Литературный призрак - Дэвид Митчелл

Вот так теперь я и живу, отказавшись от вечной борьбы против всевозможных ограничений и сроков — прежде всего, конечно, финансовых, — если только это не я сам себе их установил, занявшись чем-то новым. Иногда мне приходится нелегко. Независимость идет рука об руку с незащищенностью. Джим — мой приемный отец — сказал, что свой выбор я сделал сам и нечего ждать сочувствия от окружающих. Он прав. Но почему я сделал именно такой выбор? Вот что хотелось бы знать. Ответ один: потому что я — это я. На самом деле за этим ответом кроется только новый вопрос: а почему я — это я?

Всему виной Случай, вот и весь ответ. Потому что слепой бармен по имени Случай наугад смешал коктейль из генов и обстоятельств, и в результате получился я.

Вон там парень. Почему он торгует журналами, а рядом в магазине люди за антикварную кровать с медными шариками платят по 250 фунтов и радуются выгодной покупке? Почему вон тот парень — водитель автобуса, а эта женщина — стоптавшая ноги до костей официантка из пиццерии? Случай. Люди считают, что они делают выбор, но на самом деле всегда одно и то же: случай выбирает, какой выбор они сделают. Почему вон тот серый грязный голубь лишился лапы, а сизый — нет? Случай. Почему той пышной манекенщице дали для демонстрации именно те джинсы? Случай. Разве это не очевидно? Невысокая женщина в оранжевой куртке переходит дорогу прямо под носом у таксиста, который засмотрелся на длинноногую даму с мопсом и мысленно раздевает ее. Почему вот-вот под такси попадет эта коротышка в куртке, а не я?

Твою мать!

Вот уже второй раз за сегодняшнее утро я открываю глаза, лежа рядом с незнакомой женщиной. Но на этот раз обстановка гораздо менее комфортная. В левой ноге пульсирует боль. Помню скрип тормозов, треск рвущегося рукава, круглый птичий глазок такси. Потом что-то шлепнулось — должно быть, я. У женщины рядом вид гораздо более потрясенный, чем у Кати Форбс. К ее щеке прилипли сухой лист и палочка от леденца.

— Черт подери! — Моя соседка зашевелила губами, палочка отвалилась от щеки.

Похоже, ирландка. Средних лет.

Таксист склоняется над нами. Толстяк кокни. По виду Санта-Клаус, только без его бороды и доброты. Двигатель он не выключил. Он еще не решил, как себя вести — орать на нас или жалеть.

— Слепая курица! Не видела, что ль, куда прешь?

Глаза у женщины делаются круглые, как у куклы.

— Я… я не видела.

— Ничего себе не сломали?

Вопрос обращен к нам обоим. Я поднимаюсь, нога болит, но могу стоять и даже шевелить пальцами. Женщина тоже встает.

— Я все видела! — с аристократическим произношением говорит длинноногая хозяйка мопса, — Он прыгнул, как регбист, и буквально выбил ее из-под колес. И они вместе покатились, кувырком, кувырком. Он спас ей жизнь, я просто уверена в этом.

Других свидетелей происшествия нет, если не считать таксиста, который не слушает ее.

— Большое спасибо, — отряхиваясь, говорит женщина в куртке так, словно я подал ей чашку чая.

Глаз у нее уже начал набухать.

— Не за что, — в том же тоне отвечаю я, — У вас под глазом будет синяк.

— Если б это была моя самая большая беда… Вы свободны? — обращается она к таксисту.

— Ты точно в порядке? Голову не расшибла?

— Нет-нет, все в порядке. Подвезете меня?

— Я подвожу любого, кто платит. Но послушай-ка…

— Видок у меня, наверно… Да и у вас бы на моем месте… Впрочем, не важно. Я совершенно здорова и платежеспособна. Пожалуйста, отвезите меня в аэропорт.

Таксист еще сомневается, но она не собирается отступать.

— Ладно… В конце концов, ты же не сможешь снова броситься под машину, если будешь сидеть в ней… Куда тебе? В Хитроу, в Гатвик или в Лондон-Сити?

— В Гатвик, пожалуйста.

Таксист переводит взгляд на меня:

— А как ты, сынок? В порядке?

Я оглядываюсь в поисках человека, который подсказал бы ответ на этот вопрос, но за неимением такого киваю:

— Вроде да.

Таксист поворачивается к женщине:

— Ну, садись.

Они трогают с места.

— Подумать только! — говорит длинноногая дама, — Просто фантастика!

Я собираюсь с силами и иду прочь от места происшествия: начинают собираться прохожие. Случай. Если бы кресло не доставили сегодня утром, Кати Форбс не взбрыкнула и не попросила меня убраться восвояси, меня бы не оказалось в этом месте в это время и женщина в красной куртке попала бы под машину. Никогда раньше я не спасал никому жизнь. А эмоций — не больше, чем у коллекционера открыток, прилагаемых к покупке в аптеке, — когда заранее предвкушаешь, как обрадуешься, но потом, как правило, разочаровываешься. Проходя мимо телефонной будки, хотел позвонить Поппи, чтобы рассказать об этом событии, но потом передумал. Решит еще, что хвастаюсь. Переключаюсь на другие мысли. Возле станции «Ислингтон», шагая по пешеходной «зебре», ощупываю карманы пальто в надежде найти пятерку, припасенную про черный день, и тут замечаю троицу в черных костюмах — ту, которую уже видел. Они оттесняют меня от кассы и зажимают в угол за газетным киоском. После своего героического прыжка я плоховато соображаю и позволяю им это. Прохожие делают вид, что ничего не замечают. Черт бы побрал Ислингтон.

