Мы идeм по Восточному Саяну - Григорий Федосеев

— Письмо-то мое не забудь, передай старушке, — говорил, волнуясь, Павел Назарович. — Да узнай, что там с Цеппелином, не заездили бы его сорванцы. Передай деду Степану, пусть близко не подпускает их к жеребцу.

— Сам зайду на конюшню, Павел Назарович, и слова твои дословно передам деду Степану, а на счет сорванцов — такие уж они у нас, ничего не поделаешь.

Мы расстались. Лодки, подхваченные течением, быстро удалялись.

— Не забудь письма сбросить! — кричали в один голос Алексей и Козлов.

— Непременно! — донесся издалека голос Мошкова.

ЗВЕРИНОЙ ТРОПОЙ НА ПЕЗИНСКОЕ БЕЛОГОРЬЕ

Жизнь экспедиции снова вошла в свое русло. Люди, кажется, смирились с трудностями и проявляли ко всему удивительную бережливость: одежда и обувь покрылись свежими латками, высушили и починили снаряжение. Только курящие в поисках заменителя табака ходили мрачными, вызывая у всех сочувствие. Дальнейшая судьба экспедиции зависела от наших охотников, от Черни и Левки да от щедрости природы. Мясо, рыба и черемша должны были заменить недостающие продукты. Мы договорились не двигаться дальше и не предпринимать никаких экскурсий, не имея во вьюках и котомках трехдневного запаса пищи.

Нам предстояло очередное путешествие по Березовой речке на Пезинское белогорье. Всем идти не было смысла, — ведь переходы даже от привычного человека требуют больших физических затрат, а мы берегли силы для предстоящих более трудных маршрутов. К походу стали готовиться Лебедев, Козлов, Днепровский, Павел Назарович и я. Патрикеев и Лазарев оставались заготовлять мясо и рыбу.

Весь день прошел в суете. Я занимался техническими делами. Днепровский с Козловым ушли поохотиться за оленями на один из отрогов хребта Крыжина. Лебедев чинил сети. Остальные делали коптилку — вешала.

С каким нетерпением все мы ждали отряд Пугачева. Уже прошло несколько дней назначенного срока, а его все нет. Мысли одна мрачнее другой тревожили и не покидали меня. Путь у отряда далекий и не легкий, много переправ, а реки все еще продолжают дурить. Живы ли люди, может быть, нуждаются в нашей помощи? Порой обманчивый слух улавливал знакомые голоса, невольно настораживался, да напрасно — никого там не было.

Оказавшись в тяжелом положении с продовольствием, мы научились хорошо коптить мясо и рыбу. Причем делали все так быстро, что убитый утром зверь через сутки лежал во вьюках в копченом виде. Это в основном и выручало нас, ведь летом в тайге очень сложно, а порой совсем невозможно сохранить мясо в свежем виде. Думаю, будет не лишне сказать несколько слов о том, как мы коптили, может быть, исследователям и юным путешественникам пригодится этот способ сохранения продуктов.

Коптилка делалась очень просто: навес на четырех столбах, размером, примерно, 1: 2 метра, высотою 1,5, накрывали корьем или хвоей. Добытое мясо мы резали на тонкие ленточки и складывали на сырую кожу убитого зверя, солили, если была соль, и завертывали. За 4–5 часов оно успевало просолиться. Затем куски развешивали на тонкие палочки, уложенные между перекладин под крышей коптилки и разжигали под ними костер. Дрова для коптилки должны быть не смолистые, полусгнившие, преимущественно тополевые, которые не горели бы жарко, а дымно тлели. Таким же способом коптили и рыбу, предварительно выпотрошив ее и просолив. Подвешивали ее за хвосты. В такой несложной коптилке, под дымом, мясу и рыбе достаточно провисеть пятнадцать часов, чтобы получилась хорошая копченка, способная сохранять СБОИ вкусовые качества более десяти дней даже в жаркие дни июля. Нужно только почаще проветривать запасы.

К нашему счастью, уровень воды в Кизире к вечеру спал и мы решили порыбачить. Кажется, из всех способов ловли рыб в горных реках самая интересная и захватывающая, несомненно, — ночная ловля ряжевкой. Лебедев у нас считался лучшим рыбаком и обладал поразительной способностью ориентироваться по темну на реке. Когда он заметил, что я готовлюсь рыбачить, серьезно сказал:

— Зря собираетесь, что у вас дела нет? Мы сплаваем с Курсиновым.

— Нет, не лишай меня такого удовольствия, поплаваем вдвоем, — запротестовал я. С ним-то мы и провели на Кизире ту памятную для меня ночь.

