На гарях - Александр Рахвалов

Он прикрыл глаза…

Мать поила корову, а отчим стоял у колодца и курил, раздувая ноздри.

«Хорошие, добрые мои!» — повторял Роман, оторвавшись наконец-то от невыносимой духоты.

Прошла ночь…

В двенадцатом часу, едва пропикало «обедешное» радио, многопудовая дверь распахнулась, качнув решетку. Будто между решеткой и дверью образовалась плотная толща: потянули дверь — дрогнула решетка. На пороге стоял надзиратель с «разделочной» доской в руках.

— Выходи, орда! — бодро выкрикнул он, обнажив на миг белые десны. — На зону пойдете… Ну, шевелись.

В полутемном коридоре уже толпились подростки, прижимая к груди тощие авоськи. Всех охватило волнение, глупые и растерянные улыбки не сходили с лиц. Среди этапников было много северян, сузивших и без того узкие глаза.

— Чего, хохлы, прищурились? — вывалился из камеры Котенок, опираясь на единственный костыль. — Ничего, держись меня!

Подростки переминались с ноги на ногу, точно «пробовали» свои отвыкшие от ходьбы ноги: понесут ли?

Писка находился среди этапников. Он визжал, хлопая Котенка по плечу:

— Прощай, тюряга!

Котенок тоже ликовал.

Их провели по коридору и вытолкнули во двор. Четыре двух-трехэтажных корпуса образовали небольшую площадку. В просветах, между корпусами, светились, как плафоны, сторожевые вышки под стеклянными колпаками.

Их посадили в «воронок», в темноту, в духоту… Больше они ничего не смогли рассмотреть.

Ехали без тряски. Сквозь металлические стенки «воронка» все-таки просачивалась городская жизнь: гудели автомобили, слышен был человеческий говор, даже смех. Город жил своей беспокойной жизнью, отдыхать ему было некогда.

Этапников конвоировали молоденькие солдатики с погонами «ВВ»: они сидели за решетчатой дверкой, подле окна, молчали, зажав между коленями автоматы. Свет, падающий сбоку, превратил их в бледно-горящие свечки, только языки погон были алыми.

Котенок задирался.

— Ну что, краснспогонник, — обратился он к солдатику, почти ровеснику. — Побегу — стрелять будешь? А?

— Буду, — безразлично отозвался тот. — Давно уж не стрелял, так и поджидаю случая.

— Смотри, что ботает! Как ботает, пес! — оглянулся Котенок, будто решил обратиться к товарищам за поддержкой. — Да сосешь ты лапу, пес вонючий!

Котенку очень хотелось «разогнать» дурь.

Роман поинтересовался:

— Не на дальняк?

— Нет. На Панин бугор, — ответил солдатик, не обидевшись на них из-за дурости Котенка. Как будто он понимал, насколько их потрепала тюрьма.

— Значит, на свою зону.

И радостно сделалось всем, что на свою…

«Воронок» выкатил на неровную дорогу, закачался из стороны в сторону, точно балансировал на бревне. Но никто не сплюнул, не выругался, потому что, пробуксовывая, колеса рвали цепями родную землю — Панин бугор обдирали, а не какой-нибудь северный волок. На чужбине сидеть никому не хотелось.

Слышно было, как шумели березы, изредка царапая металлическую крышу «воронка», в котором притихли этапники. А пацаны думали об одном: как же их встретят на зоне? Родина родиной, но зона… Не к маме родной везут.

24

Конечно, своя земля не жжет пяток… Но Роману казалось, что если бы его увезли куда-нибудь в другую область, то он бы даже обрадовался. Все-таки дальняк — неизвестная, потому манящая земля, а тут все примелькалось и обрыдло до студенистости в глазах. Просто смотреть — и то зрачки мутнеют… По правде сказать, Роман нигде еще не был, никакой земли не видел да и читал немного о чужих краях. А они, как ему всегда казалось, были теплыми и красивыми, намного красивей и теплей, чем свои, родные: на географической карте — такие цвета, такие цвета… сплошь бархат! А посмотришь, оглядишь расцветку родного края — одни штрихи да бледно-льдистые кругляши озер. Не край, а лужа, которая в долгие и морозные зимы промерзает до дна.

Всегда ему снились чужие края и страны, и всегда он хотел уехать туда, уплыть — потому и готовился в мореходное училище. Когда они с друзьями начали уже вкрутую говорить о поступлении в мореходное училище, в Вагай приехал вербовщик из Казахстана. Выйдя из автобуса, он по-хозяйски и как-то сразу облюбовал болтающихся пацанов. Вечером он пригласил их к себе в гостиницу. В номере они выпили, разговорились. Оказалось, что мужик искал шустрых, как он выразился, чуваков, которые бы без излишней возни могли поехать с ним в Джезказган.