Надо же, я еще в состоянии оценить юмор момента.

— Если вам нужны деньги и вы собираетесь меня ограбить, то обратились не по адресу…

— Щё ты знаещь об етой женьщин?

Курды, что ли, тут гопстопят?

— Простите, ребята, не понял.

Он тычет железным пальцем мне в грудь:

— Ты! Говори про эту женьщин.

А, шотландец. Про какую женщину? Кати Форбс? Это что, ее приятели?

— Нас интересует женщина в оранжевой куртке, понял? — растягивая слова, поясняет второй.

А этот техасец? Собрались как-то раз техасец с шотландцем… Похоже на начало анекдота. Однако не похоже, что они шутят. Вид такой, словно последний раз они шутили в детском саду. Выбиватели долгов?

— Ты вытащил ее из-под колес такси. У нас есть свидетели.

— А, вы про эту. Да. Вытащил.

— Мы из полиции. — Шотландец махнул у меня перед носом удостоверением.

Есть у меня при себе что-нибудь противозаконное? Вроде бы нет.

— Куда она поехала?

Дело не во мне.

— Куда?.. — бормочу я вместо ответа.

— Дама с ногами и псиной сказала, что эта женщина просила отвезти ее в аэропорт. В какой? Говори.

— В Хитроу.

Сам не знаю, почему я соврал. Но раз уж слово вылетело, брать его назад опасно.

— А ты правду говоришь, приятель?

— Конечно, зачем мне врать!

Они смотрят на меня, как инквизиторы. Третий, который так ни слова и не проронил, сплевывает. Затем все разворачиваются и идут к «ягуару» с тонированными стеклами, который ждет у клумбы. Они уезжают, а я остаюсь стоять. Теперь прохожие с любопытством пялятся на меня. Я их не виню. На их месте я бы тоже с любопытством пялился на меня.

Коренным лондонцам известно, что каждая ветка подземки имеет свой особый характер и свое особое настроение. «Виктория», например, дышит прохладой и спокойствием. «Юбилейная» простирается до пригородов, огибает Гринвич, под рекой тянется куда-то на восток, и ее вечно собираются еще продолжить. Она — как младший отпрыск, который не оправдывает надежд семейства. Что касается «Кольцевой», то тут сама смерть предпочтет поймать такси, если захочет поспеть к сроку. Переполненная пригородными пассажирами с вокзалов Кингз-Кросс или Паддингтон и туристами, которые курсируют по музеям и не знают более коротких путей, эта ветка ужасна, как метро в Токио — каким я его себе представляю. Когда-то у меня был профессор, который просил нас доказать, что «Кольцевая» действительно замыкается под землей в кольцо. Никто не смог. Тогда это произвело на меня глубокое впечатление. Сейчас если что и производит на меня впечатление в этой истории, так только то, что он ухитрился убедить кого-то платить ему зарплату за эту чушь. «Легкая» ветка «Доклендс» со своими станциями «Принс-Риджент» и «Вест-Индия-Ки», «Галионс-Рич» и «Ройял-Альберт» — типичный нувориш. Ни «Пикадилли», ни ее близнец дядюшка «Бейкерлоо» не одобрили бы такой роскошной безвкусицы. «Центральная» — кузина средних лет, прямая и недалекая, без загибов. Таковы основные линии. «Метрополитен» слишком скучная, о ней нечего сказать, кроме того, что на схеме она миленького цвета фуксии и по ней лучше всего отправляться в последний путь.

Есть еще линии-чудаки вроде шекспировских чудаков. «Перикл», «Хаммерсмит энд Сити», «Ист-Верона», «Тит Андроник», «Ватерлоо».

Линия «Северная» на схеме обозначена черным цветом. Эта ветка самая глубокая. Тут совершается больше всего самоубийств и ограблений. По этой линии ездят студентки театрального факультета, которые в будущем вполне могут стать девушками Бонда. Тут слышится поступь Рока. На этой линии расположены станции «Морден», «Брент-Кросс», «Гудж-стрит», «Аркуэй», «Элефантэнд Касл» и «Морнингтон-Кресент», наконец-то отремонтированная. Много лет она была закрыта, и, проезжая мимо, я воображал, будто на батискафе проплываю мимо затонувшего «Титаника». Пожалуй, «Северная» — наш семейный психопат. На южном берегу Темзы у всех станций — голые стены, они не прельщают рекламодателей. В Кеннингтоне даже производители эскалаторов не станут размещать свою рекламу. Я никогда не бывал в Кеннингтоне, но бьюсь об заклад: там нет ничего, кроме ветхих домов-коробок пятидесятых годов, заколоченных лотерейных киосков да уставленных подержанными автомобилями площадок, на которых бесприютный ветер мотает туда-сюда грязные пластиковые вывески. В таких местах снимали давно забытые фильмы из жизни рабочего класса, в которых антигероев играли начинающие британские рок-звезды. В такой район я поеду, если только мне хорошо заплатят.