Семья Корлеоне - Эд Фалько

— Отпусти Тессио домой, — сказал он. — И пусть заберет с собой Эдди и Кена.

— Что произошло с Сонни? — спросил Клеменца.

Вито оставил его вопрос без ответа.

— Привяжи Сонни вместе с остальными, — продолжал он, — и не нежничай с ним, capisc’? Я хочу их хорошенько напугать. Пусть они думают, что у нас нет выбора и мы должны их прикончить, из-за Джузеппе. Скажешь мне, кто первый надует в штаны.

— И я должен буду сделать то же самое с Сонни, да?

— Не вынуждай меня повторять дважды, — сказал Вито.

Он посмотрел на датчик температуры. Стрелка уже поднялась до нижней отметки. Вито включил отопитель и взялся за рычаг переключения передач.

— Куда ты поедешь? — спросил Клеменца.

— Я вернусь через полчаса, — ответил Вито. Подняв стекло, он выехал на Бакстер-стрит.

Уилли О’Рурк держал на ладони левой руки серого голубя-вертуна, правой бережно расчесывая ему перья, изучая их. Он стоял на коленях у голубятни, спиной к краю крыши, слева от двери на чердак. Дверь была видна сквозь сетчатую стенку голубятни, а перед ней — шезлонг, в котором Уилли сидел на холоде всего несколько минут назад, глядя на то, как по реке буксир тащит баржу. Вертун у него в руках был одним из его любимцев, серый с угольно-черной манишкой на груди. В полете голубь внезапно отрывался от стаи и буквально камнем падал вниз, но затем опоминался и, взмахнув крыльями, догонял остальных. Наблюдая за летающими птицами, Уилли ждал этого самого выверта, по которому порода получила название, — и каждый раз у него по-прежнему вздрагивало сердце. Закончив осмотр голубя, Уилли посадил его обратно в голубятню к остальным птицам, после чего подкинул им свежей соломы, чтобы они не замерзли на лютом холоде. Закончив работу, он уселся на парапет, кутаясь в пальто, чтобы защититься от пронизывающего ветра, дующего вдоль авеню над крышами домов.

Слушая завывания ветра, Уилли погрузился в размышления. Донни лежал в спальне внизу, бесчувственный к окружающему миру, сраженный слепотой и известием о смерти Келли. Доктор Флаэрти заявил, что это депрессия, и со временем она пройдет, но Уилли находил это сомнительным. Донни теперь почти ничего не говорил, и он угасал на глазах. Все считали, что вкус к жизни отняла у него слепота, но Уилли так не думал. Сначала потеря зрения взбесила Донни, затем он впал в уныние, — однако именно известие о смерти сестры, об обстоятельствах ее смерти выбило из него последние остатки жизненных сил. После этой трагедии Донни не сказал и десятка слов. Он молча лежал в темноте спальни, днем и ночью. Единственным его отличием от трупа было то, что Донни дышал.

Поднявшись с парапета, Уилли обернулся и увидел, что в шезлонге спиной к нему сидит Лука Брази, а один из его ребят с револьвером в руке охраняет выход на крышу. Сперва вид заклятого врага озадачил Уилли, поскольку он ничего не слышал, но затем он сообразил, что все объясняется ревом ветра. Уилли видел лишь спину Луки, верх его шляпы и белый шарф, обмотанный вокруг шеи, однако не было никаких сомнений, что это Лука Брази. Под его огромной тушей шезлонг казался детским стульчиком, — к тому же, у двери на крышу стоял его парень, тот, которому Уилли прострелил руку. Он его узнал по налету на ссудную кассу.

Уилли быстро оглянулся на черные кольца пожарной лестницы на противоположной стороне крыши, затем снова уставился на фигуру у двери, стоявшую опустив руки, с небрежно зажатым в затянутой в перчатку руке блестящим серебристым револьвером, словно позаимствованным из вестерна с участием Тома Микса.[44]

— Что тебе нужно? — крикнул Уилли Луке, перекрывая рев ветра.

Поднявшись с шезлонга, тот обернулся, одной рукой придерживая воротник пальто, другую спрятав в кармане.

Уилли сообразил, что пятится назад, только когда наткнулся на парапет. Лицо у Луки, мертвенно-серое, как у покойника, было заметно перекошено на один бок, что говорило о перенесенном инсульте.

— Боже милосердный, — пробормотал Уилли и рассмеялся. — Ты похож на долбанного Бориса Карлоффа в «Франкенштейне».[45] — Он потрогал свои брови. — Особенно обезьяньим лбом.

Лука провел пальцами по перекошенной стороне своего лица, словно проверяя оценку, данную ему Уилли.

— Что тебе нужно? — повторил тот. — Неужели тебе недостаточно? Ты уже ослепил Донни и убил Келли, гребаный козел!