Еще до заката солнца мы поднялись километра три вверх по Кизиру, стараясь запомнить: плеса, повороты и камни, торчащие из воды на перекатах. У скалы задержались. Мокрец[19] немилосердно жалил лицо и руки, пришлось развести дымокур. Расстилалась вечерняя мгла. В истоме угасающего дня тухла лиловая зорька. На листьях, на траве появились жемчужины холодной росы.

У слива, колыхая речную гладь, плескалась рыба.

— Лора? — спросил я рыбака.

— Не торопитесь, подождем, — ответил спокойно тот. — Вот как совсем стемнеет, рыба перестанет кормиться, тогда и начнем ряжевить.

Лебедев достал кисет и стал закуривать. Он медленно крутил папиросу, будто именно в этом процессе заключается наибольшее удовольствие.

— Ряжевку пускать будем вдоль струи. К ночи хариус поближе к берегу пробивается, любит он отдохнуть на мели. Как стукнем шестом, он спросонья бросится вглубь и попадет в сетку. Вот почему вдоль и пускается ряжевка. А вы когда-нибудь ряжевали, не боитесь?

— С тобою же на Олекме, не помнишь разве?

— А-а это когда тонули! Помню, — и он заулыбался. — Тут, пожалуй, попроворнее нужно, река быстрая, свалимся, досыта нахлебаешься, — добавил он, с упреком посмотрев на меня.

С востока давила туча. В темноту уплывали безымянные вершины гор, перестали плескаться рыбы. Встречая недобрую ночь, тревожно кричали кулички. Мы сели в лодку, бесшумно выплыли на середину реки. Несколько ниже в черном провале шумел, захлебываясь пеной, перекат. Лебедев стоял в корме, широко расставив слегка согнутые ноги и упираясь шестом о каменистое дно, еле-еле сдерживал на струе лодку.

— Бросай, — крикнул он.

С рук в темноту скользнула сеть. Замелькали бусинки березовых поплавков. Запела натянутая тетива. Кирилл Родионович, горбя спину, навалился грудью на шест, кряхтел от невероятного напряжения.

Лодка, вспахивая волну, дрожала.

— Все, — крикнул я, выпуская из рук конец сети и хватаясь за веревку.

Нас подхватило течение и бросило в безграничную тьму ночи. Ничего вокруг не видно. Навстречу вырывался предупреждающий рокот переката. Вдруг под нами беззвучно распахнулась речная зыбь. Лодка вздыбила и, зачерпнув кормой воды, скользнула по черным горбам волн. Справа, слева мелькали грозные силуэты камней. Лебедев, изгибаясь в натуге, бросал то вперед, то в сторону шест, направлял невзнузданного «коня» по узкому проходу.

Но вот шум оторвался от нас и лодка замедлила бег. Слетело минутное оцепенение. А вокруг еще больше потемнело от наседающих с востока туч. Я подтянул к себе конец сети, и мы, доверившись течению, поплыли вниз близ берега. Ряжевка шла, вытянувшись по струе, и только конец ее у лодки делал небольшую петлю. От легкого удара шеста о камни рыба в испуге бросалась вглубь — и там у сети вдруг всплеск, второй, третий, сердце забилось в приятной тревоге. Лодка чиркнула дном о камни, остановилась. Мы вытащили сеть, густо посеребренную трепещущими хариусами, и стали выбирать их. Не просто в темноте выпутать рыбу из глубоких кошелей ряжевки. Пока я вспоминал, как это делать, от Кирилла Родионовича беспрерывно летели в лодку упруго-холодные хариусы.

К реке прорвался сильный ветер и настолько холодный, что пробирал до костей. Позади во мраке вспыхивала далекая молния. На противоположном берегу всполошились гуси, и до слуха донеслись мерные шаги зверя по гальке.

— Видно где-то ниже брод есть, туда идет, — прошептал Лебедев.

Мы снова в лодке на струе. Опять скользнула из рук отяжелевшая ряжевка. Нас бросило в черное жерло переката. Смешались ночь, рев, ужас. От ощущения быстроты захватывало дыхание, что-то колючее подкатывалось к сердцу. Все вмиг забыто, — остались где-то позади жизнь, хлопоты, я не слышал даже, как хлестали по лицу холодные брызги волн. И жутко, и хорошо, но так продолжалось недолго, иначе не выдержали бы нервы.

За перекатом нас ждала передышка, ленивая зыбь и все та же непроницаемая темнота. Вдруг по тучам хлестнула молния, на миг осветив вершины стрельчатых елей, нос лодки и каменистое дно реки. Оглушительные разряды грома потрясли землю и будто чья-то невидимая рука пронизала острием ножа все тело. Стало не по себе от наступившей тишины. Но вот снова огненный пунктир взрыл тучи. Над головами с грохотом ломался невидимый свод неба и словно из образовавшихся прорезей хлынули потоки холодного дождя. Нам ничего не оставалось, как подставить ему сгорбленные спины. А в ряжевке все гуще и сильнее плескались хариусы.