Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы, кажется, задумались? – спросила она, глядя на него с сдержанной улыбкой.
– Ах, я целый день хожу в каком-то тумане…
Он хотел взять ее за руку, но она спрятала свою и показала глазами на кучера. Коляска быстро несла их по широкой тенистой аллее, на которую выходили своими фасадами вычурные барские дачи. В окнах мелькали огни, на освещенных террасах под прикрытием экзотической зелени виднелись семейные группы – было время позднего вечернего чая, принятого в сезон дачного кочевья. К одной из таких дач с эластическим треском подкатила коляска. К садовой калитке выскочил лакей. Она не спросила, дома ли муж, и пошла вперед тем быстрым, решительным шагом, каким женщины ходят только у себя дома. У него мелькнуло в голове, что, вероятно, ее муж какой-нибудь благочестивый банковский старец, который по вечерам сидит со своими благочестивыми ревматизмами дома. Дача была хороша, настоящая барская, устроенная в том банно-трактирно-русском стиле, который надоел до тошноты.
В передней швейцар принял верхнее платье и довольно равнодушно посмотрел на гостя. Она попросила его кивком головы подождать в освещенной гостиной.
Когда ее шелковая юбка прошуршала в дверях, он почувствовал себя довольно неприятно. Зачем она потащила его сюда? Все-таки нехорошо, как хотите… Бахмутов, во всяком случае, не желал, чтобы его будущая жена приводила своего любовника в его собственный дом. Вообще как-то неловко, особенно когда есть такие удобные рестораны, отдельные кабинеты и просто милые уголки. Окружавшая его обстановка семейного дома глядела одним немым укором – и мебель, и картины, и бронза, и драпировки. Ведь все это собрала сюда, может быть, любящая мужская рука, чтобы окружить маленькую женщину всеми удобствами.
«Нет, я где-то заразился благочестием… – подумал невольно Бахмутов, беззаботно встряхивая головой. – А зачем банковские благочестивые старцы женятся на молодых девушках и скромно заедают чужой век? Э, плевать… На белом свете все идет, как тому следует идти».
Он подтянулся, когда послышались легкие женские шаги и раздражавшее его шуршанье шелковой юбки. Она остановилась в дверях, улыбающаяся, пикантная, зовущая… Все было забыто, и он видел только ее одну.
Они пошли по какому-то коридору, а потом она остановилась и дала ему дорогу к какой-то двери. Когда он проходил мимо нее, две маленькие руки обвили его шею и молодое женское лицо припало к его лицу. Он сделал шаг назад, потому что в открытую дверь увидел какого-то господина, который сидел в глубоком кресле у стола и смотрел на них. Она подтолкнула его в спину и на ходу проговорила, очевидно, заранее приготовленную фразу:
– Greroire, вот m-r Бахмутов, который был настолько любезен, что проводил меня с музыки…
– Очень рад… – ответил глухой, немного печальный голос. – Мне кажется, что мы где-то встречались… то есть фамилия знакома.
– Наверное… – весело ответила она, блестя глазами.
Когда муж поднялся в своем кресле и протянул в воздухе руку, Бахмутов понял все: он был слеп… Протянутая рука ловила руку гостя, а напряженно-застывшее лицо смотрело на него остановившимися, ничего не видевшими глазами. Самое ужасное заключалось в том, что эти глаза по внешнему виду оставались нормальными.
– Да, мы встречались… – бормотал Бахмутов, пожимая ощупывавшую его руку. – Если не ошибаюсь, это было года три назад, на каком-то официальном обеде.
Лицо слепого оживилось.
– Да, да, именно на обеде…
– А потом, вероятно, продолжали этот обед где-нибудь в модном кабаке? – дополнила Софья Владимировна.
– Кажется, что-то такое было, – уныло согласился муж.
На вид ему можно было дать лет под пятьдесят, хотя в действительности было всего сорок два. Несчастие заставило его поседеть и наложило на лицо глубокие морщины преждевременной старости. Когда-то это лицо было красиво, а теперь точно застыло с выражением напряженно прислушивающегося человека. Потом эта особенная бледность, которая бывает только у людей, вынужденных вести комнатную жизнь. Не было мужского загара, и кожа приняла дряблый мертвенный цвет. Около больного сидел сеттер-гордон и смотрел на гостя своими темными большими глазами с затаенной злостью. Очевидно, это был единственный друг, разделявший ужасное одиночество больного, и этот друг теперь смотрел на Бахмутова, как на тайного врага. Софья Владимировна смотрела на гостя и продолжала улыбаться.
– Григорий Иваныч очень скучает, когда остается один, – объяснила она, наливая стаканы чаю. – Друзья понемногу оставили…
– Я не жалуюсь, Софи, – перебил ее муж. – Я и сам, вероятно, так же сделал бы, потому что кому и какое удовольствие сидеть со слепым. У меня, Константин Аркадьевич, так называемая темная вода… Вообще неизлечимая слепота. Вот бедная Софи вынуждена скучать со мной, и я очень рад, когда она хотя немножко пользуется развлечениями.
– Обо мне можно и не говорить, – скромно заметила Софья Владимировна, указывая глазами Бахмутову стул рядом с собой. Но он не согласился и сел напротив, через стол. Его охватило какое-то злое чувство. Вот в чем разгадка всего того, что он не понимал. Он даже отвернулся и смотрел на несчастного хозяина, стараясь припомнить, где и когда он его видел. Да, он его видел, это несомненно, но тогда это было другое лицо, оживленное, умное, энергичное. Завязалась самая неловкая дружеская беседа. Слепой старался поддержать разговор зрячих людей, войти в интересы, попасть в их настроение. Его не видевшие ничего глаза поворачивались к говорившему, и на лице появлялось деланное оживление. Эти усилия производили на Бахмутова еще более тяжелое впечатление, особенно когда наступала пауза и слепой тревожился, не зная, куда ему следует смотреть, то есть делать вид, что смотрит. Говорили они о музыке, о погоде, об общих знакомых, и Бахмутов удерживался, чтобы не взглянуть на часы. Софья Владимировна оживленно болтала, а потом принесла надушенный листок почтовой бумаги и тут же на чайном столе карандашом набросала несколько строк. Приняв изящную позу, она передала через стол записку Бахмутову.
