое бывает.

— Бывает, — вздохнула девушка. — Но потом отпуск — минимум год и гарантия следующего назначения. Ну, и шансы на повышение…

— А вы тоже оператор? — спросил я и тут же поправился, посмотрев девушке в глаза. — Извини, ты…

— Ну, а кто же ещё? — рассмеялась Анна. — Или ты имеешь в виду не пилот ли я? Нет, — она быстро мотнула головой. — Пока ещё не пилот. А ты?