— Собирайтесь без шухера, — советовал он. — Не в армию призываю, не в Морфлот, чтобы устраивать проводы. Бабки — это мое дело, ваше — собраться в дорогу.

Предложение было интересным. Вербовщик рассказал им, что в Джезказгане открылось профтехучилище, куда набирают людей со всей страны, набирают молодняк…

— Выучитесь на механизаторов широкого профиля, — обещал вербовщик. — Через пару лет сядете за рычаги трактора и вспашете первый клин. По длине клина вам отрежут рубль… Чем длинней, клянусь вам, тем лучше.

— Что же, у вас пацанов нет? Надо-то пятнадцать харь, — спросил Роман.

— Да как тебе сказать, — сморщился вербовщик… И никак не сказал.

Интерес к Джезказгану заметно ослаб. Вербовщик не хотел говорить напрямую, чем и насторожил парней.

— С этим все ясно! — поднялся Вовка, самый «взрослый» из косяка. — Он бай или хан какой-нибудь, потому ищет, кто бы на него согласился работать. Культурный и хитрый бай: училище даже построил.

— Это государство построило… Это ему нужны кадры, а не мне.

Но Вовка не слушал вербовщика.

— Посадят на трактор, — продолжал он, — укажут на целину — и при за семерых. У них же там существует своя власть, а Советская — вроде была, но распахали вместе с целиной.

— Я вам дело говорю! — подливал в стакан вербовщик, желая замять этот неприятный разговор. — Специальность плюс десятилетка… Не по душе — топайте в институт. Главное, что деньжата всегда будут при себе, как собственная башка, руки ли…

— Мы и так всегда с деньгами, — перебили его. — Подрабатываем на похоронах.

Вербовщик вытаращил глаза.

— Не пойму я вас, чуваки. Проясните.

Ему прояснили.

Последнее время мало кому из сельских ребят хотелось потрудиться на кирпичном заводе или в совхозе, как бывало прежде, когда с наступлением каникул — даже зимних, коротких, но до головокружения заводных и шумных, все старались подработать десятку-две, чтобы купить коньки, а кому-то вдруг приходило время обзаводиться настоящим ружьем. Все надо, все дай — воровать не умели, и работали, отказавшись от каникул. Но вот жердистая поросль соприкоснулась с ленью, да и родители многих считали чуть ли не позором отпустить своих деток на кирпичный завод. «Что за надобность такая, — ворчали они. — Что мы, нищие?» И вправду, нищих в селе не было. Дородные мамаши выгоняли коров за ворота в малиновых халатах, пошитых на заказ, стараясь прошагать за скотиной метров по пятьдесят, чтобы их успели разглядеть те, «кому надо». А парням нужны были деньги, они уже помаленьку начинали «квасить». Хоть воровать или грабить на автовокзале — самом людном месте — проезжих.

На помощь ораве пришел учитель труда Калиб, решивший вдруг организовать при школе духовой оркестр.

— Путевый мужик! — обрадовались подростки. — Видит, чего нам не хватает. Пошли к нему, братва!

Почуяв легкую наживу, они ринулись в оркестрантскую, где их поджидал сообразительный экзаменатор. После прослушивания выявили из своих самых способных и поручили им овладевать музыкальной грамотой. Калиб кивком головы утвердил состав начинающего оркестра и велел составить список, который нужно было показать для порядка завучу. Учитель труда спешил. А выгода была видна всем настолько, что о ней даже не рассуждали вслух.

— Сыграться бы побыстрей, — подбадривали друг друга. — Хоть как-нибудь! А там попрем за гробом, деньги — в шапку!

Роман, как один из бездарных, не вошел в состав оркестра, но всей душой был за то, чтобы кореша как можно быстрей овладели грамотой и попусту не слюнявили медных мундштуков. В тот год и люди среднего возраста в селе умирали один за одним, как цветы на клумбе, прихваченной первым, но крепким заморозком. То ли пить стали больше, то ли сердца не выдерживали современных нагрузок, но люди умирали, не давая передыху музыкантам. Тогда и начали клясть бедного Калиба.

— Я его ушатаю! — скалился Вовка, протащивший свой барабан четыре версты — до кладбища и обратно.

— Ты что, аля-улю? — покручивая возле виска пальцем, заступался за учителя Куса. — Благодаря ему мы раскрутились…

— Пусть больше платит… А то, как алиментщик, бросит на табак сынкам… Нет, я ему дам в лобешник.

Спорили, спорили, пока не пришли к простейшему выводу: если нас ценят, то надо воспользоваться этим и самим проявить инициативу, как в школе говорят… Роман оживился.