Господи, сделай так… - Наум Ним

Две осени подряд я бесконечной нудой устраивал грандиозные заготовки варенья на зиму. Варенье тоже было баловством, потому что сахара и на самогонку не хватало, но в моем дому самогона не гнали, и поздней осенью матушка соглашалась извести весь сахар на варенье. В подполе пыльными рядами стояли приготовленные на обмен запасы, которые я удовлетворенно пересчитывал, тайно страдая каждой открываемой без толку банкой. Хотя что значит одна банка в моих планах? Тем более что я не просто уплетал это варенье — я проверял, насколько оно способно соблазнить загадочного московского пионера. И каждый день я чутко вслушивался в официальные новости из радиоточки, убеждаясь, что живые цветы еще не перевелись и их по-прежнему бездарно разбазаривают на каждом кремлевском торжестве.

Только восьмиклассником я добился, чтобы нормальное состояние репродуктора в родимом дому было выключенным. К тому времени уже напрочь испарилось прежнее ощущение постоянного счастья жить и родиться на бескрайних просторах нашей великой Родины. Не знаю, было ли онемевшее радио причиной этой утраты или ее следствием. Может, я попросту поумнел, хотя многого ли стоит ум, которым понимаешь, что попадись тебе сейчас те живые цветы, распоряжался бы ты ими не с восхитительной щедростью, как распланировал невесть когда, а скаредно и втихую.

А в самом начале четвертого класса мы буквально обалдели от ослепительного счастья, караулящего нас в будущем. Все слова, которые говорились в микрофоны страны, и все буквы, которые рисовались на плакатах и транспарантах, наперебой орали, что именно мы с Тимкой, Серегой и Мешком будем жить при коммунизме. А там только чего захоти — и все люди, сколько их есть, будут по мере своих способностей исполнять эти твои хотения. Мы пытались представить эту сказку в деталях, всячески наседая на Серегу, который, будучи сыном партийного начальника при районе, должен был отдуваться за весь нерушимый блок коммунистов и беспартийных.

— Все просто, — объяснял Серега. — Денег не надо — приходи в магазин и бери что хочешь.

— А по сколько штук можно брать? — допытывался Тимоха.

— По сколько хочешь.

— Хоть сто штук?

— Хоть и двести.

— Здорово будет, — возмечтал Тимка. — Враз можно разбогатеть.

— Ясное дело, — согласился Серега. — Любой сможет разбогатеть.

— А я разбогатею больше любого, — не уступал Тимка.

— Как это? — поинтересовался Серега.

— Я первым делом заберу себе все велосипеды из всех магазинов, и всякий, кто захочет велосипед, — придет ко мне. Ну, я и начну их продавать…

— Так денег не будет, — напомнил Серега.

— Да-а — проблема… Ладно, мне будут платить чем-нибудь другим — кого чем заставлю…

— Кто же тебе будет платить, если любой сможет пойти в магазин и взять себе велосипед?

— Так я все еще раньше заберу.

— Их снова сделают.

— А я и эти заберу.

— А их опять сделают.

— Но забирать же быстрее, чем делать… Если все время будут делать, так все на свете рабочие только и будут что делать для меня велосипеды, и кто же тогда будет делать все остальное?

Мы задумались. Что-то не складывалось в обещанном нам коммунистическом изобилии.

— Не знаю, — вынужден был признать Серега. — Но как-то будет. Там же, в Кремле, не идиоты сидят.

— А если идиоты? — не отставал Тимка, чей велосипедный рай, кажется, снова уплывал из такой близкой мечты невесть куда…

Но ничего другого не оставалось, как только ждать, когда пройдут обещанные двадцать лет, и уже там вольготно зажить при коммунизме и велосипеде, пусть даже и не удастся сгрести под себя все остальные велосипеды в стране. Мы гордо поглядывали на пожилых учителей и других сильно взрослых, которым никак не дожить до оглушительного коммунистического счастья. Некоторых жалели, а кого-то, как, например, бабку Мешка, так и сильно жалели, тем более что она сама, наверное, страшно нам завидовала и глядела на нас чуть ли не со слезой.

— Ешьте-ешьте, — подкладывала нам пирожки Клавдяванна. — Вот и за вас узялися… Памятаю, как социализм объявили — такое горе навалилось, что и слез не напасешься для успамина… И вось на табе: горе зышло, а бяда не минула — ажно сам коммунизм абяцають… Это ж каку бяду на вас заготовили?.. А что зробишь? Мне-то до´бра — я помру, а вам тольки трыматься… Чакать и трыматься… Гореваки вы мои — нияких слез не напасешься…

Я сидел в маленькой комнатушке, отгороженной Мешком для Клавдиванны, где она и померла — спокойно и тихо, как всегда и хотела (“Жыццё маё нонча добрае и станет еще лепш, когда тихо спыницца”). Потрепанная сшивка тонких ученических тетрадок лежала рядом на маленьком столике. Похоже, что мне придется на некоторое время ее взять — ничем другим помочь старому другу я не придумал.

