Хрустальное счастье - Француаза Бурден

— Здесь мои клиенты могут поразмышлять над тем, хотят ли они сделать покупку. Я ставлю холст, который их заинтересовал, и у них есть время спокойно его рассмотреть. Присаживайся…

Температура была установлена на двадцать градусов, волшебная свежесть по сравнению с уличным пеклом.

— Твоя жена интересуется живописью? — полюбопытствовала Магали, поставив перед ним чашку, наполовину заполненную пенистым кофе.

— Нет, не думаю. На самом деле… мне плевать. Так как он никогда не был вульгарным и редко бывал агрессивным, она с интересом на него посмотрела.

— Что‑то не так?

— Все не так. Это должно быть жара… и потом обычные семейные проблемы, ты знаешь…

— О, Морваны! — воскликнула она, прежде чем рассмеяться.

— Ты находишь это смешным?

— Да! Ты и твои родственники, вы забавны, когда находишься вне вашего круга. Всегда грызетесь, лжете, но всегда бываете заодно, как только речь заходит о том, чтобы закрыться и не допустить никого чужого.

— Магали! Ты нас так видишь, да? Ты совсем не чувствуешь себя причастной?

— Больше нет, благодаря чему обрела радость в жизни.

— Наши три ребенка составляют часть…

— Племени, я знаю! К тому же у них все симптомы, нет? Виржиль восстает, Тифани в объятиях своего кузена, а Лукас уже поступил на юридический факультет… Настоящая династия с похожими проблемами в каждом поколении. А сегодня ты чувствуешь себя обязанным взять их всех под твое крылышко, как это делала Клара в мое время. Бедняга!

Она увидела, что он опустил голову, ничего не ответив, потом стал пить кофе маленькими глоточками. Когда он изысканным жестом поставил чашку на блюдце, она вдруг ощутила наплыв нежности к нему. Конечно, он постарел, казался уставшим, почти разочарованным, но бледно‑серые глаза, которые он поднял на нее, были по‑прежнему притягательны, как и в двадцать лет. Она отлично помнила его нежность, его любезность, манеру оберегать и защищать других. До тех пор, пока она не утонула в алкоголе, он был образцовым мужем. И сейчас она понимала, что никогда не должна была мешать ему в его карьере, что речь шла о законном желании, что от этого он любил ее не меньше, а она принудила его сделать выбор. Очень долго она не могла простить ему свое заключение в психиатрическую клинику, пока не поняла, что он действовал во имя ее блага, и сам от этого много страдал. Сегодня, когда она начала новую жизнь, она могла принять в расчет многое, забыть свои претензии и, может быть, наконец, понять, что сожалеет о том, что его потеряла. Она подошла к нему, небрежно села на подлокотник кресла, положив ногу на ногу.

— Не делай такого лица, это не со зла.

Он молчал, и она испугалась, что оскорбила его. Наконец, он положил ей руку на колено и спросил:

— Как ты осмеливаешься выходить на солнце и загорать?

— Я никогда не выхожу! — возразила она. — Тем более с моей светлой кожей я обгораю… Но погода все время хорошая, я люблю ходить, заниматься садом.

Пальцы Винсена скользили по ее коже, ласка, которая была легкой и почти безобидной, однако это прикосновение взволновало ее настолько, что она почувствовала себя глупо. Он отныне был женат на очень молодой девушке, лестный портрет которой нарисовал ей Виржиль: брюнетка с большими голубыми глазами, и телом богини. Сожалея, она встала и отошла на несколько шагов.

— Слушай, раз уж ты здесь, есть одна вещь, о которой я хочу с тобой поговорить… Дети задают мне все время кучу вопросов, особенно Виржиль. Им кажется, что вы скрываете от них что‑то важное, и я посчитала нужным сказать им, что ничего не знаю, но они настаивают.

Он не отрывал от нее глаз и, казалось, не слушал ее, поглощенный созерцанием.

— Винсен!

— Да? Извини! О чем спрашивают тебя дети?

— О твоей семье. Об их семье… Почему Шарль похоронен один, почему ты так долго был в ссоре с Аленом, почему никто больше не вспоминает Эдуарда.

Ошеломленный, он встал с кресла и подошел к ней.

— Что ты им сказала?

— Ничего определенного. Но ты должен с ними поговорить.

— Маг, я не буду рыться в прошлом, чтобы удовлетворить их любопытство!

— Они имеют право знать.

— Может быть…

Он отвернулся, засунул руки в карманы. Магали не знала основного, и у него не было ни малейшего желания рассказывать. Чтение дневников Юдифи было одним из самых ужасных моментов его жизни. Он помнил это очень четко. Этот ужасный рассказ остался запертым в сейфе Мари на бульваре Малерб. Пятеро кузенов, не сговариваясь, соблюдали обет молчания. Но в один прекрасный день они должны были расторгнуть договор, поведать об этом семейном кошмаре своим детям. Для последних речь шла об их уважаемых дедушках, о людях, которые убили друг друга и обрекли их на ненавистное наследство. Доносчик и убийца, вот кем были их дедушки! С тех пор, как они родились, им повторяли, что им повезло принадлежать к семье Морванов, что они должны этим гордиться… Повезло ли им на самом деле? И чем здесь гордиться? Как объяснить Лее, например, что, хотя она и нашла очень достойного отца, у нее был отвратительный дед, настоящий мерзавец, кровь которого текла в ее жилах?

— Конечно, — пробормотал он, — наши с тобой дети взрослые, но близнецы Даниэля только что родились, а маленькому Пьеру только пять лет! Я хотел бы…

— Еще подождать? Вас убивает молчание, Винсен. — Твой отец, я его, конечно, не любила, но если бы была на его месте, я бы повсюду кричала о своей мести, я бы ею гордилась! Он предпочел замолчать, чтобы спасти свою честь, и он был не прав. Не становись таким, как он… Пытаясь на него походить, ты перестаешь быть самим собой.

Ее искренность поставила Винсена в неловкое положение. Это было одной из причин разрушения их брака, жестокая манера, с которой она избавлялась от стеснений или приличий. Она ему это часто повторяла. Она была ниоткуда, и ей нечего было защищать, а он путался в своих воображаемых обязанностях.

— Я должен вернуться в Валлонг, — пробормотал он.

Беатрис его, конечно, ждала, и это заранее приводило его в отчаяние.

— Приходи, когда захочешь, — мило сказала она. — И отдохни немного, у тебя помятый вид…

Они вместе прошли через галерею до стеклянной двери. На улице было пустынно, не считая его машины, припаркованной в тени.

— Это твоя? — спросила она. — Ты купил себе «Порше»?

Ее смех был так же искренен, как и ее слова, она не была искусственной, и он проворчал:

— Смейся, давай…

— Молодая жена, машина плейбоя, скажем, что ты, наконец, решил получить удовольствие от жизни!

Чтобы заставить ее замолчать, он взял ее за талию, притянул к себе. Он хотел поцеловать ее в щеку, но неожиданно наткнулся на губы.