— Но это ты… в меня стрелял, — сказал Лука, снова засовывая руки в карманы. — Это ты… обещал, что в следующий раз не промахнешься. — Он мельком оглянулся на Поли, словно только что вспомнив о нем. — От меня не укрылось, — продолжал он, — что следующего раза… так и не было. В чем дело? Ваши ребята… испугались?

— Убирайся к такой-то матери, — бросил Уилли, подходя к Луке вплотную. — Убирайтесь к такой-то матери ты сам, и твоя покойная мать, и твой сожженный дотла младенец, и все твои итальянские дегенераты-друзья. И еще захвати с собой Келли, за то, что она с тобой связалась.

Вынырнув из кармана, рука Луки ухватила Уилли за шею. Верзила поднял его в воздух словно куклу. Уилли принялся размахивать руками и ногами, колотя Луку, однако его удары получались бессильными и неэффективными, словно у ребенка. Лука крепче стиснул ему горло, и Уилли уже был готов потерять сознание, но тут Лука уронил его на крышу, и он приземлился на четвереньки, кашляя и судорожно глотая воздух.

— Красивые они у тебя, — заметил Лука, глядя поверх Уилли на голубятню. — Птицы. И летают красиво, — добавил он. — Они красивые. — Присев на корточки рядом с Уилли, он прошептал: — Знаешь… почему я тебя убью… Уилли? Потому что стрелок ты отвратительный.

Лука смотрел, как Уилли расстегнул пальто и попытался его снять, словно это каким-то образом должно было помочь ему дышать, затем взял его за воротник рубашки и за пояс брюк, поднес его к парапету и бросил его вниз на Десятую авеню. В верхней точке дуги какое-то кратчайшее мгновение казалось, что Уилли, с распростертыми руками, в черном развевающемся пальто на фоне голубого неба, подобно его любимым голубям, найдет опору в воздухе и полетит. Но он сорвался вниз и исчез из виду. Лука закрыл лицо руками, а когда обернулся, увидел Поли, который его ждал, открыв дверь на крышу.

Вито свернул в переулок за складом, поставил грузовик в конец очереди и заглушил двигатель. Было холодно и ветрено, по голубому небу рассыпались оспинки белых облачков. Вито вернулся из короткой поездки на Ист-Ривер, где он остановился в тихом местечке под Уильямсбергским мостом и провел двадцать минут, наблюдая за игрой солнечных зайчиков на серо-стальной поверхности воды. Он мысленно проигрывал заново разговор с сыном, несколько фраз, повторявшихся снова и снова. «Ты гангстер, ты преступник, ты убиваешь». Его увлекал смертельно опасный бурлящий водоворот, что-то поднималось у него из глубин желудка, отчего у него непроизвольно дергались пальцы, он моргал и ежился. Вито сидел в машине и смотрел на воду до тех пор, пока примирительный, расчетливый гнев не укротил у него внутри то, что грозило выплеснуться наружу. Было мгновение, когда он, глядя на воду, испугался, что у него наворачиваются слезы, однако он не проронил ни одной слезинки, ни от страха, ни в ярости, ни от боли, с тех пор, как покинул Сицилию, и этого не произошло и сейчас, в кабине грузовика. Сам вид воды навевал спокойствие, воскрешая память о тысяче лет предков, которые обращались к воде как к кормилице. В трюме океанского лайнера, плывущего в Америку, маленький мальчик в окружении чужих людей, Вито смотрел на воду день и ночь. Не имея возможности похоронить родителей подобающим образом, он похоронил их у себя в памяти. Он смотрел на бескрайний океан и спокойно ждал того, что ему предстоит сделать дальше. И вот сейчас, в кабине грузовика под потоком машин, текущим по Уильямсбергскому мосту, Вито снова ждал. Сонни еще ребенок. Он ничего не знает. Да, в нем течет его, Вито, кровь, — однако он пока что слишком глуп, чтобы понимать, какой выбор ему предстоит сделать, слишком молод и недостаточно умен. «Итак, — наконец сказал себе Вито, — каждому человеку уготована своя собственная судьба». Каждое слово, произнесенное вслух, было наполнено гневом и в то же время чувством покорности судьбе. Вито завел двигатель и поехал обратно на Хестер-стрит.

Пройдя на склад, он направился к себе в кабинет, по пути крикнув Клеменцу. Эта фамилия гулким эхом отразилась от высокого потолка. Закрыв за собой дверь в кабинет, Вито уселся за письменный стол. Достав из ящика бутылку граппы, он налил себе стаканчик. Кабинет был голым: тонкие деревянные перегородки, выкрашенные в приглушенный зеленый цвет, письменный стол с полированной столешницей под красное дерево, заваленный бумагами и карандашами, несколько стульев вдоль стен, металлическая вешалка рядом со столом, дешевое бюро рядом с вешалкой. Всей настоящей работой Вито занимался дома, у себя в кабинете, а здесь практически не появлялся. Окинув взглядом убогую обстановку, он с отвращением поморщился. Когда в дверях появился Клеменца, Вито спросил, не давая ему возможность сесть: