Отторжение - Инна Тронина

Вдова ребят распихала по интернатам. Поскрёбыш пошёл дальше всех. Сделал ментовскую карьеру, имеет кабинет в Управлении. И уж, конечно, считает себя москвичом. Не для добрых дел он прибыл в столицу. Конечно, и преступного элемента много погубил, но и то не стоит капли крови убитых близ «Белого Дома».

А вот теперь получит он здесь самую постоянную прописку. Вгоню ему разрывную пулю в лоб или в затылок. Чтобы мозги разбрызгало по ступеням, по стенам, по перилам. Как там, где он ярче всего проявил свои таланты. За что боролся, на и напорешься, Антон Александрович…

Я остановил «Москвич» у поворота, зал задний ход. Вогнал его подальше, в кусты, пропахал сугроб. Но на тормозной след тут же нападала свежая пороша, и он исчез. Я прошёл к подъезду, набрал код. Точно — не надули. Поднялся на площадку, нашёл квартиру Ронина, оценил позицию. Конечно, бывает по-разному, и надо предусмотреть всё.

Например, полковник может приехать не один. Или лифт не вызовет, пойдёт ножками. Конечно, у квартиры я его всегда перехвачу. А ну как не с ним человек придёт, а из другой двери выглянет? Или просто окажется на лестнице какая-то бабка с моськой?

Жаль, что нет на этой площадке нашей квартиры. Так было бы лучше всего. Тут всего-то четвёртый этаж. А он — мужик здоровый, вряд ли станет лифта дожидаться. Из-за его двери доносится тихая музыка. Наверное, дочка дома. А. может, и жена тоже. Правда, она из своего книжного магазина может и позже явиться.

Жалеть семью нельзя. Они нас в прошлом году не жалели. Мне должно подфартить сегодня. Не невинного ведь мочу, а карьериста-убийцу, что хуже всего. Он равнодушно месил ребят. Просто для лишней звёздочки или новой лычки. И ладно был бы горячим сторонником Банана*. А то ведь такой тип скользкий! Приказано — исполнит. А повернись дело по-другому, бейтаровцев* заталкивал бы в автозаки.

Когда по Москве плыли гробы, Ронин в своей уютной квартире отдыхал от праведных трудов. Жаль, что быстро надо всё делать. А то бы в зенки* ему глянул. Как прореагирует? Струсит или нет? Хорошо бы, конечно, куда-нибудь в укромное место его доставить, поговорить там подробно. Но такая операция — очень трудная. В одиночку с этим бугаем не справиться, хотя я и сам не дистрофик.

Для этого трое-четверо нужны, по крайней мере. Так ведь не каждый ещё и пойдёт. Мы ведь похищениями не занимались раньше. Опыта — никакого. Ничего, перетопчемся. Без двух минут время. Ронин — педант. Если начальство его не задержит, и «пробки» не будет, явится в срок. И здесь главное — решить, как именно выстрелить, с какого расстояния. А для этого нужно видеть «объект».

Смогу ли правильно выбрать положение? Ведь Ронин позировать мне не обещал. Во, подъезжает мощная «тачка»! Конечно, может и не Ронин, но это маловероятно. Я кожей чувствую, что развязка близка. Патрон с надрезанной пулей дослан в патронник. Теперь уже чуть-чуть осталось. Нужно немного подняться — на один марш. И ни в коем случае не пропустить полковника за бронированную дверь.

Лифт остановился на четвёртом этаже. Я неслышно стал спускаться — как будто с пятого. Лишь бы только больше никто не вышел из дверей и не прибыл с Рониным в лифте! На первом этаже дети орут. Когда парковался, видел, как они катались с горки. Если Ронину судьба подохнуть, он будет один. Лишние трупы мне ни к чему.

Оказывается, тренированный полковник пользовался лифтом. Он вышел один, и мы оказались лицом к лицу. Ронин чуть посторонился, пропуская меня. Выходит, не ждёт убийцу. Значит, расслаблен, и оружие достать не успеет. Некстати мне подумалось, что из Ронина вышел бы отличный ликвидатор. Он сдержанный, дисциплинированный, исполнительный. Не страдает лишними комплексами. Такой пристрелит кого угодно.

Конечно, увлекается он всякими цацками не в меру. Куда мужику два золотых кольца, да ещё цепочка на шее? Крест, наверное, носит, в рай собирается. Часы, как у Андрея — «Ролекс». Все ценности останутся при нём. Я ни к чему не прикоснусь, лишь бы только…

Всё, пора. Или он, или я. Стрелять лучше из кармана, снизу. В живот попаду точно. А дальше — контрольный выстрел, в голову. Как правило, я был ростом много выше «объектов», и руку высоко задирать было не нужно. А тут мы — вровень. Если достану «пушку», полковник не даст мне нажать на спуск. Но ничего, попробуем так.

Я знаю, что будет дальше. Кровь зальёт элегантную куртку из дорогого драпа. Кажется, она итальянская. Даже красиво будет — красное на кофейном. И кепка в тон куртке. Контрольному выстрелу она не помешает — вязаная крупными петлями. Не думаю, что под ней есть какая-то защита. Ронин сунул перчатки в карман, достал брелок с ключами. Я успел рассмотреть даже стрелки на его брюках и шнурки на сияющих ботинках.

Хоть освещение и хреновое, а прицелиться легко. Одеколоном от Ронина разит — на всю площадку. Похоже, полковник особо не спешит юркнуть в квартиру. О чём-то задумался. Видно, какие-то у него свои проблемы. Ничего, дружище, сейчас тебе будет легко!

Осечки я вообще никогда не делал. А тут проклятый китайский пистолет щёлкнул в кармане. Видно, зря я надрезал патрон. Вся жизнь проскочила перед моими глазами. Понял — амба*, попался по-крупному. Другой, штафирка*, ещё не сообразил бы, в чём дело. А этот сейчас влепит мне «маслину» промеж глаз. А и просто даст хук слева. Боксом Ронин тоже балуется, а я вот как-то не очень.

Он понял, что я выстрелил, но произошла осечка. И могу повторить попытку, если не принять меры. Например, применить болевой приём с добивающим ударом. Я в долгу не останусь, конечно. Ведь не драки боюсь, а огласки, шума, провала. И не своего, в первую очередь, а общего. Всё агентство, салага, подставил под удар! Надо было «калаш» сюда брать. А-а, чего теперь! Нажимаю ещё раз — опять осечка. Ну, штамповка китайская, пусть тебя теперь в мой гроб положат…

Полковник не бросил руку в карман или под мышку. Он только снял очки. Сидеть теперь Андрею, сидеть! Ведь, даже если я рта не раскрою, всё равно установят, на кого работаю. Надо гнуть одно — сам решил рассчитаться, а Озирский ничего не знал. За всё отвечу — лишь бы другие не пострадали.

Ронин сделал губы бантиком. Не специально — они сами так складывались. Я увидел, что глаза у него голубые, ресницы светлые. А бровей почти совсем нет. Лицо гладкое, кожа чистая. Лёгкий загар — наверное, из солярия. Даже в конце дня полковник идеально выбрит.

Странно он себя ведёт, очень странно. Может, у него приём особый есть? Я расслаблюсь, а полковник двинет мне от души. Тогда даже стрелять не потребуется. Сдаст меня прибывшему наряду, как уличного хулигана. Его квартира рядом. Там телефон есть. И ещё один — где-нибудь в кармане или в кейсе.

— Хотелось бы знать… За что? — сказал вдруг Ронин своим низким, красивым голосом.

Говорил он отчётливо, медленно, как раньше по радио. Я это ещё в детстве запомнил. Озирский свой голос называет баритональным басом, и у Ронина примерно такой же. Да с приятным рокотанием, от которого бабы млеют. Ему бы на сцене выступать, фрак носить. Пятый десяток мужику, а на живот нет и намёка. Плечи в развороте — почти метр. Правда, слегка покатые, но это картину не портит. Шея у него длинная — мощная, крутая, как у племенного жеребца. А вот губы из бантика сделались просто пухлыми.

Полковник не вспотел — значит, не испугался. Правда, зрачки расширились, но не сильно. На его лице я заметил совсем другое чувство. Это было удивление, переходящее в интерес. Ронин изучал меня, как диковину, будто никогда не видел киллера. Впрочем, может и не видел. А я смотрел на его белый воротничок, на узел галстука в мелкий горошек, на мягкий, но строгий шарф.

— За «Белый Дом», полковник.

Я знал, что демонстрировать голос нельзя. Но пусть знает, в чём дело, раз интересуется.

— Хм… Хоть один нашёлся.

Ронин надел очки и пошёл к своей двери. Я мог бы выстрелить ему в спину, в затылок. Полковник будто бы давал мне такую возможность. Он долго вставлял ключ в скважину, словно дразня меня. И только потом, так и не получив заряд, скрылся в своей квартире. Дверь тихо провыла, забрякали замки.

А я вдруг подпрыгнул. Тоже мне, торчу здесь с пистолетом, а полковник сейчас позвонит из квартиры. Заметут меня за милую душу… Раз не вышло — нужно отходить. Конечно, и такое в моей практике случалось. Но ещё ни разу не доводилось мне разговаривать с «объектом». Вряд ли Ронин имел при себе включённый диктофон. К тому же, я в гриме. И. если исчезну сейчас, мы расстанемся мирно.

Я выскочил на улицу, как ошпаренный. Не думал, что бегу с поля боя. Всё же Ронин должен знать, что ходит под дулом. Ведь у меня в следующий раз может получиться. Или у Андрея, или ещё у кого-то. Я ничего не скажу сегодня шефу. И никому не скажу. А если Андрей пошлёт меня к полковнику, пойдя без грима, и уже не осекусь.

Что он сказал? «Хоть один нашёлся…» Как будто даже обрадовался, что нашёлся. Раскаялся? Жить надоело? Кошмары по ночам душат? Теперь не поступил бы так? Не прочь даже умереть? Ясно одно: он не забыл сделанного год назад. И не меньше нашего с шефом думает на эту тему. Только что он думает? Если бы всё решал я, а не Озирский, узнал бы обязательно. А потом решил бы — жить полковнику или не жить.