Я бездумно перелистывал страницы и злился на себя, потому что ни в чем не сумел убедить Мешка, а следом и на Мешка — за то же самое.

Ну вот — хоть плачь, хоть смейся. Оказывается, перед прекращением Афганской войны Мешок отменил цензуру, чтобы все могли читать и писать, что только душе угодно. Оставалось еще узнать, что мой друг по ночам инспектирует звезды и приводит их в должный порядок. Ему в те годы лучше бы озаботиться прекращением психиатрических репрессий или хотя бы их законным регулированием. Ага, вот и оно. Теперь понятно, почему он до сих пор не под врачебной опекой. Стоп, что я несу? Если я верю, что он увернулся от психиатров этим своим пожеланием, то получается…

Однако нельзя не признать, что мой Мешок формулировал на редкость точные и конкретные пожелания для более справедливого будущего. И формулировал их в очень удачное время, если только не мухлевал с датами… Впрочем, подобное — совсем не в Мешковом духе. Но как классно этот куркуль устроился — подправлять уродства жизни старательными буквами в своей хате… сбоку… Нет, я несправедлив к Мешку. Наверное, из злости, что не увернулся от его просьбы?.. В этой своей хате его все годы холодило сквозняком неуюта и тревоги за неустроенный мир, а это уже — не сбоку… Интересно, какие тревоги мучили Серегу…

Я пролистнул страницы, заполненные Мешком, и застрял на бисерных и почти нераспознаваемых Серегиных строках. Что-то о кооперативах и “общаке”, о понятиях, новобранцах — мутота… А вот это уже — другая песня: “Витебские десантники не должны вылететь в Москву”… С чего бы это Серегину жизнь застила прославленная Витебская десантура?.. А когда это он, интересно, озаботился военными делами?.. Господи, это не он озаботился — это я озаботился, а из-за меня…

Я сидел в своем родном дому и, ни на что не отвлекаясь, стукотал на пишущей машинке, спеша завершить давно начатый рассказ. Уже с год, как я отправил матушку в Израиль и все еще не выполнил ее поручение по продаже дома, чтобы ее внук (и мой сын) мог себе купить какое-нибудь жилье в Витебске. Для этого, собственно, я и приехал в Богушевск…

— Ну и як тама у вас в Израиле? — вместо приветствия полюбопытствовал из-за изгороди сосед, когда я рано утром отпирал остывший без людского дыхания дом.

— Я не был в Израиле, — откликнулся я не особо приветливо.

— Сбёг?.. Отсюдова сбёг, оттудова тоже — сбёг… Я давно примечаю, что вашей нации усюды няутульна — вот вам на адным месте и не сядится… Хотя, вядомая справа, средь вас таксама сустракаюцца добрыя люди, — вежливо и справедливо рассудил сосед.

— Среди вас тоже встречаются, — как можно вежливей откликнулся я.

— Можа, на бутылец сообразим? — обрадовался сосед достигнутому взаимопониманию.

— Нет, извини… С утра я не настолько добрый…

— Тады — до вечера?.. Правильна зробиу, что приехал…

Любо-дорого, как он меня разговорил — и бутылки не жалко…

До прихода Сереги я не разгибаясь сидел за машинкой и даже при его появлении не сразу встал, показав ему рукой, чтобы он подождал, а я — сейчас…

— Ладно-ладно — подожду, — согласился Серега. — Пиши-дописывай. Из всего мирного населения писатели — самый вредный народ, — сообщил он, усевшись верхом на стул напротив меня сразу после согласия подождать и не мешать. — Вреднее их могут быть только всякие народные артисты и сладкоголосые певцы… Посмотришь с одной стороны — обыкновенные овцы, как и все вокруг, а посмотришь с другой — натуральные козлы.

— Певцы-то чем тебе помешали? — машинально спросил я.

— Если бы они только пели — это еще ничего, но они же взялись наставлять… Нашему человеку песня хором и после пьянки — естественная потребность, как, например, кулачная драка. Так народ отрезвляется для продолжения пьянки и застолья. Поэтому певцы и нужны, как нужны и полезны таблетки от несварения желудка или — от похмелья. И вдруг таблетка начинает учить тебя жить… Страшный сон…

— А писатели чем провинились? — Я уже отвлекся, понимая, что работать мне Серега не даст.